ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. МЕЧТЫ РИДАНА ОСУЩЕСТВЛЯЮТСЯ
На другой день Николай с утра настроил один из генераторов на «узел условий». Пробирки начали поступать в термостат. Через день они будут взяты в лабораторию на анализ, и тогда... Это будет взрыв радости в ридановском особняке.
Половину серии — обычную порцию пробирок для одного генератора — он облучил сам. Чтобы не возбуждать подозрений Ридана, нужно было пропустить ещё такую же, потому что другой генератор уже был выключен. Николай поручил эту работу Виклингу, а сам перешёл в свою электротехническую лабораторию, где монтировался большой «консерватор». В эти два дня, пока пробирки с сюрпризом будут выдерживаться в термостате, он решил закончить монтаж, чтобы потом, после окончательной проверки «узла условий», сразу приступить к облучению более крупных проб мяса и целых туш.
Чем удачнее шло дело, тем напряжённее работал Николай. В процессе создания сушилки он впервые стал организовывать работу других, руководить людьми, и теперь ему казалось, что нет предела количеству дел, которые можно совершить в любой срок. Увлечённый, он не замечал, что обилие людей, помогавших ему, не уменьшало забот, ибо он продолжал сам следить, направлять, проверять все, что делалось. Заботы все более густой паутиной оплетали его...
И не только «консерватор» поглощал его мысли. Чувствуя, что работа подходит к концу, он все чаще вспоминал о своём «генераторе чудес» — единственной идее, которую он не довёл до конца, не осуществил практически. Пусть его расчёты оказались ошибочными, но разве это значит, что можно бросить идею, забыть о ней? Нет, он искал ошибку. Как только в мыслях об очередных делах появлялся просвет, поиски эти возобновлялись. А в отдельной комнатке, примыкающей к его электротехнической лаборатории, на столе уже возвышался остов «ГЧ», вынутый из ящика, и некоторые детали были укреплены на своих местах. Скоро можно будет окончательно восстановить аппарат, и тогда профессор получит наконец то, что ему нужно...
Ещё одна неспокойная мысль то и дело вспыхивала в мозгу Николая. Прошло уже больше полугода с того момента, как он получил шифрованное сообщение от неизвестного немецкого «ома». За это время он ни разу больше не появлялся в эфире. Николай продолжал со свойственной ему пунктуальностью через каждые два дня в 21.10 по московскому времени внимательно прослушивать весь «любительский эфир».
Анна знала расписание радиоработы Николая и всякий раз, когда он после своих путешествий по эфиру выходил из кабинета в столовую Ридана, устремляла на него тревожный вопросительный взгляд. Он молча пожимал плечами в ответ.
И вот однажды в исключительно оживлённом стрекотанье любительских сигналов Николай вдруг услышал знакомые, мастерски замедленные к концу собственные позывные. «Он... он!» взволнованно вслушивался Николай, ожидая конца вызова.
Да, это был тот же немец. Начался лаконичный, скупой разговор.
«Новая антенна выполнена точно по вашей схеме. Ждём продолжения», сразу передал Николай, ответив на вызов.
«Хорошо. Принимайте».
Последовали цифры. Николай записывал, весь превратившись в слух, боясь шевельнуться, чтобы не пропустить какую-нибудь точку.
Вдруг где-то совсем рядом в эфире возникли другие сигналы. Это были обычные сигналы настройки, ничего не выражавшие: повторялась одна буква «ж» — три точки, тире, три точки, тире и так далее. Они слышались где-то «близко» как цифр немца, потому что их волна на какую-то долю сантиметра отличалась от волны, на которой принимал Николай. Потом они крадучись подскочили «ближе», ещё, ещё...
Кто-то настраивал свой передатчик на ту же волну. Николай понял... Отчаянным напряжением слуха он успел выловить ещё три-четыре цифры из беспорядочной тарабарщины спутавшихся точек и тире.
Хищник эфира, точно нацелившись на свою жертву, прибавил мощности, и сигналы «ома» бесследно потонули в хриплом рёве его передатчика.
Николай быстро встал и рванул дверь. Анна и Наташа, вздрогнув, повернулись нему.
— Скорей сюда! — И Николай метнулся было назад, к передатчику, как вдруг из-за двери появился Виклинг.
— Что случилось? — встревоженно спросил он.
Николай опешил. Чёрт возьми! Из-за наушников он не слышал, что пришёл Виклинг.
— Ничего особенного... Анна Константиновна, идите сюда на минутку.
Она вошла, и Николай довольно недвусмысленно запер за ней дверь. Они переглянулись, молча оценив получившуюся неловкость. Николай махнул рукой — ладно, мол, обойдётся — и снова вскинул наушники. Рёв ещё продолжался.
Одного взгляда на ряды только что записанных цифр в приёмном журнале было достаточно, чтобы Анна поняла все.
Продолжая слушать, Николай вынул листок с шифром.
— Надо быстро расшифровать, — шёпотом сказал он. — Связь прервана, но ещё может возобновиться.
— А может быть, лучше сделать это потом? Анна кивнула в сторону столовой.
Внезапно рёв прекратился. За ним была тишина. Безбрежный океан эфира спокойно неумолчно шумел своим ровным прибоем. Николай ждал.
Эфир был спокоен.
— Да, лучше отложим, — ответил наконец Николай, не снимая наушников. — Идите туда и выпутывайтесь. Но будьте осторожны!
Анна вышла.
— Ну, решено: начинаю заниматься радио, — сказала она Виклингу. — Действительно, это увлекательная вещь. Теперь я понимаю, почему Николай Арсентьевич просиживает ночи за передатчиком... Знаете, Альфред, сейчас я слышала голос какого-то любителя из Ньюфаундленда! С той стороны земного шара! Настоящий голос, не какие-нибудь точки-тире. Замечательно!
Виклинг сделал вид, что поверил Анне, в то же время дал понять, что на самом деле он только помогает ей выйти из неловкого положения. Скоро он ушёл, оставив в душе Анны гнетущее чувство незаслуженно нанесённой ему обиды.
Девушки поспешили к Николаю. Текст полученной радиограммы уже был расшифрован. Анна быстро перевела его: «Пока ничего. К изучению моих материалов привлечены лучшие специалисты. Работаем напряжённо, надеемся восстановить. Успеем ли? Похищенные материалы полнее, и враги, очевидно, нас опережают. Возможно, аппарат уже готов, и...»
Друзья встревожились. Угроза, о которой говорилось в первом сообщении немца, становилась реальной. Девушки ещё более забеспокоились, когда Николай объяснил им, почему текст прерван на полуслове.
— Значит, за вашими разговорами в эфире следят?
— Да, — ответил Николай, — теперь это видно. Опасения Феди подтверждаются. Может быть, следят и за нами здесь. Нужно уничтожить шифр, наши тексты, переводы, их ещё выкрадут, чего доброго!
Он собрал все бумажки, отнёс их в кухню и сжёг. Вернувшись, молча взял трубку и позвонил наркому. Потом вызвал машину и выехал в Кремль.
*
Наступил последний из трёх дней, которые Николай выторговал у Ридана «для нормальной работы», как он говорил.
В десять часов утра, когда во всём особняке Ридана уже кипела налаженная работа, произошло нечто необычайное. Анна и Наташа оставили книги, спустились вниз на волейбольную площадку около дома и начали расставлять на ней дужки крокета. Через минуту к ним вышли Мамаша и Виклинг. Николай погасил генераторы и появился с чёрного хода, от «зверинца». Почти одновременно с улицы пришёл Фёдор Решетков и, положив какой-то свёрток на скамью у площадки, присоединился к компании.
В двадцать минут одиннадцатого в лабораторию Ридана позвонил лаборант-бригадир, который руководил анализом проб мяса. Он просил Ридана зайти в большую «анализаторскую» лабораторию, чтобы выяснить какие-то недоразумения. Профессор поспешил туда.
