ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ВСТРЕЧА
С того дня, как Фёдор Решетков увидел «фокус» с высушиванием дерева в высокочастотном поле, он стал самым беспокойным человеком на заводе. Директору и главному инженеру не стало от него житья. Каждую свободную минуту он появлялся то в одном, то в другом кабинете заводоуправления, рассказывал, убеждал, собирал рабочих и развивал сказочные перспективы головокружительного подъёма работы на заводе. Стоит только построить небольшую высокочастотную сушилку! Сколько это будет стоить? Неважно! Сколько бы ни стоило! Все равно оправдается. Ведь процесс сушки ускоряется в тысячу триста раз, брак падает до нуля!
Тотчас из кармана Фёдора появлялось вещественное доказательство — знаменитый брусок, сгоревший внутри и распиленный пополам. Его перещупали тысячи пальцев, его давили ногтями, надпиливали, тёрли и, неопределённо покачивая головами, возвращали владельцу, который всякий раз завёртывал брусок в бумагу.
В конце концов с помощью комсомольцев, живо подхвативших идею Фёдора, ему удалось убедить директора Храпова и главного инженера Вольского поехать к изобретателю Тунгусову.
Фёдор тотчас позвонил другу.
Николай ждал этого звонка. Прошло уже несколько дней с того злополучного вечера, когда рухнули его надежды на «ГЧ». Николай был тогда потрясён неудачей. Огорчение его граничило с отчаянием. Слишком много энергии, напряжения, надежд было вложено в создание аппарата, в самую идею его.
Впрочем, отчаяние длилось недолго. Острота переживания испугала его. Он понял, что это опасная игра переутомлённого мозга, и быстро овладел собой. Уже на следующее утро, проснувшись после крепкого, освежающего сна, он принял решение: прекратить работу с «ГЧ», бросить даже думать о нем... Он знал: где-то в глубоких тайниках сознания все равно будет вынашиваться и созревать раз зародившаяся идея; рано или поздно мысль найдёт ошибку, и идея снова выйдет па поверхность сознания — окрепшая и оформившаяся... А теперь — немного отдохнуть, почитать, погулять и — за другую работу! Вот хотя бы за сушилку дерева для завода Фёдора. Идея недурная и может действительно произвести переворот не только в авиастроении, но и во всей деревообрабатывающей промышленности!
Николай принял гостей в тот же день. Он снова продемонстрировал им опыт сушки дерева. Как и предсказывал Фёдор, директор и главный инженер сразу же были «готовы». Тут же решили: завтра они созывают на заводе широкое техническое совещание с участием представителя главка электротехнической промышленности. Тунгусов подготовит примерные расчёты стоимости установки и сделает доклад. А потом они заключат с ним договор на проектирование и монтаж.
Гости уехали от Тунгусова, ободрённые и увлечённые новыми перспективами. Неприятные мысли о ликвидации завода отодвинулись куда-то в сторону и уже казались глупыми и несуразными.
Вначале на техническом совещании все шло хорошо. Приехал заместитель управляющего главком Витковский, и можно было надеяться, что срочные заказы электропромышленности, необходимые для установки, будут выполнены. Заводские инженеры энергично поддерживали проект новой сушилки. Руководство заводом также высказывалось «за», тем более что, как сообщил Тунгусов, стоимость всей установки — около ста тысяч — была сущим пустяком в сравнении с затратами, связанными с переходом предприятия на другую продукцию.
Витковский, толстый, небритый дядя, сидел с индифферентным видом, много курил, громко щелкал крышкой серебряного портсигара и молчал. Собрание пожелало услышать его мнение о проекте Тунгусова. То, что он оказал, прозвучало ошеломляющим диссонансом в согласном и бодром хоре собрания.
— Мысль о сушке древесины в высокочастотном поле не нова, — заявил он авторитетным тоном, ни на кого не глядя. — В Америке такие попытки делались лет пять назад и не имели успеха, ибо высокочастотный способ оказался менее рентабельным, чем обычный, термический. Делали эти опыты и у нас в Физическом институте у академика Белышова и в лаборатории профессора Флерова и тоже пришли к отрицательным выводам...
Дальше он выразил сомнение в том, следует ли снова браться за эти дорогие эксперименты, тем более что электропромышленность сейчас едва ли могла бы выполнить новые специальные заказы.
Директор растерялся. Фёдор побледнел и смотрел на Тунгусова, как бы ища в нём защиты от этой холодной, сокрушающей все надежды речи.
Николай с виду был спокоен, но кровь бросилась ему в голову, и злое раздражение заклокотало внутри.
«Вот, начинается... — думал он. — Что за чертовщина! Это тупое чучело старается угробить явно хорошее дело. Ну, ладно... Воевать так воевать!..»
Он попросил слова. Собрание, подавленное речью Витковского, с нетерпением ждало ответа Тунгусова.
— Я хотел бы сначала задать несколько вопросов товарищу Витковскому, — начал он безукоризненно корректным тоном. — Скажите, товарищ Витковский, о каких именно попытках американцев вы говорили? Меня интересует, какие фирмы и когда пытались применять высокочастотную сушку дерева и насколько этот способ оказался дороже обычного, термического?
Витковский недовольно заёрзал на стуле.
— В американских журналах об этом писали лет пять назад, как я и говорил. Подробностей я сейчас, конечно, не помню, но знаю, что в настоящее время в Америке нет ни одной такой действующей установки... Мне кажется, этого достаточно...
Тунгусов едва заметно улыбнулся.
— Для меня — достаточно, — сказал он. — Теперь второй вопрос. Скажите, пожалуйста, почему ничего не вышло ни в Физическом институте, ни у профессора Флерова?
— Ну, уж этого я, извините, не знаю! Это была научная работа. А я — хозяйственник, и меня интересовали только практические результаты её.
— Так, — отчеканил Тунгусов. — Значит, констатируем: данных американских опытов вы не помните, а наших отечественных не знаете... Тогда разрешите, товарищи, мне вам рассказать эти весьма существенные подробности. Четыре года назад в контору американской мебельной фирмы Спайера в Чикаго явился некто Гемфри Давидсон, радиолюбитель, и предложил купить у него патент на высокочастотную сушилку дерева. Спайер заинтересовался изобретением, затратил немало денег на его проверку и, убедившись в рентабельности нового способа, приобрёл патент Давидсона за полтораста тысяч долларов. К этому-то времени и относится появление статей в технических журналах, в которых Спайер начал рекламировать «свой» способ сушки, предполагая монополизировать сушильное дело в Соединённых штатах. Конечно, технические подробности метода сохранялись в тайне.
Через три месяца была пущена в ход небольшая опытная установка, которая давала в сутки двести двадцать кубофутов готовой древесины ценных пород, высушенной до одиннадцати процентов влажности. Это почти столько же, сколько давала вся сушильная фабрика Спайера в Чикаго. При этом стоимость сушки получилась на шестьдесят два процента ниже, чем при термическом способе.
Спайер уже чувствовал себя «сушильным королём» Штатов, как вдруг все его планы рухнули. Ему предстояло нарушить контракт с мощной компанией сушильного оборудования, которая до тех пор снабжала его термическими шкафами и прочей аппаратурой. Компания эта, предвидя полный крах своего дела в случае развития высокочастотного способа, пошла на большие финансовые жертвы, подкупила ещё более мощную фирму «RCA», заставив её отказаться принять от Спайера заказы на лампы для высокочастотной сушилки, и потребовала огромную неустойку в случае разрыва контракта. С другой стороны, компания предлагала Спайеру перекупить у него патент на изобретение Давидсона за восемьсот тысяч долларов. Как видите, американцы довольно высоко оценили эту игрушку... Спайер вначале отказался продать патент: это было бы гибелью не только для новых планов, но и для его старого предприятия. Но вскоре он убедился, что борьба безнадёжна и даже опасна. Тогда он согласился уничтожить патент Давидсона. В присутствии представителей компании сушильного оборудования он сжёг этот патент и разобрал опытную установку, получив полмиллиона долларов. На этом все и кончилось.
Надеюсь, товарищ Витковский, вы теперь понимаете, почему и для кого высокочастотный способ сушки оказался «нерентабельным» и почему, как вы правильно указали, в Америке нет ни одной такой установки...