— В чем дело? — спросил он входя.
— Какая-то ерунда, Константин Александрович. Похоже, что конвейер подаёт пробирки прямо с генераторов, а не из термостата.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, что мясо идёт совсем свежим. Вот смотрите, — он показал книгу записей. — Вчера последняя партия дала в среднем 69,1 процента распада — почти норму, а сегодня следующая партия даёт ноль.
Ридан схватил книгу и впился в неё глазами.
— Сколько проб вы уже проверили?
— Шестьдесят две.
— И все дают ноль?
— Все.
— Да-а, странно... сомнительно... Вы говорили с Тунгусовым?
— Нет ещё. Решил сначала вам сказать.
— Так... Идёмте к нему выяснять.
Открыв дверь в генераторную, Ридан застыл на пороге, всей своей фигурой выражая предельное удивление. В комнате никого не было, конвейеры работали вхолостую, лампы генераторов были погашены...
— Так и есть... что-то неладно.
Уверенный, что с Тунгусовым что-то случилось, он выскочил в коридор и направил было свои стремительные шаги к комнатам инженера, как вдруг остановился, так внезапно, что бригадир лаборантов, разлетевшийся за ним, чуть не сбил его с ног.
В открытое окно снизу из сада доносились голоса, среди которых Ридан явственно расслышал фразу, сказанную Тунгусовым:
— Нет, Анна Константиновна, к сожалению, я в мышеловке...
Профессор высунулся в окно. Несколько секунд он молча смотрел на играющих в крокет, как бы стараясь понять, что происходит.
— Э! Друзья мои! Что это с вами случилось? — крикнул он наконец.
Странно: никто не услышал его. Он крикнул ещё что-то, но среди играющих вдруг возник такой оживлённый спор по поводу какого-то неверного удара, что профессор махнул рукой, отпрянул от окна и, бормоча: «Чёрт знает, что такое!», понёсся по лестнице вниз. Уже у самой площадки его наконец увидели.
— Товарищи... что это вы?.. Николай Арсентьевич... О, и Фёдор Иванович здесь! Здравствуйте...
Тунгусов спокойно нацелился, ударил шар молотком и с улыбкой ответил:
— Да, вот видите... решил заняться спортом.
И он деловито направился за шаром, удачно прокатившимся через дужку. Все, казалось, были целиком поглощены этим шаром и даже не глядели на профессора. Ридан недоумевал.
— Но... позвольте, Николай Арсентьевич, у вас там с конвейером что-то не в порядке... На анализ поступают пробирки со свежим мясом... И генераторы не работают...
— Ну что ж, — Николай снова ударил молотком, — так и должно быть, Константин Александрович. А генераторы я погасил.
— Как «должно быть»? Почему погасили? Ничего не понимаю...
Николай наконец подошёл к профессору. Все окружили их.
— А какой у вас сегодня процент распада? — невинно спросил Николай.
— Никакого! — вне себя крикнул Ридан. — Ноль!
— Ну, вот видите, как прекрасно! Сегодняшние пробирки пролежали в термостате сорок восемь часов, как полагается. В анализе — ноль распада. Вот я и погасил генераторы.
Ридан недоуменно оглядел задорно улыбающиеся лица.
— Вы хотите сказать...
— Я хочу сказать, что наши поиски закончены, Константин Александрович... Задача решена. — Он протянул руку Ридану, широко улыбаясь.
— Ура-а-а! — грянуло вокруг них, и окна института заполнились фигурами сотрудников, удивлённо созерцавших совершенно непонятную сцену: Ридан душил в объятиях инженера, вокруг них пять человек, вооружённые крокетными молотками, что есть мочи кричали «ура», а рядом с огромной книгой в руках стоял бригадир лаборантов...
Наконец Анна пригласила всех наверх. По пути Николай вкратце рассказал Ридану, как ему удалось найти сложные формулы кривых, определить закономерность в одновременном влиянии всех условий облучения на степень распада и, наконец, графически обнаружить ту комбинацию условий, при которой облучались сегодняшние пробирки.
Профессор был в восторге.
— Теперь остаётся выяснить, сколько времени будет действовать облучение, надолго ли сохранится мясо, Вам ведь это важно, не так ли?
— Конечно, — ответил Николай. — Два месяца — вот условие, которое я обещал наркому выполнить. Но предварительно надо добиться таких же результатов с большими объектами, с целыми тушами. «Консерватор» готов, наладить его можно дня в два.
— Значит, анализы пока прекратим?
— Да, конечно.
Они отправились в большую «анализаторскую» лабораторию. Ридан объявил лаборантам, что первый этап работы успешно закончен и что они могут четыре дня отдыхать, после чего анализы будут продолжаться.
Тем временем в столовой гремел весёлый комсомольский марш. Готовился торжественный завтрак. Мамаша с Виклингом раздвигали стол, девушки готовили посуду, Фёдор из своего таинственного свёртка выставлял тяжёлые бутылки шампанского. Тётя Паша на кухне орудовала блестящей аппаратурой...
*
Успех Николая воодушевил всех обитателей ридановского особняка. Профессор был просто вне себя от восторга. Теперь он готовился к новой серии исследований, составлял план работы, намечал препараты, графил образцы таблиц для записей. Если для Николая его победа могла оказаться только первым, хотя и решающим, шагом всей работы, то Ридан был уже удовлетворён вполне: для его целей достаточно было и 48-часового сохранения ткани.
— Выйдет у вас или не выйдет более продолжительный срок, — говорил он, — моя задача уже решена. Мои «консервы» не требуют слишком продолжительного хранения!..
Николай вздрагивал от таких намёков, всякий раз вспоминая посещение страшной ридановской лаборатории.
— Какие же ткани или органы вам нужно будет сохранять живыми?
— Все! Разные! Всякие! Любые!.. Ах, Николай Арсентьевич, какое замечательное достижение! И ведь неожиданное. Разве я мог мечтать о такой возможности? А теперь... Ваши консервы — чепуха, детская забава в сравнении с тем, что я сделаю... Вот увидите!.. А если вы решите наконец проблему генератора мозговых лучей, тогда... — Тут Ридану не хватило слов, чтобы выразить те изумительные перспективы, которые открывались в связи с этим перед наукой.
«Сказать или не сказать?» подумал Николай, вспомнив тайну, которую он и Анна до сих пор тщательно скрывали от Ридана. В конце концов, нет оснований дальше скрывать: работа над «консерватором» кончится на днях, и тогда ничто не сможет помешать Николаю взяться за восстановление «ГЧ». А перед этим следовало бы поговорить с профессором.
Он посоветовался с Анной. Можно — решили они.
Вечером Николай пришёл к Ридану в кабинет. Тот сидел в своём кресле у стола и что-то писал.
— Ну, я, кажется, кончил подготовку! — оживлённо встретил он инженера. — Завтра начинаю сам облучать. Утром попрошу вас только проэкзаменовать меня по технике облучения. Вот моя программа: сначала ткани — покровная, соединительная, мышечная и нервная. Всё отдельно! Потом кровь, лимфа, секреты желёз, мозговое вещество и так далее. Тут довольно много разных деталей организма.
В результате буду знать, как каждая из них реагирует на облучение, все ли они одинаково «консервируются». Это важно для дальнейшего.
— Надолго у вас эта программа рассчитана?
— Да нет, в неделю все облучу.
— А я за это время думаю покончить с «консерватором».
— Так... — Профессор помолчал немного. — А потом?
Николай почувствовал, как напряжённо ждёт Ридан ответа.
— Потом возьмусь за «ГЧ», — просто сказал он.
Ридан вскинул голову:
— Как... опять новая работа?! Что за «гече»?