Теперь — об опытах у нас, в СССР. Академик Белышов, имея в виду чисто научные задачи, исследовал законы распределения электромагнитного поля высокой частоты в различной среде и, в частности, пользовался для этого древесиной. Он оперировал с короткими волнами, именно, с частотой около пятнадцати мегациклов. Большая частота и не нужна была для его научных целей. А при пятнадцати мегациклах, конечно, никакого хозяйственного эффекта нельзя было получить. Белышов это прекрасно понимал я никогда не предлагал сушить дерево в коротковолновом поле. Однако нашлись профаны, которые сделали такой вывод из его работы, почему он и вынужден был выступить в печати с опровержением этих нелепых предложений.
У профессора Флерова дело обстояло иначе. Он добивался именно практического, хозяйственного эффекта. Ему удалось сконструировать такой ультракоротковолновый генератор, который в лабораторном масштабе дал очень хорошие результаты: процесс сушки ускорялся в тысячу раз, а стоимость его падала на пятьдесят пять процентов. Это уже были результаты, близкие к давидсоновским. Оставалось построить промышленную установку. И тут получился конфуз. Заводы вашего главка, товарищ Витковский, два года канителились с выполнением заказа на электронные лампы для установки, сделали не то, что нужно, и в конце концов отказались от этого заказа...
Генератор, который предлагаю я, должен быть ещё более эффективным и рентабельным. Но... Для него нужны специальные лампы. И, судя по тому, что говорил здесь товарищ Витковский, нам предстоят такие же затруднения, какие уже испытал профессор Флеров...
Осведомлённость и уверенность Тунгусова окончательно покорили собрание. Было ясно, что возражения Витковского неосновательны и что начатое дело нужно довести до конца во что бы то ни стало. Но как быть с лампами? Это была основа всей установки и единственная деталь, которую никак нельзя выполнить кустарным способом. А Витковский — «хозяин» ламповых заводов.
Директор выразил надежду, что товарищ Витковский поможет им все же продвинуть заказ, имея в виду заманчивые перспективы нового метода сушки для многих отраслей промышленности. В ответ Витковский разразился речью, в которой хотя и обещал сделать все, что можно, но ответственность с себя снял, указав, что электротехническая промышленность до отказа загружена работами оборонного значения, что-де отвлекать её от этой работы перед лицом военной угрозы — преступление перед государством, и т. д. По существу, это был отказ.
Вдруг из-за широкой спины огорчённого Фёдора поднялась стройная женская фигурка. Николай увидел глубокие светло-серые глаза.
— Пожалуйста, Анна Константиновна, — сказал директор.
— Вопрос товарищу Витковскому, — начала она. — Скажите, заказ профессора Флерова на лампы проходил через главк?
— Да, через главк, как и все заказы на оригинальную продукцию.
— Персонально через вас?
— Персонально у нас заказы не проходят. Есть для этого специальный отдел.
— Его решения санкционируются вами?
— Смотря по какому вопросу...
— По данному вопросу. Мы говорим о заказе на генераторные лампы для профессора Флерова. Ведь заводы электронных ламп находятся в вашем ведении.
— В данном случае мною.
— Почему же вы решили аннулировать заказ Флерова и тем самым погубить всю его работу? Ведь это было очень ценное предложение для нашей промышленности.
 |
| — Почему же вы решили аннулировать заказ профессора Флерова? — спросила Анна. |
— Вот поэтому-то мы и приняли его заказ. Но когда я увидел, что люди бьются над этими лампами в течение двух лет и не могут их изготовить, я решил, что это слишком дорогое удовольствие...
— Товарищ Витковский, двадцать минут назад, отвечая на вопрос товарища Тунгусова, вы сказали, что вам неизвестно, почему проект Флерова не был осуществлён, и что вы считали его работу «научной»... Теперь оказывается, что вы прекрасно знали о хозяйственном значении проекта и сами же пресекли его осуществление...
«Молодец!» восхитился Тунгусов и тихо спросил директора:
— Кто это?
— Секретарь нашего комсомольского комитета, замечательная девушка... Дочь профессора...
— Все это я могу вам объяснить, — раздражённо крикнул Витковский, хлопая портсигаром, — но я не понимаю, какое отношение это имеет к вопросу, который мы сегодня обсуждаем!..
— Прямое! — твёрдо ответила Анна. — Это ведь совершенно аналогичный случай, и нам вовсе не хочется оказаться в положении профессора Флерова. Теперь ясно, что нам придётся найти другой путь для осуществления проекта товарища Тунгусова. Я думаю, — добавила она, обращаясь к директору, — что теперь мы знаем точку зрения представителя главка и можем его больше не задерживать.
Намёк был ясен. Директор объявил перерыв, и Витковскому ничего другого не оставалось, как удалиться.
— Вот что, товарищи, — сказала Анна, когда снова все собрались. — Я думаю, с этим бюрократом нам делать нечего. Он — трус, боится ответственности... А предложение товарища Тунгусова надо осуществить, ведь это — большое, государственное дело... Давайте пойдём прямо к наркому. Если он заинтересуется и распорядится сам, Витковский нам не помешает...
На этом и порешили. Делегацию к наркому составили из трёх человек: Тунгусова, директора и главного инженера.
*
Затруднения, возникшие перед заводом № 26, стали в последние дни предметом внимания руководящих кругов промышленности. Поговаривали о необходимости ликвидировать предприятие. Многие заводы не прочь были пополнить свои технические ресурсы за счёт готового оборудования ликвидируемого завода. В наркомат уже начали поступать заявки на станки, деревообделочные машины и сушильные шкафы...
Но, чем выше по лестнице промышленного руководства, тем меньше сочувствия встречала идея ликвидации. Нарком был в курсе дела. Какие могут быть разговоры о ликвидации, когда вся промышленность, все мельчайшие отрасли её испытывают такой бурный подъем, когда ни одна из них не может до конца удовлетворить все растущий спрос на свою продукцию?! Во всяком случае, если уж действительно авиация откажется от деревянных пропеллеров, тогда можно переоборудовать завод... Но он почему-то в последние дни и этого не хочет...
— Интересно, что они там придумали... — сказал нарком, когда секретарь доложил о приходе делегации завода № 26. — Зовите...
Они вошли в кабинет.
Николай чувствовал некоторое волнение перед встречей с этим большим человеком, старым революционером, теперь крупным руководителем промышленности. Умный, решительный и требовательный — таким знала его вся страна. Воображение дополняло хорошо знакомые портреты наркома высоким ростом, чертами суровости, непримиримой строгости и холодности.
Когда посетители вошли в кабинет, из-за огромного письменного стола поднялся небольшой пожилой человек. Он приветливо пожал руку Храпову, познакомился с его спутниками. Услышав фамилию Тунгусова, вскинул брови, и в глазах его заискрился живой интерес.
— А-а, товарищ Тунгусов! Очень рад, давно слышал о ваших ценных рационализаторских работах. У нас с вами будет особый разговор. Присаживайтесь, друзья...
«Вот он какой!» думал Николай, наблюдая, как внимательно нарком расспрашивает директора.
Сразу стало просто, волнение улеглось. Перед ним был простой и заботливый советский хозяин, знающий каждую деталь своей огромной сложной машины.
Храпов и Вольский коротко ввели наркома в курс дела. Потом Тунгусов изложил суть своего предложения. Нарком долго рассматривал небольшие брусочки сырого и высушенного дерева, разложенные на столе Тунгусовым, расспросил его о принципе высокочастотной сушки, о конструкции генератора и был поражён, когда узнал, какой высокий коэффициент полезного действия удалось извлечь конструктору из своего аппарата.
Потом, взглянув на Тунгусова, он просто сказал:
— Ну, товарищи, я считаю, что идея замечательная. Действуйте! Что, собственно, вас затрудняет?
Когда ему рассказали историю с Витковским, с лампами для профессора Флерова, он недовольно шевельнул своими седеющими усами, потом улыбнулся:
— Да, у Витковского были недавно такие дела с изобретениями, которые заставляют его теперь быть очень осторожным... Ладно, я с ним поговорю, лампы будут. Сдавайте ваши заявки. Все?
Лица гостей сияли, когда они вышли в приёмную.
Тунгусова нарком просил задержаться «на несколько минут». Когда они остались вдвоём, он пристально посмотрел на изобретателя.
— Я вижу, что вы хорошо знакомы с вопросом, над которым работаете, — сказал он. — Я вам верю. Верю, что ваш лабораторный аппарат действительно даёт такой исключительный эффект... Но, скажите, вы сами вполне уверены, что такой же эффект даст и большая, промышленная установка? Ведь тут дело не только в том, чтобы просто увеличить масштаб, тут размеры связаны с новым качеством.