— Нет, это старая работа. Это то самое, чего вы ждёте, Константин Александрович... «ГЧ» — «генератор чудес». Мы с Фёдором в шутку так назвали тот самый генератор, о котором я рассказывал нам в самом начале нашего знакомства, помните? Теперь я хочу его восстановить. Правда, то, чего я ждал от него, не получилось, но кое-какие «чудеса», о которых я узнал позднее, произошли, и о них я хочу вам рассказать... Вы, конечно, помните, чем кончилось ваше прошлогоднее выступление в Доме учёных. И вот я установил, что вы тогда потеряли сознание в тот самый момент...
Ридан схватился за ручку кресла, как бы готовясь вскочить. Лицо его выражало крайнее изумление.
— Я потерял сознание?! Ничего подобного! Я не терял сознания. Это было совсем...
— Погодите. Константин Александрович. Сейчас мы установим точно это обстоятельство.
Николай подошёл к столу, взял кусок бумаги и написал на нем:
LMRWWAT.
— Вам знакомы эти буквы? — спросил он.
Ридан посмотрел внимательно, потом откинулся на спинку кресла, смотря куда-то в тёмный потолок.
— Припоминаю... Да, да: Анна как-то надоедала мне за чаем с этим ребусом, что ли...
— А раньше вы имели дело с такими буквами?
— Нет, никогда.
— Так вот.,. Теперь слушайте. Вы написали их на доске тогда в Доме учёных. Это видели все. А Муттер даже переписал их себе в записную книжку. Этого факта вы не помните. Значит, вы были в бессознательном состоянии.
— Чертовщина какая-то!.. — Ридан начал ходить по ковру у стола, круто поворачиваясь. — Очень странно! Я прекрасно помню своё состояние тогда: сначала...
— Погодите минутку, — перебил Николай. — Разрешите мне рассказать это. Сначала вы почувствовали слабость (имейте в виду, я не присутствовал тогда в зале, и был у себя дома), затем вами начало быстро овладевать сомнение в правильности ваших выводов. Быстро прогрессируя, оно достигло степени уверенности в ошибке, почти отчаяния...
— Николай Арсентьевич, это мистификация! — вскричал Ридан, опираясь обеими руками на спинку кресла. — Что все это значит?
— То, что я сам в тот же момент пережил все это. Я испытывал тогда свой «генератор чудес». Вы знаете, моя квартира была недалеко от Дома учёных. Луч генератора, направленный в окно, случайно попал в это здание — я потом проверил это — и, очевидно, коснулся вас.
Ридан не изменил позы, но глаза его уже горели высоким напряжением интереса к тому, что рассказывал Николай.
— Хорошо... Какой же вывод?
— Очевидно, лучи моего генератора, действуя на человека, вызывают в нем это состояние отчаяния. Вы попали прямо под луч. Действие моего «ГЧ» на мозг мне кажется несомненным.
Ридан стоял неподвижно в прежней позе, смотрел на Николая и, казалось, не видел его. Наконец он выпрямился.
— Постойте... Я помню, рассказывая об этом генераторе, вы сказали, что у вас ничего не вышло, «получилось не то, что нужно». Что же, собственно, показало испытание? Действительно оказалась ошибка?
— Да, к сожалению...
— И вы именно тогда убедились в этом?
— Убедился..
— Так. Значит, чувство огорчения или даже отчаяния, которое вы пережили в тот момент, было вполне естественно и без влияния излучений генератора. Не так ли?
— Пожалуй.
— Заметьте: я в тот же момент почувствовал это отчаяние без всяких на то оснований внутри себя. У меня никакой ошибки не было. Это — первое обстоятельство, делающее ваш вывод недостаточно убедительным. Теперь дальше: буквы... Выто знаете, что они обозначают?
— Знаю.
— И тогда знали?
— Тогда я знал только об их существовании, значение их мне не было известно.
— И что же, — длинная фигура Ридана снова застыла в полутьме кабинета, — вы много думали о них?
— Да, и очень даже. Мне нужно было во что бы то ни стало разгадать их смысл, ибо в них таился ключ к расшифровке одного секретного сообщения, которое я получил по радио из-за границы незадолго перед испытанием своего генератора.
— Прекрасно... — В голосе профессора уже звенели нотки торжества. — Теперь вы понимаете, в чем дело? Как же вы не обратили внимания на это второе и самое важное, решающее обстоятельство?! Вам были знакомы эти буквы, вы думали о них, может быть даже думали в самый момент испытания...
— Кажется, так и было, Константин Александрович.
— Ну вот!.. А я о них не мог знать. И вдруг я в бессознательном состоянии стал писать их на доске... Понимаете? Ведь это явная картина гипноза! — выпалил профессор. — Это то самое, чего я добиваюсь от физики уже год. И оказывается, уже год, как проблема лучей мозга решена практически! Николай Арсентьевич... Фу, чёрт... это просто счастье какое-то...
— Позвольте! Значит, все-таки я был прав, заключив, что лучи моего «ГЧ» действуют на мозг?
— Э, «на мозг»!.. — Ридан добродушно и торжествующе рассмеялся. — Вы совсем не были правы. Вы решили, что эти лучи, действуя на мозг, вызывают чувство отчаяния. Простите — ерунда! Лучи солнца вызывают ощущение света, значит тоже действуют на мозг. Все действует на мозг. Если бы дело обстояло так, как вы заключили, то ваш генератор не стоил бы выеденного яйца. Никому не нужно ваше чувство отчаяния!.. Нет, тут было нечто гораздо более важное. Мысль об ошибке, сомнение, чувство отчаяния, наконец эти буквы — все это было у вас, в вашем мозгу. А луч генератора передал это мне, овладев моим мозгом... Только одно мне непонятно: каким образом излучения вашего мозга смешались с волнами луча генератора? Но тут уж я ничем помочь не могу: тут — физика. Вы сами должны мне объяснить, как это возможно.
Николай был взволнован блестящим анализом Ридана. Необычайные, почти фантастические и в то же время неотразимо реальные выводы его с трудом укладывались в сознании. Теперь Николай вспомнил все, вспомнил своё движение, продиктованное усталостью, когда он прильнул головой к баллону лампы «ГЧ». Если от его мозга действительно шли в этот момент какие-то излучения, они легко могли попасть на систему, модулирующую основную «несущую» волну, а тогда и луч «ГЧ» мог оказаться во власти мозга Николая. Так оно, очевидно, и было. Он объяснил это Ридану.
— Вот видите, — вскричал тот в восторге, — все ясно! Теперь я могу сказать точнее: волны вашего «ГЧ» относятся к диапазону, лежащему над ультрафиолетовым участком электромагнитного спектра. Это волны порядка двух-трёх тысяч ангстрем. Тут-то и расположены митогенетические, некробиотические и всякие другие биолучи. Ваш «генератор чудес» — как раз то, что мне нужно, чтобы получить власть над живым организмом! Ох, Николай Арсентьевич, какое же это удивительное счастье!..
— Погодите, Константин Александрович. Вы говорите — митогенетические лучи. Это те, которые вызывают усиленное деление клеток. Между тем тогда же, при испытании «ГЧ», я пробовал действом лучом на дрожжевые культуры и никакого эффекта не получил.
— Когда вы касаетесь биологических процессов, — ответил Ридан, — нужно отказаться от обычных представлений о точности. Тут величины неизмеримо малы и в то же время предельно точны. Никаких «допусков»! Вы только представьте себе: как точно должен действовать генератор, заключённый вот в этой черепной коробке, если для каждой функции в организме, для каждого движения мускула этот генератор вырабатывает свою, только для данного движения предназначенную волну. Совершенно очевидно, что эти волны отличаются одна от другой на какую-то невероятно малую долю миллимикрона и все же заменить одна другую не могут. Подумайте, какой точностью и остротой настройки должен обладать ваш луч, чтобы вызывать усиленное деление клеток!
Теперь пришла очередь торжествовать Николаю: профессор, возможно, открыл ему ошибку в конструкции «ГЧ». В сам деле, он не преследовал такой остроты настройки, о которой говорил Ридан, и, значит, в луче его генератора могли быть волны взаимно исключающего действия!
Разговор кончился принятием такой программы: Виклингу как искусному «верньерщику» поручается срочное выполнение новых точнейших органов настройки для «ГЧ». Николай, закончив «консерватор», собирает «ГЧ», не отвлекаясь больше ничем.
Ридан поставил ещё такой вопрос: нельзя ли сделать так, чтобы «ГЧ» мог служить не только генератором, но и приёмником биологических лучей? Это было бы очень важно в дальнейшей работе с аппаратом.
Николай выкурил папиросу, походил по кабинету и сказал:
— Можно.
*
«Консерватор» не был похож ни на одну из существующих машин. Новый аппарат выбрасывал из себя лучистую энергию. Широкий поток её падал вниз из укреплённого на высоте двух метров параболического рефлектора и попадал на небольшой конвейер, по которому должны были двигаться с определённой скорости туши, заключённые в ящики или мешки из непроницаемого для бактерий материала.
Непосредственно к конвейеру примыкал генератор, напоминавший своим внешним видом трёхэтажный буфет. Все пространство, занятое рефлектором и потоком энергии, было заключено в клетку из густой свинцовой сетки. Она изолировала энергию от внешнего мира и предохраняла людей от её влияния. Пол в этом месте застилали заземлённые свинцовые листы.
К моменту пуска «консерватора», для которого пришлось освободить одно из лабораторных помещений Ридана, Мамаша подготовил ещё одну большую комнату, где облучённые туши должны были пролежать в ящиках два месяца — испытательный срок. Организацию этого «морга» Мамаша целиком взял на себя: оборудовал её усиленным отоплением, увлажнителями воздуха, стеллажами и самозаписывающими термометрами.
Перед пуском «консерватора» Николай не ложился спать. С двумя своими помощниками-комсомольцами он всю ночь провозился над налаживанием машины. Это были славные ребята, Ныркин и Френкель, увлечённые работой Николая не меньше, чем он сам, заядлые энтузиасты радиотехники. Зная, что завтра машина должна быть пущена в ход, они, конечно, отказались прекратить работу, пока все не будет окончательно налажено.
Николай добивался абсолютной точности. Последний разговор с профессором сделал его ещё более осторожным. Правда, здесь, в «консерваторе», только ультракороткие волны. Это не микроволны, не биолучи, но... кто знает, не решают ли и тут какие-нибудь тысячные доли волны... К утру все было готово.
Мамаша в этот день чуть свет отправился на бойню. К началу работы в институте он вернулся оттуда во главе колонны из трёх машин-холодильников. Рабочие начали выгружать и вносить прямо в помещение «консерватора» небольшие продолговатые ящики с герметически закупоренными в них тушами свиней, овец, баранов. Были здесь и отдельные части больших туш, и разнообразные виды мясных полуфабрикатов.
Приехал Фёдор, предупреждённый Николаем накануне.
Улучив подходящий момент, Ридан отозвал инженера в сторону:
— Слушайте, Николай Арсентьевич, а не следует ли сообщить наркому?
— Нет, — твёрдо ответил тот. — Я уже думал об этом. Лучше подождать, когда все будет окончательно проверено.
Началось облучение.
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера. Николай стал позади, у боковой стенки генератора, где были сосредоточены контрольные приборы, все органы управления, и запустил сразу и генератор, и мотор конвейера.
 |
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера.
Николай включил сразу и генератор, и мотор конвейера. |
Прошло несколько минут, прежде чем взметнувшиеся стрелки приборов успокоились и застыли на своих местах. Все было правильно. Скорость движения конвейера определяла экспозицию облучения.
— Давай! — сказал Николай, и Ныркин столкнул ящик с площадки на движущуюся ленту.
Через секунду ящик уже вошёл в отверстие узкой свинцовой клетки-трубы, по которой ниспадал поток лучистой энергии, и, не останавливаясь в ней, выскользнул на другую площадку, в конце конвейера. Ящик сняли и унесли.
— И всё?! — удивился Фёдор.
Все улыбнулись, но вместе с ним устремили ожидающие взгляды на Николая.
— Всё, — устало ответил тот. — Теперь можно продолжать в том же духе.
Один за другим прошли через таинственный невидимый поток все семьдесят ящиков, привезённых с бойни. Их отправили в «морг» и разместили там на стеллажах. Но это не был конец. Едва убрали последнюю партию ящиков, как Мамаша, подобно опытному режиссёру, вывел на сцену новую серию их. Тщательно пронумерованные, разных размеров ящики с неизвестным содержимым были заготовлены Риданом. В некоторых из них явно можно было различить движение: что-то там скреблось, сопело, стукало.
— Ну, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан, — теперь попрошу вас несколько изменить настройку. Дайте минимальную мощность излучения, какая допустима при сохранении прежних условий волны и экспозиции.
Николай снова стал к пульту. Несколько ящиков были облучены один за другим. Потом Ридан попросил немного прибавить мощности и снова пропустил несколько ящиков. Так повторилось несколько раз.
Наконец все было закончено. Щёлкнул рубильник. Генератор погас, движение прекратилось.
Николай медленно выходил из-за конвейера.
Вдруг он остановился, прислонившись плечом к стене. Фёдор быстро подошёл к нему..
— Что, устал, Коля? — тревожно спросил он, обнимая его рукой за талию.
Ответа не последовало. Ноги Николая внезапно подогнулись, и он рухнул вниз, на пол.
*
Есть в жизни явления понятные и простые, как голод, усталость или первое ощущение старости, настоящий смысл которых, однако, познаётся только путём собственного опыта. И никакое знание, никакие самые талантливые изображения не в состоянии передать этого смысла человеку, не коснувшемуся их самостоятельно. А когда смысл этот вдруг обнаруживается, он оказывается неожиданно важным и большим, он меняет представления, становится источником мудрости.
Такой была для Тунгусова его болезнь.
Уложенный Риданом в постель, он послушно и спокойно выполнял все предписания профессора. С тех пор как он открыл глаза после обморока, все представилось ему совсем по-иному. Телом владела слабость, и лежать было приятно. В голове наступил покой, мысли текли медленно, без напряжения, соблюдая очерёдность, не нагромождались, как прежде, одна на другую в трудный путаный комок. Николай лежал и удивлялся новым ощущениям. В конце концов было глупо так издеваться над собственным мозгом. Он же прекрасно видел, что наступает какой-то предел напряжению умственной энергии: на это указывала бессонница, об этом шептало ему бессилие остановить бешеную чехарду мыслей... Разве он не знал, что это за симптомы?
В первый момент после обморока, ещё не понимая, что, собственно, случилось, он почувствовал страх — и, конечно, страх за судьбу «ГЧ» и всех ридановских надежд.
— Это серьёзно? — тревожно спросил он.
Профессор успокоил его быстро и резко:
— Это пройдёт бесследно, если вы будете вести себя, как взрослый...
Для Ридана это был элементарный случай. Отдых, покой, немного развлечений — и все пройдёт. Но как заставить этого сумасшедшего инженера отдыхать?! Он подумал и решил действовать террористически.
— Две недели будете лежать, — заявил он пациенту тоном, по которому Николаю стало ясно, что лежать ему действительно придётся.
На самом деле лежать нужно было несколько часов. Заметив, что Николай сдался и перелом наступил. Ридан все же решил выдержать его в постели дня три, чтобы закрепить «новый режим» в сознании беспокойного инженера.