— Конечно, вы совершенно правы, — ответил Тунгусов. — Но я имею это в виду. Промышленная установка будет несколько отличаться по своей конструкции от моего маленького генератора... Как вам сказать?.. Некоторый элемент риска, конечно, есть... Высокая частота — очень капризная вещь. Может быть, и возникнут какие-нибудь затруднения. Но я убеждён, что их преодолею, потому что основные, принципиальные вопросы уже решены и проверены.
— Меня интересует сейчас вот что, — сказал нарком. — В последнее время во многих научно-исследовательских институтах были получены очень эффектные результаты применения ультракоротких волн, например, для уничтожения зерновых вредителей, для повышения урожайности некоторых сельскохозяйственных культур. Я сам видел результаты некоторых подобных опытов, они прямо поразительны. И у меня нет никаких оснований подозревать авторов этих опытов в недобросовестности, хотя и такие случаи были у нас. Почему же, скажите, до сих пор ни один из этих приёмов не получил окончательного признания и не вошёл в практику нашего хозяйства?
Николай вдруг почувствовал всю ответственность своего положения. Он должен ориентировать наркома в этом сложном и важном деле, судьба которого, таким образом, оказывалась в его руках! Да, нарком задал самый существенный вопрос, и нужно быть предельно объективным в ответе... Было бы преступлением обмануть его доверие...
Но ничего не получилось из «объективности». Всей силой своего гнева Николай обрушился на косность некоторых учёных авторитетов, их замкнутость в рамках собственной науки, на отсутствие необходимых научных сведений у многих хозяйственников, их недоверие, боязнь ответственности, недостаток широты, размаха, риска... Со свойственной ему осведомлённостью Николай в виде иллюстрации рассказал в мельчайших подробностях, как позорно была погублена ценнейшая работа в Зерновом институте, где люди уже создали полупроизводственную установку для дезинсекции зерна. Оставалось только наладить и пустить её в ход. Когда автор проекта, дважды встретив неожиданные затруднения в процессе наладки, не выдержал намеченных им же сроков, его совершенно неосновательно обвинили в жульничестве, прекратили работу и разобрали установку.
Николай, что называется, сел на своего конька. Увлёкшись, он бил и крошил своих врагов направо и налево, и, чем непосредственнее бушевало его возмущение, тем больше нравился он наркому своей прямотой, искренностью и обоснованностью суждений.
«Такие никогда не обманывают», думал нарком, внимательно слушая молодого инженера.
— Дело в том, — заключил Николай, — что, несмотря на очень эффектные опыты, наука ещё не объяснила до конца механизма действия лучистой электроэнергии. Почему, например, повышается урожай от облучённых семян? Почему гибнут бактерии в поле высокой частоты? Этого мы ещё не знаем. Но разве это значит, что нужно отказаться от попыток практически использовать могучее действие лучистой энергии? Конечно, нет! Именно в процессе решения практических задач мы и найдём недостающие звенья теории. И если лабораторные опыты, — пусть даже не всегда, — дают такие удивительные результаты, этого уже достаточно, чтобы приступить к практическому решению задачи.
Нам, физикам, приходится преодолевать большие трудности. Чтобы создать, например, дезинсекционную установку, нужно быть одновременно и физиком, и биологом. Чтобы применить лучистую энергию для повышения урожайности хлебных культур, нужно знать, — и очень глубоко знать! — физиологию растений. Такие сочетания крайне редки, а коллективная работа людей, обладающих столь разнородными знаниями, в данном случае тоже не решает вопроса, ибо тут, чтобы творить, изобретать, нужно иметь эти разнородные знания в одной голове.
Вот и ответ на ваш вопрос, товарищ нарком. Наша наука о лучистой энергии делает только первые шаги, трудностей много, а доверия и помощи мало. Впрочем, я понимаю отчасти и хозяйственников. Вы, наверное, помните историю с ленинградским квазиучёным Гофманом? Она показывает, что среди нас есть и жулики, и вредители, стремящиеся дискредитировать самую передовую, самую прогрессивную область знания... Конечно, трудно разобраться в нашей «тонкой механике», кому тут можно, а кому нельзя доверять...
Нарком встал, добродушно улыбаясь.
— Ничего... разберёмся. — Он взял трубку. — Товарищ Витковский? Да, да, добрый день. Вот что, уважаемый, сейчас к вам придёт инженер Тунгусов... Да, он самый... Займитесь им как следует, все его претензии должны быть удовлетворены возможно быстрее. Составьте вместе с ним заявку, копию дайте мне.
А вы, — сказал он, снова обращаясь к Тунгусову, — не стесняйтесь, требуйте все, что нужно для успеха. Заказы выполним, денег дадим, сколько потребуется... Сушилку эту надо сделать во что бы то ни стало. А потом пойдём и дальше... Очень прошу вас держать меня в курсе дела. Вот вам мои телефоны. Если встретятся какие-нибудь затруднения, если понадобится помощь, звоните непосредственно мне в любое время дня и ночи...
— Не понимаю... — заикаясь от волнения, пробормотал Николай. Впервые в жизни он почувствовал, что тронут вниманием. У него защекотало где-то глубоко в носу. — Не понимаю, чем я заслужил такое доверие, товарищ нарком... Но я его оправдаю.
Он схватил бумажку с номерами телефонов наркома, крепко стиснул протянутую ему руку и быстро вышел.
*
— Профессор Ридан, — доложил секретарь, входя в кабинет.
— Ридан?.. Физиолог? — удивился нарком.
— Очевидно, он.
— Просите, просите...
Они встретились, как старые знакомые, очень давно не видевшие друг друга, хотя едва ли они когда-нибудь виделись. Нарком хорошо знал имя Ридана, одного из первых учёных, без колебаний примкнувших в своё время к социалистической революции, знал его славу крупного хирурга, слышал и о недавнем выступлении профессора, прерванном внезапным припадком болезни.
— Вас, вероятно, удивляет появление человека, столь далёкого по своей специальности от вопросов промышленности... — начал Ридан.
— Вот и ошибаетесь, — смеясь, ответил нарком, — нисколько я не удивлён. К нам теперь все идут, и я думаю, что сейчас не найдётся ни одного ведомства, ни одной отрасли знания, которые не были бы кровно заинтересованы в промышленности. Однако, как вы себя чувствуете, профессор? Я слышал, вы болели.
— Вы слышали о моем провале в Доме учёных...
— Почему «провале»? Говорят, доклад был очень интересен.
— Может быть... Но я выступал не для того, чтобы забавлять публику. Мой доклад преследовал определённую, очень важную для моей дальнейшей работы цель, которой я так и не достиг. Какая-то минутная слабость, непонятный шок, не подходящий под определение «болезнь», заставил меня прервать доклад... И именно провал, а не «болезнь» — основное значение этого инцидента. Он, собственно, и привёл меня к вам.
Нарком пристально посмотрел на бледное лицо учёного. Ридан ещё не вполне оправился от потрясения, вызванного неудачей с физиками и непонятностью самого «шока», для которого он не нашёл никаких оснований в своём организме. Печать озабоченности тронула его живые глубокие глаза.
— Скажите, сколько часов в день вы работаете? — спросил нарком. — Или, лучше, сколько вы отдыхаете?
Лёгкая улыбка шевельнула усы Ридана, обычным лукавством оживились глаза.
— А вы, товарищ нарком? — спросил он вместо ответа.
Нарком, смешавшись, отвёл глаза и тоже улыбнулся. Всем известна была его манера совершать после работы в наркомате внезапные прогулки «для отдыха», прячем местом таких прогулок всегда оказывались заводы, требовавшие в данный момент особого внимания наркомата.
— Ведь нам с вами по полвека приблизительно, — продолжал Ридан. — Отдыхать, вы говорите? Как это отдыхать? Только голова может заставить нас отдыхать, она управляет человеком, товарищ нарком. Я могу дать отдых рукам, желудку, даже сердцу... Но мы с вами работаем головой... Как же быть с ней, когда она сама не хочет... не может отдыхать?!
Они сидели друг против друга, пожилые, крепкие ещё, внимательные, и молчали несколько секунд.
— Вы правы... — сказал наконец нарком, смотря в сторону. — Нам этого сделать нельзя. Никакой отдых не заставит наши головы прекратить работу.
После некоторой паузы он спросил:
— Чем же я могу помочь вам?
Ридан рассказал вкратце о своём открытии, о «конфликте с физикой». Решение величайшей физиологической проблемы кроется в области, недоступной ему. Нужна помощь. Промышленность объединяет все лучшие технические силы страны. Она, конечно, знает выдающихся радиотехников, конструкторов-изобретателей...
— Укажите мне человека, которому я мог бы поручить разработку генератора. Если такой человек найдёт, что задача не безнадёжна, и согласится взяться за её решение, дайте мне его. Вот все, что я прошу.
Нарком нашёл, что удовлетворить просьбу — дело совсем несложное. Он направят его к представителю главка электротехнической промышленности, который и укажет ему нужное лицо. Товарищ Витковский прекрасно знает людей радиопромышленности. Нарком тут же позвонил ему и предупредил о посещении профессора Ридана.
— Да, кстати, — спросил он Витковского, — инженер Тунгусов ушёл? Нет? Прекрасно, пусть зайдёт ко мне сейчас же.
В этот момент загудел другой телефон. Наркому напомнили, что через несколько минут начнётся заседание Совета народных комиссаров. Опаздывать нельзя. Он очень жалеет, что приходится прервать беседу. Но, кажется, все, что нужно, сделано?..
Они вместе выходили из кабинета, когда показался Тунгусов. Нарком остановился.
— Вот, товарищи, — сказал он, — познакомьтесь и поговорите... Мне кажется, это будет полезно вам обоим. — И он ушёл.
Оставшиеся в некотором недоумении протянули друг другу руки, назвали фамилии. Несколько мгновений длилось неловкое молчание. Оба не знали, как начать разговор.
— Вы... из главка электротехнической промышленности? — спросил наконец Ридан.
Тунгусов улыбнулся:
— Я только что хотел задать вам этот же вопрос... Очевидно, мы оба «посетители»?
— Очевидно... О чём же нам «поговорить»?
— Непонятно.
— Я думаю, вот о чём, — сказал Ридан, глядя на часы. — Скоро уже кончится служебное время, а мне ещё нужно успеть к представителю главка. Наш с вами разговор как будто не срочный, а этот у меня не терпит отлагательства. Но уж если нарком велит познакомиться и поговорить, надо слушаться. Вы бы не могли зайти ко мне домой сегодня или в один из ближайших вечеров?
Николай согласился, записал адрес профессора, и они распрощались. Сделав несколько шагов, Ридан вдруг остановился, обернулся и, окликнув инженера, снова подошёл к нему.
— Только вы непременно придите, — сказал он. — И не откладывайте.
— Нет, нет, конечно, — ответил тот.
 |
| — Только вы непременно придите. |
Узнав у секретаря, как пройти к Витковскому, Ридан вышел из приёмной.
Наркомат гудел, как гигантский улей перед закатом солнца. Наступали «часы пик», последние часы рабочего дня, когда люди, боясь оставить незавершёнными свои дневные дела, теряют спокойные темпы, начинают торопиться и нервничать. В эти часы в широких коридорах возникают шумные потоки сотрудников и посетителей, люди разыскивают и ловят друг друга, уезжающих из наркомата с последними поручениями останавливают на лестницах и сверху, сквозь пролёты этажей, бросают им забытые указания начальства. Телефоны дребезжат звонками. Девушки на коммутаторе, с заметно уже посветлевшими губами, совсем перестают разговаривать между собой. А внизу у подъезда рокочут моторы просыпающихся машин...
Разговор с Витковским неожиданно оказался гораздо более сложным и долгим, чем разговор с наркомом. Профессору нужен высококвалифицированный конструктор? О, у нас есть замечательные работники, главк позаботился о том, чтобы подобрать и учесть людей, — сами понимаете, какие ответственные работы приходится выполнять электротехнике... Но они все тонко специализированы, нужно знать, какие именно задачи предстоит решать. Высокочастотный генератор? Ну, по генераторам у нас целая армия! Но какой именно генератор? Для каких целей? Очевидно, нужна специальная конструкция, вероятно медицинский?..
Ридан смотрел на небритое одутловатое лицо говорливого собеседника, на его пухлые пальцы с «траурными» ногтями, перебиравшие списки специалистов, и неохотно выжимал из себя подробности своих замыслов, несмотря на то, что представитель главка как будто уже и сам живо заинтересовался разговором. Ридан предпочёл бы вместо всех этих объяснений дать ему несколько советов чисто гигиенического характера.
— Ну вот, теперь ясно, — сказал наконец Витковский, — вам нужен... Виклинг. Знаете, какой это человек? — добавил он, снижая голос почти до шёпота, хотя в комнате никого не было. — Это один из лучших молодых конструкторов крупнейшей иностранной фирмы. Он недавно приехал, чтобы передать нам одно своё изобретение военного характера. Человек надёжный и, несомненно, очень талантливый. Правда, он сейчас занят... но на днях закончит одну работу. Если хотите, я направлю его к вам.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Ридан и, попрощавшись, торопливо вышел.
Собственно говоря, все шло пока отлично. Похоже, что дело налажено. Конструктор знаменитой фирмы, изобретатель и как раз высокочастотник — ведь это удача!..
Но какой-то неприятный осадок остался у Ридана от этого свидания. Витковский вынудил, — да, да, именно вынудил его, — рассказать больше, чем этого требовал деловой разговор с совершенно незнакомым и к тому же не очень-то приятным человеком... Правда, ничего конкретного о своей идее он не сказал, но масштаб, значение работы в беседе выяснялись. Не так уж это было необходимо... То, что можно было сказать наркому, совсем не обязательно знать этому дяде. Ридан чувствовал себя так, как будто он пожал руку недобросовестному человеку.
*
События последних дней нарушили то состояние прочного внутреннего равновесия, которое всегда было свойственно профессору Ридану. Все началось с этого проклятого «шока». Что же это, наконец, могло быть? Сотни раз учёный припоминал мельчайшие детали необыкновенного случая, стараясь нащупать в них хоть какую-нибудь нить к объяснению. Единственное, что он хорошо помнил, это чувство глубокого отчаяния, внезапно охватившее его в тот момент. Были ли какие-нибудь основания для этого в его мыслях, в логической цепи его теории? Никаких. Никаких сомнений в правильности его концепции не было ни тогда, ни раньше, не было и теперь. Были ли основания физиологического характера для подобных «заскоков» в его психике? Он с негодованием отвергал и это предположение: он знал, чувствовал, что нет таких оснований.
Нет, тут было другое... Какая-то посторонняя сила внезапно ворвалась извне в сознание, овладела на момент его волей, подчинила мысль своему, враждебному влиянию... Но такой силы не знала наука.
Ридан терялся в предположениях. А тут ещё вынужденный разговор с неприятным Витковским, появление на сцену вовсе неизвестного человека, рекомендованного наркомом, предстоящие посещения его и конструктора-иностранца, который должен решить судьбу его открытия... Новые люди вовлеклись в орбиту ридановской жизни, вплотную подходили к сокровищу, которое он вынашивал в течение многих лет. Все это беспокоило учёного.
Однако события шли своим чередом. Через день после наркоматских свиданий, когда небольшая ридановская семья сидела в столовой за вечерним чаем, в передней раздался короткий звонок.
Девушки вскочили одновременно. Но на этот раз Анна не дала Наташе выполнить то, что та считала своей обязанностью, как и все, что относилось к «обслуживанию» ридановской семьи. Анна знала о предстоящих визитах новых, незнакомых людей, чувствовала неспокойное состояние отца и решила быть в курсе этих свиданий, чтобы по возможности предупредить новые волнения, от которых она теперь тщательно оберегала Ридана.
Она вышла и открыла входную дверь. Перед ней стоял тот самый инженер-изобретатель, имя которого было сейчас самым популярным на их заводе.
— Товарищ Тунгусов?! — воскликнула она.
— Вот... видите... — смутился Николай от неожиданности. — А я вашей фамилии так и не спросил тогда...
Ну, конечно, он сразу узнал эту «замечательную девушку», как сказал о ней директор завода на совещании. Не раз он вспоминал, как ловко она тогда осадила этого Витковского.
— Входите же, входите... Я очень рада...
— А я, собственно, к профессору Радару... — говорил Николай. — Да позвольте, вы не дочь ли его? — Он вспомнил, что директор сказал тогда: «Дочь профессора».
— Ну, конечно... Меня зовут Анна... Сейчас будет и профессор... Так это вас с ним познакомил нарком? Вот случай-то!.. Идите сюда...