В тот день, когда все это произошло, Анна в своём институте блестяще сдала последний экзамен. Возбуждённая успехом, наполненная радостью свободы после долгих недель усидчивой работы, девушка легко взбежала по лестнице, как весенний ветер впорхнула в столовую и сразу застыла в тревоге. Что-то случилось... Озабоченные лица Фёдора и Наташи, пузырьки каких-то лекарств на столе — все это бросилось ей в глаза.
— Что такое?.. — произнесла она упавшим голосом.
— Ничего, Аня, не волнуйся, все уже прошло, — торопливо успокоила её Наташа. — Был обморок у Николая Арсентьевича.
— Ну вот! Я говорила... А отец?
Ридан вышел из кабинета Николая и плотно закрыл за собой дверь.
— А! Анка... Можно поздравить? — Он поцеловал дочь. — Знаешь уже? Да, ты была права... Ну, ничего, все в порядке. Я его обманул, сказал, что нужно лежать две недели. Пусть думает так, это ему будет полезно. Чур, о делах с ним не говорить, друзья. Выдумывайте самые невероятные темы, только не о генераторах,
— И не о «лучах смерти», — многозначительно добавила Анна.
Профессор посмотрел на неё удивлённо:
— А это что ещё?
— Это... государственная тайна, известная только нам: Николаю Арсентьевичу, Фёдору Ивановичу, Наташе и мне. Мы решили открыть её и тебе. Но больше никто не должен знать...
— Чёрт возьми, какое торжественное начало!
Они разместились у стола тесной группой, и Анна рассказала отцу всю историю с расшифровкой сообщений таинственного друга из Германии.
Ридан выслушал рассказ внимательно, потом он молча встал, ушёл к себе в кабинет и долго сидел в кресле, теребя бороду, как бы решая какой-то сложный и важный вопрос.
*
Николай слышал из своей комнаты, что Анна вернулась, и ждал её.
Ах, как жаль, что он не видел её в тот момент, когда она узнала о его падении... Может быть, он понял бы кое-что... И как странно тянутся эти минуты! Обычно он не замечал их; для него не только минуты, а часы, даже сутки иногда проскальзывали незамеченными. Теперь минуты казались каплями какой-то густой жидкости; они медленно набухали, мучительно растягивались.
Закрыв глаза, Николай ждал. Придёт или не придёт? Если не придёт, все ясно. Хотя... Ридан мог запретить «беспокоить». Он так решительно затворил дверь уходя...
Как все-таки глупо было так жить! Не бывать в театрах, не слышать музыки, прекратить чтение... Конечно, он стал дичать. О чём можно разговаривать с таким человеком? О генераторах? Только о генераторах! О сушильных, консервных, лабораторных, полупроизводственных, чудесных... Фу, чёрт, стыдно!.. Вот Виклинг не выходит из темпа, он в курсе культурной жизни. Кроме того, он спортсмен...
Николай услышал лёгкое прикосновение к дверной ручке за изголовьем.
Потом дверь тихо открылась.
Три осторожных шуршащих движения...
Он ещё крепче сомкнул веки. Сердце вдруг заколотилось на всю комнату, прозрачная тишина наступила в голове.
Он чувствовал, почти видел, как Анна приподымается на носках, чтобы издали узнать, спит или нет.
— Смелее, смелее, Анна Константиновна, — тихо сказал Николай.
Она вышла из-за высокой спинки кровати, несколько смущённо протягивая ему руку.
— Как вы узнали, что это я?
— Я слышал ваши движения, я узнал ваши шаги... И я... ждал вас...
— Что с вами, Николай Арсентьевич?
Несколько мгновений она выдерживала его взгляд, полный восхищения, потом опустила глаза.
В этот момент Наташа и Фёдор вошли в комнату. Быстро завязалась общая беседа. Друзья наперерыв старались придумывать подходящие темы, чтобы как можно больше отвлечь внимание больного от всего, что было связано с его работой. Николай почувствовал это и вдруг расхохотался так громко и весело, что все испугались, уж не истерика ли это.
Услышав этот смех, одновременно с двух сторон появились в комнате Ридан и тётя Паша. Их встревоженные лица смутили Николая.
— Простате, я, кажется, напугал вас. Но, право, Константин Александрович, это было так весело — следить, как усердно они тут выдумывают развлекательные темы... Знаете, что, товарищи? Честное слово, мне это уже не нужно. Я вылечился! Нет, нет, не от слабости, конечно, а от прежнего своего стиля работы и жизни. Во мне какой-то переворот произошёл. Я хочу гулять, хочу читать, ходить в кино и на концерты... Я буду заниматься спортом, вероятно.
Это «вероятно», рассмешив всех, оказалось убедительнее других доводов Николая.
— Вы это серьёзно? — спросил Ридан.
— Совершенно серьёзно. Я испугался. Я не хочу падать в обмороки, это глупо. Эдак я свихнусь и... не успею ничего сделать.
— Хорошо. Теперь я вижу, что перелом действительно произошёл. Но, чтобы восстановить нервную систему, вам придётся отправиться в санаторий месяца на полтора. Необходимо переменить обстановку, климат, природу...
Николай нахмурился.
— Полтора месяца! — тоскливо протянул он.
Фёдор посмотрел на него сочувственно. У него был свой взгляд на это дело.
— Эх, Константин Александрович, — вздохнул он, — дали бы вы мне его в полное распоряжение, я бы ему в месяц вернул силы, да ещё прибавил бы хороший запас здоровья, свежести и совершенно новых впечатлений...
— Каким образом? — встрепенулся Ридан, всегда особенно внимательный к советам людей, непричастных к медицине.
— А вот как. Я бы взял его с собой в путешествие, которое собираюсь совершить этим летом. Это замечательная вещь, уверяю вас... Путешествие особое: в лодке, по реке. Я уже провёл таким образом три отпуска, так что имею некоторый опыт. Это делается так. Подбирается небольшая команда — человек пять-шесть. Мы выбираем реку, по возможности дикую, в отдалённом, малонаселённом районе Союза, и по железной дороге добираемся к какому-нибудь пункту в её верховьях. Тут приобретаем большую лодку, закупаем провиант, погружаемся, и начинается жизнь на воде. Мы идём вниз по течению до заранее намеченного пункта, где ликвидируем свой плавучий дом и кончаем путешествие. Я прошёл так по Уралу, по реке Белой к Северной Двине. Должен сказать, что такие экскурсии не очень легки, но результаты замечательные. Толстяки теряют лишний жир и становятся более подвижными; худые, наоборот, прибавляют в весе. Воздух, солнце делают своё дело... А сколько приключений, сколько интереснейших впечатлений! Охота, рыбная ловля, ягоды...
— Правильно! — воскликнул Ридан. — Вы правы, Фёдор Иванович. Санаторий отставить. Ничего лучше нельзя придумать для Николая Арсентьевича.
— А женщин вы брали с собой? — спросила Наташа.
— Да, брали. Но... выбирали их очень осторожно, как, впрочем, и мужчин. Я повторяю, это не так просто и легко, как кажется.
Девушки переглянулись, очевидно охваченные одной и той же мыслью.
— Справимся, Натка? — лукаво улыбаясь, спросила Анна.
— Ясно!
— Команда готова, товарищ капитан! — козырнула Анна вскакивая. — На этот раз вам не придётся её подыскивать.
— В самом деле... Это было бы чудесно!
— Правильно, Анка, — поддержал Ридан.
— Только все же придётся подыскать ещё одного мужчину. Если две женщины, нужно трёх мужчин, это уж я знаю по опыту.
— Так вот третий. — Николай указал на Ридана.
— Верно! Ну конечно! — Девушки захлопали в ладоши.
— Ну нет, — смеялся Ридан, — мне это не подойдёт. Я все равно сбегу. Знаете, что? Предложите Виклингу. Он, я думаю, согласится и, пожалуй, будет полезен в вашей компании. А мне он пока не нужен.