Она схватила его за руку и втащила за собой в столовую, как большого ребёнка.
— Папа, это, оказывается, Тунгусов, тот самый, который у нас на заводе знаменную сушилку свою будет ставить!
— Вот и прекрасно, — поддержал её Ридан, — значит, у нас есть с чего начать разговор.
Непосредственность Анны вначале привела Николая в смущение, но затем быстро создала атмосферу непринуждённости. Николай почувствовал себя среди друзей. Ридан, подготовленный рассказами дочери об изобретателе, увидев инженера, забыло о своих волнениях. Такое знакомство представляло для него особый интерес.
Говорили, конечно, о сушилке. Медленно подбирая нужные слова, Николай рассказал, как удачно пошло дело после того, как они, по совету Анны, обратились посредственно к наркому. Да, это именно ей завод будет обязан, если дело закончится успешно. Заказ на лампы уже передан. Витковский, освободившись от ответственности, стал необычайно предупредительным и активным. Эти трусишки всегда таковы...
Анна постаралась перевести разговор на тему, которая должна была больше интересовать отца. Она внимательно слушала доклад Тунгусова тогда, на совещании. Но многое осталось непонятным. В чём, собственно, суть изобретения?
Николай охотно начал объяснять. Ридан, услышав знакомые термины, часто попадавшиеся ему в электротехнической литературе, насторожился. Вот когда он наконец узнает практический смысл многих оставшихся ему неясными понятий! И Ридан, несколько преувеличивая свою неосведомлённость, поспешил предупредить собеседника, что он совершеннейший профан в вопросах электротехники. Тунгусов удивился:
— Вот как! А я, признаться, думал, что вы работаете в этой области.
— Нет... Моя стихия — живой организм, физиология. Точнее — нервная система.
Николай грустно улыбнулся.
— А я в этих вопросах абсолютный профан... О чём мне и приходилось жалеть... Однако, что же тогда означает предложение наркома? Чем мы можем помочь друг другу?
Фраза, произнесённая вскользь, между прочим, не ускользнула от внимания Анны. Со свойственной непосредственным натурам чуткостью она на лету подхватывала главное.
— А почему, скажите, вам приходилось жалеть?
— Видите ли… я изучал действие ультракоротких волн на различные объекты... между прочим и на биологические. Вот тут-то мне и понадобились кое-какие сведения из физиологии.
Ридан схватился за бородку.
— А... с более высокими частотами вам не приходилось иметь дело? — спросил он, застывая, как зритель, ожидающий выстрела на сцене.
— Вы имеете в виду рентген? — решил угадать Николай, подбирая наиболее популярный в медицине вид лучистой энергии.
— Нет.
— Кварц?
— Да... около... — Ридан ещё не решился выдать собеседнику точное местонахождение своей «заветной страны». Но этого «около» было достаточно, чтобы насторожился Николай. Именно тут, где-то около ультрафиолетовых лучей, испускаемых кварцевой лампой, в спектре лучистой энергии находилось «белое пятно», которое он пытался снять, как бельмо, с карты электромагнитных волн при помощи своего детища «ГЧ».
Приходилось ли ему иметь дело с более высокими частотами... Ещё бы! Разве не им он посвятил все свои знания, весь опыт конструктора... может быть, жизнь! В высоких частотах кроются тайны, ещё не раскрытые человечеством... Да, он сконструировал генератор для таких волн...
— Как?! — вскричал Ридан вне себя от волнения. — Вы получили... эти лучи?
— Я получил... не то, что нужно. Пока дело кончилось неудачей. Но это, разумеется, не конец. Собственно говоря, работа только начата, но основное сделано: найден принцип, остаётся найти ошибку.
— Слушайте, Николай Арсентьевич... — Ридан уже стоял, изогнувшись над столом, как огромный вопросительный знак. — Так ведь это же... замечательно! Если вы решите эту задачу, тем самым будет решена и моя задача — величайшая проблема власти над организмом... Теперь понятно... Вы говорили наркому об этой своей работе?
— Так... слегка коснулся её в разговоре.
— Поразительно... Какая необыкновенная прозорливость!.. Однако долг платежом красен. Теперь я должен вам рассказать о своей работе, о том, как я попал в тупик, из которого вы, Николай Арсентьевич, должны меня вывести...
Анна сияла, видя, как воспрянул духом отец, с каким глубоким интересом следил за его речью новый знакомый и как с каждой минутой сближались эти два человека.
Мужчины перешли в кабинет. Тут на просторном письменном столе Ридана появились его диаграммы, кривые, длинные ленты цереброграмм — результаты экспериментов и наблюдений, иллюстрирующие электрическую сферу жизни живого организма. Тысячи новых мыслей вихрем кружились в голове Николая. С некоторым смущением он вспоминал о своих примитивных «физиологических» опытах...
Но вот Ридан. вооружился связкой ключей и повёл гостя в лаборатории, чтобы показать ему аппаратуру.
Впервые в жизни Николай оказался в мастерской физиолога. Входя сюда, он ожидал увидеть сложные, незнакомые ему приборы, с помощью которых учёный извлекал из организма и регистрировал глубокие, едва уловимые процессы жизни. Однако почти все эти усилители, катодные осциллографы, гальванометры и другие электроаппараты и приборы оказались старыми знакомыми инженера. Он как бы видел их насквозь и безошибочно угадывал назначение этих изящных ящичков, сверкающих никелем и полированным эбонитом.
Николай был удивлён.
— Признаться, я ожидал увидеть у вас более оригинальную аппаратуру. Разве физиология не располагает своими, специфическими приборами? Ведь задачи её очень своеобразны, я полагаю, и техника должна быть особая. А тут я вижу почти исключительно то же, что применяется в промышленности...
Ридан развёл руками.
— Очевидно — так. Я ведь не знаю промышленных применений этих приборов. Вот тут и сказывается разобщённость между нами и техникой. Талантливые конструкторы в наши институты не идут, им чужда физиология, они её не знают. А среди нас нет техников. Биологические науки больше других оторваны от физики и техники, и в этом — целая трагедия, Николай Арсентьевич! Мы двигались бы вперёд гораздо более быстрыми темпами, если бы нам удалось органически соединить эти две разнородные сферы знания, создать свою биотехнику, не ту, конечно, какой мы располагаем сейчас, — приспособленческую и кустарную, — а свою собственную, самостоятельную и именно в биологическом плане развивающую современные достижения физики и химии... Пока что мы хватаем от «готовой» техники то, что более или менее случайно оказывается пригодным для нас. А вспомните, какую грандиозную роль сыграли в развитии биологических наук микроскоп, рентгеновы лучи... А ведь это, собственно, то, что «перепало» нам от физики. Мы сами ничего крупного в технике исследования не сделали и сделать не можем, потому что слабо знаем физику. Ну и приходится нам приспосабливать чужую технику и выкручиваться с помощью «остроумия» и «изящества» наших экспериментов... Это — сизифов труд, Николай Арсентьевич. Мало кто знает о нем...
Но ничего, мы все же идём вперёд, обходя физику. Вот вам пример: митогенетическое излучение. Вы, конечно, знаете, что это — лучи, сопровождающие многие биологические процессы и химические реакции. Их открыли мы, физиологи. И как! Пользуясь корешком лука в качестве генератора и другим корешком лука в качестве детектора этих лучей!.. Какова техника! — Ридан добродушно рассмеялся. — А в дальнейшем мы стали изучать их, подвергли спектральному анализу, — это тоже целая, эпопея изворотливости и хитроумия, — и нашли им место в гамме электромагнитных волн...
Да, мы идём вперёд, несмотря на нашу техническую несамостоятельность. Очевидно, иногда даже опережаем физику. И тогда мы вынуждены ждать, пока она догонит нас, чтобы использовать результаты её достижений для дальнейшего движения вперёд...
Ридан приблизился вплотную к волновавшей его теме.
Никому ещё неведомыми путями люди познают друг друга иногда сразу, с первой встречи, с первого разговора. Прозвучит слово, мелькнёт жест, улыбка, сложным путём пробежит взгляд — ничего этого не заметит сознание, и ничего, может быть, не удержит в памяти его «официальная часть»... Но уже проскользнули куда-то глубже сознания, в тёмные подвалы мозга, неуловимые знаки, сигналы — впечатления. И уже какой-то механизм тут же рассортировал их, взвесил и оценил. И даже подвёл итог: «принять» или «отвергнуть».
Так рождаются отношения. Так возникает неприязнь или дружба. Так возникает любовь.
А все последующее служит часто только для того, чтобы это возникшее уже отношение принять, реализовать или подавить.
Ридан, собственно, впервые говорил с Тунгусовым. Свидание в наркомате не в счёт. Но и тогда, сам не зная почему, попрощавшись с инженером, он вернулся и сказал: «Придите непременно».
А сейчас он уже с трудом сдерживал желание рассказать и показать инженеру все, предложить его располагающему вниманию лучшие плоды своих исканий.
Тунгусов говорил мало. Но по тому, как пристально он рассматривал приборы, подопытных животных, все, что показывал профессор, как он схватывал самую суть того, что видел и слышал, Ридан угадывал в нем не просто заинтересовавшегося новым вежливого посетителя. Это было действенное внимание человека, жадно впитывающего в себя новые знания и понимающего смысл и значение этих знаний. Тунгусов вникал, оценивал и в случаях, когда чувствовал себя компетентным, давал советы, которые приводили Ридана в восторг.
Как долго Ридан ждал встречи с таким человеком! Все эти техники, которые появлялись в его институте, чтобы установить каждый новый прибор и научить профессора и его сотрудников владеть им, которые снисходительно объясняли устройство прибора, оперируя непонятными терминами, чтобы поскорее отбояриться от расспросов, — что стоили эти люди в сравнении с его новым знакомым!
И Ридан рассказал Тунгусову все свои первоначальные, давнишние ещё догадки о существовании каких-то неведомых науке сил, действующих в живом организме, о том, как начал он искать и нашёл новую, электрическую основу жизни организма и как наконец открыл способ ею овладеть.
Новый мир, ещё смутный, но уже влекущий и захватывающий открывался перед Николаем. Как зачарованный, молча слушал он профессора, и уже зарождались в его пытливом мозгу своеобразные обобщения; физика мёртвых тел, с которой он до сих пор имел дело, оживала, приобретала новый смысл.
— Мы ещё очень мало знаем о том, какую роль играет электричество в нашей жизни, — говорил Ридан. — Но я убеждён, что электричество составляет главную основу всех биологических процессов. Это оно управляет развитием и всеми функциями каждого живого организма... вероятно, и каждого растения. Посмотрите хотя бы на процесс клеточного деления...
Собеседники в этот момент вошли в цитологическую лабораторию, большую комнату, великолепно оборудованную лучшими современными приборами микроскопии и микрофотографии, электрическими термостатами, аппаратами для окраски препаратов, микротомными приборами для изготовления тончайших срезов и т. д.
Здесь изучались клетки, молекулы тех тканей и веществ, из которых построен живой организм. Каждый день шесть цитологов приходили сюда и садились к своим рабочим столикам, похожим скорее на сложные станки очень точной механики. Усовершенствованные микроскопы позволяли наблюдать не только мёртвую материю, но и живые процессы в тканях на оперированных органах животных. Нажимом кнопки в любой момент приводился в действие механизм кинофотоаппарата, заглядывавшего в другой окуляр того же микроскопа, и процесс запечатлевался на плёнке. Срезы препаратов выдерживались в сложных химических красителях, и тогда замысловатые по своей форме, совершенно прозрачные и потому невидимые ни в какой микроскоп тельца получали цвет и контуры, становились видимыми.
Ридан вынул из ящика бюро пачку фотографий и рядами разложил их на столе.
— Вот взгляните, — сказал он. — Это увеличенные микроснимки основных моментов клеточного деления. Вы, конечно, знаете о существовании клеток, которые обладают способностью размножаться путём так называемого «простого деления». Достаточно посмотреть на эти фотографии, чтобы убедиться, что это далеко не простое деление, а чрезвычайно сложный процесс, механизма которого мы ещё совсем не знаем.
 |
| — Вот взгляните, — сказал Ридан. — Это увеличенные микроснимки основных моментов клеточного деления. |
Впервые перед Николаем одна за другой развёртывались подлинные картины этого замечательного, таинственного акта. Вот клетка накануне деления — неправильной формы, как будто измятый яйцеобразный мешочек, наполненный мутноватой жидкостью. В ней плавает другой маленький пузырёк, как желток в яйце. Это — ядро. Оно заключает в себе какие-то скомканные обрывки нитей, плавающие в прозрачной плазме. Это — атомы тела. Все спокойно.
Но вот в клетке возникает движение. Странную эволюцию проделывают эти обрывки нитей в ядре: они вдруг соединяются кончиками — один за другим — в одну смятую в комок нить. Потом нить снова разрывается на кусочки уже большего размера. Потом каждый кусочек расщепляется продольно. Так они и плавают парами. А оболочка, заключавшая их, тает и исчезает.
Ридан заглядывает в голубые глаза Тунгусова и видит, как жадно они ощупывают эти движения, возвращаются назад, снова следят, как бы стараясь увидеть где-то тут же, за нитями в мути протоплазмы спрятавшийся смысл этих движений.
— Вот... начинается главное, — говорит профессор. Он ставит указательные пальцы на противоположные концы клеточного тела. — Смотрите, видите эти места? Тут, собственно, ничего нет. Пожалуй, можно рассмотреть только небольшое сгущение мути вокруг них... Смотрите дальше. Муть начинает располагаться по радиусам от этих двух центров. Это — полюсы. Клетка поляризуется. Радиусы встречаются, соединяются, стягивают один другой...
— Силовые линии электрического поля... — медленно произносит Николай.
— Ну, конечно!.. Смотрите дальше, полюсы притягивают этот комок нитей — каждый к себе. Каждая пара, кусочков ядра под влиянием этого притяжения располагается, очевидно, в середине междуполюсного пространства, в плоскости экватора, и как только это произошло, пары расстаются, две равные группы ниточек отходят к полюсам, превращаются в новые ядра, а вся клетка разрывается пополам, по экватору. Полюсы, сделав своё дело, исчезают. Из одной клетки стало две... Ну, что скажете, Николай Арсентьевич? Разве не похоже, на электрический процесс?
Тунгусов поднял удивлённый взгляд на профессора.
— А разве можно сомневаться в этом? Есть для этого какие-нибудь данные? — спросил он.
Ридан взволновался.
— Никаких данных нет. Да я и не сомневаюсь. Но я все же не могу как следует понять, как происходит это притяжение, отталкивание частиц, поляризация и т. д.
— Скажите, Константин Александрович, а вот в промежутке между двумя делениями происходит что-нибудь в клетке?
— Принято думать, что ничего. Она сначала немного растёт, увеличивается до нормального размера, потом «покоится». А почему вас интересует этот период?
— Видите ли, то, что вы мне сейчас показали, очевидно, уже результат какого-то процесса, приводящего к возникновению внутри клетки одноименных электрических зарядов. Остальное более или менее понятно: заряды одного знака отталкиваются один от другого и потому располагаются в противоположных концах клеточного пространства. В ядре, находящемся между ними, вследствие индукции возникает заряд противоположного знака. И как только это произошло, между полюсами и ядром возникают силы взаимного притяжения, ибо разноимённые заряды всегда стремятся соединиться. Вот полюсы и разрывают ядро на две половины. Это, конечно, общая схема процесса, и в ней ещё много неизвестных. Но прежде всего, мне кажется, следовало бы выяснить, как возникли заряды. Тут должно быть какое-то движение, вызывающее их...
— Вот видите, у вас уже намечается путь исследования, — с некоторой завистью оказал Ридан, собирая снимки. — Итак, уже в клетке начинается электрическая жизнь. Её потенциалы здесь, очевидно, ничтожны. Но их количество бесконечно велико, они складываются, растут. Нет такого органа у животных, где бы я не находил с помощью усилителя электрических биений, которые уже сравнительно легко поддаются измерению гальванометром. Но в некоторых случаях организм обнаруживает исключительную способность мобилизовать мощные запасы электроэнергии. Электрический скат, например, может производить такие разряды, которые убивают даже крупных животных на расстоянии в несколько метров. В подобных случаях электрическая система животного проявляется и, очевидно, развивается, как специфическое орудие борьбы за существование. И животное управляет им какими-то органами в зависимости от внешних воздействий — появления добычи, угрозы нападения и т. п.
Такой же способностью обладает электрический угорь.
Это лишь наиболее яркие примеры проявления электрической деятельности животного. Как видите, уже они говорят о том, какова форма электроэнергии в организме: это переменный ток высокой частоты и возбуждаемые им электромагнитные волны.