Наташа недовольно дёрнула носиком. Втайне она недолюбливала Виклинга: он был для неё сложен и непонятен. Одним возражать она не стала — все были согласны с Риданом.
На этом и порешили. Фёдор взял на себя выбор подходящей реки и составление плана подготовки к путешествию. Анна должна была поговорить с Виклингом.
Беседа эта состоялась на следующий же день. По желанию Виклинга, они встретились на набережной в предвечерний час. Анна чувствовала, что Виклинг не зря стремился к уединению с ней, и немного волновалась.
Выслушав её сообщение о предполагаемом путешествии, он некоторое время молчал.
Анна взглянула на него удивлённо.
— Вам не нравится этот проект? — спросила она.
— Нет, это великолепный проект... И вы знаете, что я был бы счастлив провести целый месяц с вами... и с вашими друзьями.
— И с вашими друзьями, — поправила Анна.
— Я не знаю, Анни, так ли это... — грустно ответил Виклинг. Усилившийся акцент выдавал его скрытое волнение. — Об этом я хотел говорить с вами. Могут ли быть друзья, среди которых нет доверия?
Анна почувствовала себя пойманной на месте преступления. Что делать? Виклинг был прав... Она жадно искала выхода из положения.
— Разве вам не верят? — ласково спросила она, видя, что уйти от ответа не удастся.
— Вы это знаете, Анни. Профессор и Николай Арсентьевич совместно решают какую-то интересную проблему. Какую — для меня тайна. Я наблюдательный человек, я знаю, что вы с друзьями меняете, иногда тему разговора, когда я прихожу. Что-то скрываете. Ваша вспышка интереса к радиосвязи была неудачна, вы сами знаете. Вы не умеете лгать... О, конечно, я не могу требовать доверия... как другие, но разве это есть дружба, Анни?
Намёк на «других» уколол Анну, и она вдруг почувствовала, что владеет положением.
— Вы не понимаете, Альфред... Отец никогда и никому не говорит конкретно о своих целях. Он борется за власть над организмом, за продление жизни. Николай Арсентьевич помогает ему со стороны техники. И ничего он сам толком не знает. А что касается наших тайн, то... скажите, Альфред... я слышала, что вы явились в Советский Союз, чтобы передать нам какое-то важное изобретение. Вы можете сказать мне, что это за изобретение?
— Анни! Но я не имею права...
— Значит, вы мне не доверяете?
— Это же другое дело! Это не мой личный секрет.
— Вот видите! — подхватила Анна. — Тогда и нечего обижаться. Во всяком случае могу вас уверить, что никаких тайн, направленных против вас, у нас нет.
Виклинг вдруг повеселел.
— Ну, тогда простите, Анни. Я вижу теперь, что вёл себя глупо. Я не думал, что у вас государственная тайна... — Он искоса взглянул на свою собеседницу, рассмеялся и быстро продолжал: — Я должен благодарить вас за урок. У советских людей особая этика, совершенно новая. её не так легко понять человеку с грузом буржуазного воспитания... Оставим это. Поговорим о путешествии. Когда вы решили ехать?
— Как только Николай Арсентьевич поправится. Отец говорит, что недели через две.
— Как же вам удалось уговорить его бросить работу?
— Уговорили. Его работа на-днях закончится.
— А радио? Ведь он всегда говорит, что должен дежурить в эфире.
— Он оставляет товарища Ныркина вместо себя.
— Так. А вы говорили с профессором обо мне? Может быть, я буду нужен ему?
— Говорили. Он сказал, что в ближайшее время вы ему не понадобитесь. Виклинг помолчал с минуту.
— Вот что, Анни, — сказал он затем: — мне остаётся согласовать вопрос об отпуске со своим начальством. Если отпустят, поеду с вами. Завтра же выясню.
Анна возвращалась домой одна, обдумывая этот разговор. Как будто она не сделала ошибки. Виклинга порой становится жалко: в самом деле, недоверие — плохая штука. Он прав. Но и она права. И все-таки было что-то неладное, что именно — Анна понять не могла.
*
Николай встал на четвёртый день. Он уже начинал томиться.
Ридан пришёл к нему утром, осмотрел, расспросил о сне и течении мыслей.
— Ну, вот что, — сказал он: — давайте поговорим серьёзно. О прежнем образе жизни не может быть и речи. Не так ли?
— Конечно.
— Так. Значит, поняли. Сейчас вы здоровы, можете встать. Ехать вам пока нельзя — вы ещё слабы; нужно окрепнуть, отдохнуть. Работать можно, но полегоньку. Что вы думаете делать?
— «ГЧ», — коротко ответил Николай.
— И больше ничего?
— Больше ничего. С «консерватором» кончено на два месяца. Если, конечно, туши не начнут разлагаться раньше времени.
— А ваши ночные путешествия по эфиру?
— Я уже поручил «эфирную вахту» Ныркику. Он очень опытный, способный коротковолновик и, конечно, сумеет после нескольких уроков усвоить мою манеру работать на ключе, мой «почерк». Он сможет регулярно приходить сюда и просиживать за передатчиком часа два, этого будет достаточно.
Этот план вернул Ридану обычную весёлость. Мечта его близилась к осуществлению. С каким нетерпением он ждал этого момента, какой борьбы с самим собой стоило ему удерживать Николая от работы!
Николай отправился в свою рабочую комнату около мастерской, где на отдельном столике ждал остов «ГЧ». Разобранные детали лежали тут же. Николай вскрыл ящик и достал из вороха мягких стружек новый, совсем небольшой баллон свинцовой лампы...
Вечером пришёл Фёдор, который теперь ежедневно посещал ридановский особняк. Снова появились географические карты, туристские справочники; будущие путешественники никак не могли выбрать свой маршрут в великом обилии рек Советской страны.
Наконец появился и Виклинг. Внимание всех привлёк небольшой плоский ящик, который он торжественно поставил на стол перед Николаем.
— Вам подарок к выздоровлению.
В ящике, оказалась готовая передняя панель для «ГЧ» со всеми органами управления. Это был шедевр точности и изящества. Большая круглая шкала настройки заключала в себе две тысячи делений, из которых каждое в случае нужды можно было с помощью дополнительной микрометрической шкалы разделить ещё на сто равных движений стрелки. Ридан и Николай были восхищены. Двести тысяч разных волн позволяла получить эта шкала!
 |
| В ящике оказалась готовая панель для «генератора чудес» со всеми органами управления. Это был шедевр точности и изящества. |
Бережно уложив панель в ящик, Николай отнёс его к себе. Теперь оставалось только смонтировать «генератор чудес»...
Когда Виклингу напомнили о предстоящей экспедиции, он сокрушённо развёл руками:
— Я не знаю, как быть, товарищи. Очень хочется отправиться с вами, но через месяц мне необходимо уехать в командировку по поручению главка на один из новых заводов, Правда, там мне работы всего на один-два дня — нужно принять монтаж электрооборудования, — но задержать пуск завода нельзя.
Это было неожиданное осложнение. Через месяц их путешествие уже должно было подходить к концу.
— А куда вы, собственно, отправитесь? Где находится завод? — спросила Анна.
— Далеко. Около Уфы, километров сто к северо-востоку.
— Позвольте! — вмешался Фёдор. — К северо-востоку, значит где-нибудь недалеко от реки Уфы... А какой пункт?
Виклинг назвал. Фёдор моментально отыскал это место по карте.
— Ну конечно! Почти на самом берегу. Товарищи, все ясно: едем на Уфу. Смотрите, вот Красноуфимск; отсюда начинаем и идём вниз до самого устья, до города Уфы. Тут будет... километров шестьсот. Как раз то, что надо. Природа замечательная, смотрите: горы, река почти несудоходная... А тут, против вашего завода, мы и будем приблизительно через месяц. Если вам нужно точно, подгоним. А два дня поживём на реке, подождём вас. Ну, поехали?