Изучая нервную систему, я убедился в том, что это и есть та система, по которой льётся электроэнергия. Вместе с нервами она пронизывает весь организм, приводит в действие каждый мускул, каждый орган. Потоки этой энергии бесконечно разнообразны по частоте: каждый мускул приводится в движение только одной определённой группой волн, посылаемых мозгом. Каждый нерв способен проводить только определённую гамму частот, каждая из которых определяет степень сокращения мускула, степень любой реакции...
Ридан с увлечением изложил Николаю свою теорию, рассказал о знаменитом опыте с кроликами.
— Если импульсы, возникающие в мозгу, есть не что иное как колебания высокой частоты, подобные радиоволнам, — добавил он, — то это значит, что, создав искусственный генератор таких волн, мы наконец впервые сможем полностью овладеть всеми функциями организма, управлять ими...
— На основе резонанса?
— Конечно! Камертон начинает вибрировать, когда до него доходит определённая звуковая волна. В мозгу — миллиарды электрических «камертонов». Направляя на мозг электромагнитный луч нашего генератора, мы сможем, меняя настройку, возбуждать любой из этих «камертонов», то есть вызывать любую функцию в организме.
— Вы правы, — медленно промолвил Николай, стараясь привести в соответствие с привычными представлениями из радиотехники новый для него круг явлений. — Итак, выходит, что физика мозга заключается главным образом в приёме и возбуждении электромагнитных волн разной частоты. Я совершенно не знаком с микроструктурой мозга и вообще нервного аппарата, но, судя по тому, что вы говорите, явления электрического резонанса лежат, очевидно, в основе его работы. А в таком случае в мозговом аппарате непременно должны быть какие-то очень подвижные органы настройки, позволяющие мозгу менять волну.
Найти их было бы чрезвычайно важно и для физики: может быть, мы обнаружили бы здесь какой-нибудь новый принцип высокочастотного резонанса, кроме единственного, известного нам «колебательного контура», на котором основана вся наша радиотехника. А для создания генератора «мозговых волн», о котором вы говорите, это, пожалуй, и необходимо. Надо же знать, каким образом мозг отправляет по нерву именно данную частоту, чтобы привести в действие определённый орган!
Оба собеседника волновались. Николай входил в страну, открытую Риданом, с трепетом ожидая увидеть в ней новые формы уже знакомых ему явлений. Ридан чувствовал, что Тунгусов может приблизить осуществление его идеи. Он готов был объяснять, показывать бесконечно.
— Органы настройки... — говорил он. — Как же их найти, если во всём мозге вы не найдёте и двух точек, где структура его была бы одинакова или хотя бы обнаруживала в себе какие-нибудь характерные и сходные элементы... Вот вам фотография микроструктур... Вот ещё... Их можно привести бесчисленное множество. Вот клетки нервного вещества... Вот их волокна... Ну, что тут может быть органом настройки?! Уж если мы не знаем принципа, по которому здесь осуществляется настройка, то ведь каждая клетка, каждое волоконце могут оказаться этим органом...
— Да... — задумался инженер, рассматривая фотографии тонких срезов мозга. — Очевидно, тут трудно что-нибудь сообразить... Тогда, значит, нужно иначе подойти к вопросу... Скажите, Константин Александрович, все ли органы животного связаны непосредственно с мозгом? Нет ли таких, которые хотя и приходят в действие от мозговых импульсов, но в то же время не связаны с мозгом непрерывным нервным путём?
— Видите ли... Когда мы говорим, что все, без исключения, органы связаны с мозгом нервами, то этим мы только констатируем, что определённая волна раздражения из мозга всегда попадает к определённому органу. Значит связь — факт. Но это совсем не значит, что волна идёт по непрерывному пути. Наоборот, путь её всегда прерывается, и это в своё время вызвало целую эпопею исследований и споров среди физиологов на тему о том, как перескакивает возбуждение через эти перерывы нервного пути. Вопрос и по сие время остаётся нерешённым. Но, когда я убедился в электромагнитной природе нервного тока и даже поймал его волну на некотором расстоянии от мозга, мне стало ясно, что ничего удивительного в этих «перескоках» нет...
— Позвольте, позвольте, — заинтересовался Тунгусов, — а что это за перерывы в нервах?
— А вот что. Всякий нерв представляет собою цепочку из ряда расположенных одна за другой нервных клеток, так называемых нейронов. Состоят они из протоплазматического ядра с маленьким ядрышком внутри. От ядра отходит разное количество отростков, имеющих форму волокон, извивающихся нитей, ветвей со многими отростками и т. д.
Но один из отростков всегда длиннее других, он переходит в нервное волокно, которое по своей структуре чрезвычайно напоминает хорошо изолированный провод, скорее, даже кабель, заключённый в несколько изолирующих оболочек.
Вот из таких нейронов и состоит нерв, причём два соседних нейрона никогда не срастаются между собой, но тончайшие волоконца, отходящие от одного из них, располагаются вокруг ядра другого на некотором, весьма малом расстоянии, не прикасаясь к его поверхности. Это так называемый синапс. Тут-то «волна раздражения» и перескакивает с нейрона на нейрон...
— А в мозгу тоже нейроны? — спросил Тунгусов.
— Тоже. Они везде, где есть нервная ткань.
— Ну, так тут, в месте соединения нейронов, и нужно искать органы настройки.
— Почему? — недоумевал Ридан.
— Ну, конечно! Вы же сами говорили, что каждый, нерв может проводить определённую гамму частот. Значит, он должен быть настроен в резонанс с приходящей из мозга волной. А как бы иначе волна перескочила на другой нейрон, если бы не было какого-то приспособления для подстройки следующего нейрона в резонанс? Это то же самое, что в радиоприёмнике: волна из антенны идёт, но она не приводит в действие репродуктор до тех пор, пока вы не настроите приёмник в резонанс с приходящей волной. И в приёмнике ведь тоже делается такой «синапс» — перерыв на пути волн, идущих из антенны в землю. Но там настраивает человек, вращая пластинки конденсатора, а нейрон, очевидно, обладает способностью сам настраиваться под действием приходящей к нему волны.
— Блестяще! — восхитился Ридан. — Вот что значит владеть явлением!.. Знаете, что? Вы сейчас опровергли одно из основных возражений моих противников. Они рассуждают так: электромагнитные волны распространяются со скоростью трёхсот миллионов метров в секунду, а нервное возбуждение — со скоростью всего нескольких десятков метров, значит, нервное возбуждение не может быть электрическим явлением. Но теперь понятно, почему происходит замедление: на подстройку каждого эвена нерва требуется время!.. О-о... это очень важное открытие, уверяю вас... Так, значит, в синапсах нужно искать органы настройки... Постойте... Что же это я!.. Ведь у нас есть снимки нейронов. И как раз сегодня тут должны были заснять препараты, окрашенные новым способом. Дело в том, что эти тончайшие волоконца, окружающие тело нервной клетки, чрезвычайно плохо поддаются окраске и потому в большинстве случаев почти не видны. — Он бросился к бюро и стал рыться в его ящиках. — Что за черт! Нет этих снимков... Придётся позвонить Муттеру.
Мамаша, среди других многочисленных обязанностей, ведал всем фотографическим делом в институте. В его распоряжении были фотолаборатория и фототеки всех исследовательских лабораторий. Изящные шкафы с множеством ящичков, пронумерованных и снабжённых надписями в алфавитном порядке, содержали в себе тысячи
тщательно рассортированных снимков в конвертах. Строгая система, удобный порядок появлялись во всем, к чему прикасался этот великий артист организационных дел.
Муттер жил в том же переулке, напротив института.
— Нет сегодняшних снимков? — ответил он Ридану. — Понятно: они сохнут в фотолаборатории. Ключ у меня, сейчас приду и разыщу.
Осмотр института был прекращён. Собеседники, возбуждённые интересным разговором, вернулись в квартиру профессора.
— Ну, девчата, — радостно воскликнул Ридан, входя в столовую, — кажется, мои дела поправляются: Николай Арсентьевич делает одно открытие за другим и скоро уже наверняка изобретёт генератор биолучей! Я думаю, что для этого ему стоит только напиться чаю, закусить...
Девушки смеялись, убирая со стола книги и тетради.
— Что это вы изучаете? — спросил Николай.
— Немецкий язык, — сокрушённо вздохнула Наташа. — Ужасно трудный. Если бы не Аня, ничего бы не усвоила.
Новые мысли вдруг хлынули в голову Николая.