Виклинг был чрезвычайно доволен решением друзей.
*
Ночь.
Окно в сад раскрыто настежь. За окном гроза. Дождь шелестит в ветвях лип, иногда с порывами ветра врывается в комнату, торопливо шлёпая по подоконнику.
Ридан не спит. Он сидит неспокойно в своём кресле у письменного стола, то откидываясь назад, то склоняясь над объёмистой папкой исписанных листов. Это та самая рукопись, в которой будет сказано все — и то, чего Ридан не успел сказать тогда в Доме учёных.
Листы рукописи порывисто взлетают и ложатся слева. Ридан просматривает то одно, то другое место, читает отдельные куски рукописи, иногда делая пометки на полях.
«...Гениальный физиолог нашего времени академик Павлов раскрыл тайну регулирующей деятельности мозга. Мы знаем теперь, что основу этой деятельности составляет процесс образования рефлекторных связей между различными точками мозга. Стало понятным, как любые изменения в окружающей среде отражаются на функциях организма, как определяется поведение, как создаются представления. Все это — результаты каких-то связей между элементами мозга, воспринимающими раздражения, и теми, которые управляют функциями.
Однако, что это за связи? Каким путём раздражение от возбуждённого нервом мозгового центра мгновенно переносится к определённому регулирующему центру? Какова физическая природа этой связи?
Современная физиология не даёт ответа на эти вопросы.
Теперь, когда мы доказали, что в основе деятельности мозга лежат электромагнитные колебания ультравысокой частоты, нам легко найти нужные ответы. Связь между отдельными элементами мозга осуществляется путём электрического резонанса, совершенно аналогично тому, как устанавливается радиосвязь между антеннами передатчика и приёмника: они способны сами настраиваться в резонанс под действием приходящей волны. Конечно, приёмные элементы мозга *гораздо более совершенны, чем современные радиоприёмники...»
Два листка перелетают налево. И опять читает Ридан отдельные места, нервно постукивая толстым цветным карандашом по бювару:
«...Таким образом, можно утверждать, что если бы радиотехнике удалось создать физический источник биологических волн (генератор), то мы получили бы возможность приводить в действие любой активный элемент мозгового вещества, а, следовательно, и вызывать в организме любые свойственные и, возможно, даже несвойственные ему функции. Для этого было бы достаточно подвергнуть голову человека воздействию луча генератора, настроенного на определённую элементарную волну, физиологическое значение которой заранее выяснено. Из всех бесчисленных элементов мозга, охваченных действием луча, резонировать будет только один: тот, который сам способен возбуждать данную волну. На все остальные элементы мозга луч не окажет влияния...»
Дальше следует глава «О мощности мозговых импульсов».
И — выводы:
«...Изложенное выше позволяет заключить, что нормальная интенсивность лучистой энергии, вырабатываемой мозгом, настолько мала, что не может быть измерена ни одним из современных физических методов. Это обстоятельство ни в какой степени не мешает ей оказывать могущественное действие на биологические индикаторы — приёмные элементы мозга, специально для этого приспособленные природой. Сила воздействия объясняется предельной способностью приёмных аппаратов мозга резонировать на приходящую волну.
Однако, как мы убедимся в дальнейшем, мощность мозговых импульсов не всегда одинакова...»
Ридан перелистывает много страниц, находи место, где наверху написано: «О распространения лучистой энергии за пределы мозга». Глава называется «Факты». Он внимательно просматривает её.
«Итак, мы ознакомились с обширной группой фактов, которые не могут быть объяснены с точки зрения положений современной биологии. В самом деле, возьмём ли мы приведённые нами свидетельства Фабра о несомненной связи между насекомыми, находящимися на расстоянии нескольких километров одно от другого, или примеры странного гипнотического влияния змей на лягушек, птиц и млекопитающих, подобные же факты из жизни рыб, наконец целую вереницу явлений, связанных с поведением и представлениями человека под влиянием так называемого внушения или просто упорного взгляда, заставляющего оборачиваться, — все эти факты не находили себе сколько-нибудь удовлетворительного объяснения в нашей науке. По-прежнему остаётся неразгаданной сущность гипноза. Смысл чрезвычайно многих столь же загадочных фактов принято «пояснять» такими терминами, как «интуиция», «инстинкт», которые ничего по существу не объясняют.
Все рассмотренные нами явления — одного порядка. Мы видим, что они широко распространены в животном мире и, очевидно, свидетельствуют о существовании какой-то совершенно новой для нас сферы проявления жизнедеятельности организма. Можно только удивляться упорству, с каким наука до сих пор игнорировала эту
сферу. Однако, любое из указанных явлений, будучи подвергнуто серьёзному научному анализу, приводит к неизбежному выводу о существовании лучистой энергии мозга, распространяющейся далеко за пределы его оболочки.
Среди приведённых выше многочисленных фактов, обследованных мною лично с возможной объективностью и осторожностью, читатель помнит, очевидно, ряд случаев, в которых действие одного мозга на другой сказывалось на весьма значительных расстояниях. Позволительно задать вопрос: правдоподобно ли, чтобы импульсы мозга, обычно ничтожные по своей мощности, могли преодолевать столь огромные пространства, не теряя своей действенности? На первый взгляд это кажется невероятным.
Однако обратимся к физике, помня, что излучение мозга есть не что иное, как электромагнитные волны, и что частота их колебаний колоссальна; она значительно превосходит частоту радиоволн и почти достигает частоты рентгеновских лучей.
Во-первых. Интенсивность излучения всякого радиопередатчика постепенно уменьшается по мере удаления от его антенны. Но можно ли утверждать, что на каком-либо определённом расстоянии это излучение исчезает вовсе? Очевидно, нет. Если примитивный детекторный приёмник улавливает передачу крупнейшей радиостанции Москвы не дальше чем в. шестистах километрах от неё, то ламповый приёмник обнаруживает её сигналы уже на расстоянии до двух тысяч километров, а наиболее совершенные супергетеродинные приёмники — до шести-семи тысяч километров от Москвы. Таким образом, ясно, что дальность действия электромагнитных волн столько же зависит от мощности их источника, сколько и от совершенства приёмной аппаратуры.
Пусть с точки зрения современной радиотехники интенсивность мозгового излучения ничтожна. Но ведь именно к этой ничтожной интенсивности и приспособлены природой приёмные элементы мозга. И вполне естественно, что они гораздо более совершенны и чувствительны к волнам мозга, чем современные приёмники — к волнам радиостанций.
Во-вторых. Посмотрим, какую роль играет частота колебаний в распространении электромагнитных волн. Наиболее медленные — длинные — волны (от 10 тыс. до 1,5 млн. колебаний в секунду) сильно поглощаются атмосферой и быстро затухают. Поэтому радиостанция, работающая на этих волнах, должна обладать огромной мощностью, чтобы быть слышной далеко. Длинные волны не проникают ни за пределы земной атмосферы, ни сквозь толщу земной коры, а поглощаются ими.
Короткие волны, обладающие большей частотой колебаний (от 1,5 млн. до 30 млн. колебаний в секунду), уже не поглощаются ни верхними, ионизированными слоями атмосферы, ни землёй, а отражаются ими. Поэтому они даже при очень незначительной мощности передатчика способны покрыть расстояния в десятки тысяч километров, почти не теряя своей интенсивности.
Ультракороткие волны, частота колебаний которых достигает сотен миллионов колебаний в секунду, распространяются на ещё более далёкое расстояние даже при ничтожной мощности передатчика. Они ещё не могут проходить сквозь толщу земной коры, но свободно пробивают ионизированные слои атмосферы и исчезают в бесконечном мировом пространстве.
Что же удивительного, если волны мозга, частота которых достигает нескольких квадрильонов колебаний в секунду, окажутся способными свободно проникать сквозь толщу земли й достигать любой точки на её поверхности по прямой линии не затухая, не ослабляясь сколько-нибудь заметно? Количество переходит в качество, колоссальная частота колебаний заменяет собою мощность их генератора — мозга.
Существуют, однако, факты, указывающие на то, что и мощность мозгового излучения далеко не безучастна в процессе передачи импульсов от одного мозга к другому. Ещё в 1939 году В. В. Лепёшкиным в Барселоне были открыты так называемые некробиотические лучи, испускаемые организмом в момент смерти. Природа этого излучения так и осталась тогда неразгаданной. Теперь мы знаем, что это — важные для нервной системы электромагнитные волны. А самый факт их обнаружения указывает на то, что момент смерти — момент прекращения генерации лучистой энергии мозга — сопровождается мгновенным и, очевидно, значительным повышением мощности излучения.
И это далеко не единственный факт, убеждающий в том, что мощность мозговых лучей непостоянна и от её колебаний зависит степень воздействия на другой мозг, точно так же как от колебаний мощной радиостанции зависит сила сигналов, улавливаемых приёмником. Дальше мы видим, как внушение и гипноз — явления, широко распространённые в животном мире — объясняются способностью некоторых видов животных и некоторых людей произвольно усиливать мощность своего мозгового излучения и свободно направлять его поток.
В обычном, нормальном состоянии мозга мощность его не выходит за рамки определённой нормы; в моменты психических напряжений она повышается в разной степени. Сообразно этому и влияние его сказывается с большей или меньшей силой воздействия на подсознательную сферу этого мозга.
Некробиотические лучи, очевидно, представляют собой одну из наиболее высоких степеней мощности излучения, ибо у человека их воздействие способно вызывать галлюцинации и, следовательно, частично отключать сознание. В эти моменты воздействие приходящих сигналов чужого мозга настолько сильно, что приёмные элементы мозга-приёмника начинают вибрировать в резонанс с ними... Кстати укажем, что максимальная степень мощности проявляется в случае гипноза, когда высшие пределы мозга у гипнотизируемого целиком подчиняются активным элементам мозга гипнотизёра и таким образом получают готовые представления».
Ридан переворачивает страницу, и в тот момент часы в столовой бьют один удар. Профессор хмурится, вынимает свои карманные часы. Половина второго... Его нога нервно прыгает под креслом, ритмически поскрипывая ботинком. Давно прекратился дождь.
Нет, не рукопись задерживает профессора в этот поздний час у стола...
Он продолжает читать.
«Открытие некробиотического излучения приближает нас к пониманию наиболее «таинственных» фактов из числа описанных мною в предыдущей главе. Я имею в виду случаи смерти, «почувствованной» на расстоянии нескольких тысяч километров и вызвавшей своеобразные галлюцинации у близких людей. Однако, чтобы уяснить себе механику этого процесса, необходимо разобраться в его деталях. Может показаться странным, почему мы не ощущаем непрерывно этих «сигналов смерти», которыми должно быть переполнено пространство, окружающее нас. И почему только близкие нам люди, да и то чрезвычайно редко, благоволят сообщать нам о своей гибели таким удивительным способом?
Да, бесконечное множество сигналов, и не только смерти, но и самой обыденной жизни, ежеминутно принимает мозг непосредственно, без всякой помощи наших органов чувств. Вот два человека — мать и ребёнок или муж и жена. В течение ряда лет они почти ежедневно бывают вместе. Мозг каждого из них своими нормальными импульсами воздействует на мозг другого. Каждое движение мысли, каждое желание, вспышка чувства, воли, впечатление и т. д. — все это даёт свою гамму излучений, воспринимаемых помимо сознания мозгом близкого человека. Эти излучения систематически заставляют резонировать приёмные элементы другого мозга в своеобразных комбинациях, характерных только для данного человека.
Так в мозгу формируется «электрический образ» близкого человека как повышенная способность воспроизводить только ему одному присущие, характерные комбинации импульсов.
Вы проходите сквозь толпу. Голоса людей не привлекают вашего внимания. Но достаточно услышать слово, произнесённое хорошо знакомым вам человеком, как вы, ещё не видя его, тотчас выхватите его из массы чужих голосов и моментально представите себе и внешний облик, и характер, и манеры знакомого.
Теперь нетрудно понять, почему наш мозг из множества проносящихся мимо него сигналов схватывает только те, которые вырвались из мозга близкого человека. В конечном счёте это — условный рефлекс: знакомый «рисунок» импульсов приводит в действие целую систему уже связанных между собой резонаторов, формирующих в сознании знакомый образ.
Но почему случаи приёма «сигналов смерти» сравнительно редки? Трудно ответить на этот вопрос. Возможно прежде всего, что они далеко не так редки, как кажется. Нам становятся известными только особенно яркие и вполне достоверные факты из этой области, а сколько-нибудь сомнительные мы отмечаем, стараясь найти для них возможно менее научные, менее обязывающие объяснения вроде случайности, совпадения и пр. Несомненно также, что способность воспроизводить излучения мозга неодинаково выражена у разных людей, как неодинакова способность их поддаваться гипнозу и внушению. К тому же она, конечно, зависит и от общего состояния психики в момент воздействия излучения, от напряжения внимания, от подготовленности к восприятию данного образа и т. д. Все это может служить причиной того, что большинство «сигналов» проходят незамеченными.
Мы ещё не имеем данных, чтобы судить о том, в каких масштабах проявляется влияние одного мозга на другой. Но можно утверждать, что далеко не все мысли, идеи, представления возникают в нашем сознании вполне самостоятельно, без помощи другого мозга».
Ридан резко поднимает голову. Едва слышное, быстро нарастающее жужжание внутреннего телефона заставляет его порывисто схватить трубку.
— Да?..
— Конец, Константин Александрович. Все готово.
— Готово?! — восклицает Ридам, и глаза его расширяются и сверкают от возбуждения. — Можно начинать? А... вы не устали, Николай Арсентьевич?
— Нет, нет, можно.
— Смотрите... Ну, иду.
Ридан переводят сигнальный рычажок телефона, и через минуту в трубке слышится какое-то хриплое бормотанье.
— Тырса? Проснулись?.. Давайте наверх все, что мы отобрали.
Профессор исчезает в тёмном коридоре. Рабочая комната Тунгусова встречает его большим светящимся кругом виклинговской шкалы на «генераторе чудес», который стоит посредине комнаты. Маленький параболический рефлектор, укреплённый сверху, направлен в глубину комнаты, на свободную часть стены, покрытую большим свинцовым квадратом. Николай сидит поодаль на рабочем табурете, устало облокотившись на стол, и курит.
Потом появляются клетки с животными: кролик, морская свинка, белая крыса, мышь... Поставив их у двери, Тырса молча уходит. Ридан плотно запирает за ним дверь.
 |
Тырса принёс клетки с животными. Затем Ридан и Тунгусов
приступили к опыту. |
***
Было уже совсем светло, когда оба, совершению обессиленные от обилия переживаний и усталости, вышли из комнаты. Щёлкнув замком, Ридан проверил, на месте ли его ключ.
— Надо соблюдать теперь особую осторожность, — сказал он: — мы владеем таким богатством, равного которому нет в мире.
Николай молчал. То, что происходило только что перед его глазами, не было похоже на действительность. Это был сон. И смысл его ускользал от Николая. Пусть... Это — дело Ридана. Усталость, раз овладевшая им, теперь легко возвращалась снова. Он едва держался на ногах и боялся думать.
Ридан наконец заметил это и, обняв, повёл его в столовую. Стараясь не шуметь, он разыскал в буфете закуски, достал коньяк.
— Наступил момент, —тихо сказал он, поднимая рюмку, — когда мы сможем показать всему миру, что значит наука социализма!
Комментариев нет:
Отправить комментарий