— А вы знаете немецкий, Анна Константиновна?
— Она свободно говорит по-немецки, — с завистью ответила за неё Наташа, выходя с книгами из комнаты.
Ридан в кабинете говорил с кем-то по телефону.
— У меня есть серьёзная просьба к вам, — тихо сказал Николай Анне.
Та вскинула на него свои ясные, несколько удивлённые глаза, и Николай едва не смешался под этим взглядом. Он вынул блокнот.
— Сейчас я напишу вам семь букв... латинским шрифтом. Это ключ к шифру, который необходимо разгадать... — Он вкратце рассказал историю таинственных букв. — Может быть, вам поможет знание немецкого языка... хотя это сомнительно. Мой корреспондент, — вероятнее всего друг, а не враг, — сказал, что это нечто, «всем вам хорошо знакомое». Я понял так, что для расшифровки никаких специальных знаний не надо... Нужно только догадаться.
— Понимаю, — серьёзно ответила Анна. — Давайте, подумаю...
Николай написал на листке мучившие его буквы и передал Анне. В это время в кабинете послышались голоса.
— Это Мамаша, папин помощник. Мы его так прозвали; его фамилия Муттер...
Я думаю, особенно прятать эту надпись не стоит?
— Конечно. Наоборот, пусть угадывает, кто хочет. Не нужно только говорить, в чем дело.
Анна положила бумажку на стол.
Ридан бурно влетел в столовую, размахивая пачкой фотографий. За ним, как шарик, вкатился Мамаша.
— Вот, Николай Арсентьевич, познакомьтесь, — представил он их друг другу. — Смотрите, какие прекрасные результаты. Вот это окраска! Вышли волокна, которых я раньше и не видел... Теперь в их расположении как будто есть какая-то закономерность...
Николай внимательно рассматривал одну фотографию за другой. Тут были изображены в увеличенном виде нейроны разных форм, их сплетения между собой.
— Очевидно, вот это — ядро нейрона, а эти опутавшие его нити — волоконца другого нейрона?
— Да, соседнего. Это как раз место, где происходит перескок волны возбуждения... синапс...
— А что это за кружочки, вот тут, около самого основания главного отростка?
— Это диски, назначение которых неизвестно. Видите, они расположены попарно — один против, другого. В них оканчиваются тончайшие волоконца, выходящие из тела нейрона. Вначале их находили только на периферических нервных окончаниях, и потому считалось, что это осязательные аппараты нервов. Но тут как раз нейрон из среза мозга...
Некоторое время все молчали. Ридан напряжённо ожидал, что скажет инженер. Наконец тот поднял голову. На лице его отражалась лукавая улыбка победы.
— По-моему, все ясно... — просто сказал он.
— Что, органы настройки?!
— Да... Константин Александрович, вы помните схему колебательного контура? Это простая комбинация ёмкости и самоиндукции, то есть конденсатора и катушки.
Николай взял бумажку, лежавшую на столе, и нарисовал на ней эту схему.
— Вот видите, слева — две пластинки конденсатора, справа — катушка. Переменный ток, который может заключать в себе сколько угодно разных частот, идёт из антенны сверху, но через этот контур пройдёт вниз только та частота, в резонанс с которой контур настроен. А настройка его зависит от расстояния между пластинками конденсатора и от количества витков в катушке. Такой контур — основа всякого приёмника и всякого генератора высокочастотных волн.
Теперь смотрите, что тут, на ваших снимках. Видите, этот длинный отросток одного нейрона спиралью оборачивается вокруг ядра другого. Это и есть катушка самоиндукции. А диски, о которых вы только что говорили, — микроскопические конденсаторы. Это же, несомненно. А кроме того, в самом ядре я вижу тоже едва заметные волоконца, расположенные спиралеобразно, и это, очевидно, то, что в радиотехнике называется катушкой связи. Путём индукции в этой катушке возбуждаются электрические колебания той самой частоты, какая возникает в колебательном контуре... Я не знаю, как именно совершается перестройка нейрона под влиянием приходящей волны, — на то тут биология, а не физика, — но ясно, что здесь мы имеем принципиально тот же прибор, что и в любом генераторе высокой частоты.
— Так... Это гениально! — воскликнул Ридан. — Выходит, что я прав; уж если вы нашли в мозгу конденсаторы и катушки, значит, генератор мозговых воли будет построен! Ну, браво, Николай Арсентьевич, вы опять сделали блестящее открытие...
— Нет, — задумчиво произнёс Николай. — Я только убедился в том, что открытия тут сделать нельзя: никакого иного принципа электрического резонанса, кроме этой схемы, очевидно, не существует, раз уж природа сама пользуется теми же катушками и конденсаторами... Гениально, что человек постиг силами своего ума то, что составляет основу деятельности этого самого ума...
Беседа продолжалась за чаем. Мамаша не принимал в ней участия и изредка перебрасывался остротами с девушками. Когда схема, нарисованная Тунгусовым, перестала интересовать собеседников, он незаметно взял листок и начал внимательно всматриваться в буквы, написанные на другой стороне. Потом вынул свою объёмистую записную книжку и, что-то найдя в ней, стал вдруг озабоченным.
Анна решила восстановить обычный порядок за столом.
— По-моему, вы продолжаете работать, товарищ профессор, — сказала она, поймав подходящую паузу. — А между тем мы все сидим за столом и почти скучаем... Вот, не угодно ли разгадать, что это значит? Кто отгадает, тому приз. — Она протянула отцу шифр Тунгусова.
Нет, Ридан никак не мог остановить бурного потока мыслей, которые возбуждали в нём разговоры с инженером. Тунгусова надо привлечь к совместной работе во что бы то ни стало! Он бессмысленно посмотрел на листок, прочёл буквы.
— Нет, Анка... ничего не понимаю, сдаюсь. — Он положил листок на стол и снова обратился к Тунгусову: — Так вот, Николай Арсентьевич... давайте соединим наши головы, давайте вместе решим эту великую задачу...
— А я знаю, — тихо сказал Мамаша Анне.
 |
| — Я знаю, что это... — сказал Мамаша. |
Тунгусов, несмотря на всю торжественность обращения Ридана, ясно расслышал эти слова. Внимание его раздвоилось.
— Знаете? — обрадовалась Анна. — Ну, говорите.
— А какой приз?
— Вам... стаканчик коньяку!
— А если я отгадаю только наполовину?
— Как же это?
— Так. Я знаю, что это, но не знаю, что оно значит.
Тунгусов насторожился. Как, этот человек знает то же, что и он сам?! Он делал страшные усилия, чтобы не показать Ридану, что почти не слышит его.
— Ну, все равно, говорите половину и получите половину! — Анна была обескуражена словами Мамаши.
— Сейчас не могу, — ответил он ей, показывая глазами, что ему мешает присутствие Ридана.
— Хорошо, тогда получите авансом. — Анна налила половину стаканчика коньяку, и Мамаша торжественно и с видимым удовольствием выпил. — Только смотрите, сегодня же!..
Было уже поздно, гости собрались уходить. Ридан торжествовал; Тунгусов согласился работать с ним.
— Мы организуем электротехническую лабораторию, хорошо оборудуем её, дадим вам людей. И никто не помешает вам продолжать в ней свою работу. Только, Николай Арсентьевич, голубчик, скорее как-нибудь устраивайте это!
Анна погрозила пальцем Ридану:
— Сначала сушилка, смотрите, Николай Арсентьевич!
— Конечно, конечно... Сушилка скоро будет готова. Вот тогда и начнём новую жизнь!
Анна спустилась вниз проводить гостей. Они вышли в сад, окружавший особняк.
— Ну, теперь оправдайте аванс, товарищ Мамаша, — сказала она.
— Да ведь это очень просто, я только не хотел говорить при профессоре, вы же сами просили не касаться этой темы в его присутствии.
— Я просила?!
— Ну да! Речь идёт... о его выступлении в Доме учёных.
— Не понимаю... При чём тут это?
— Неужели вы не помните, что тогда было? Когда профессор внезапно замолчал, он подошёл к доске и стал писать на ней мелом. Я потом посмотрел и переписал себе в книжку на всякий случай. Вот смотрите.
Он вынул записную книжку и при свете спички нашёл нужную страницу. В самом низу её было написано: «LMRWWAT».
Тунгусов вздрогнул, увидев знакомые буквы.
— А что это было с профессором? — спросил он.
Анна подробно рассказала ему об инциденте в Доме учёных.
— Когда это произошло?
— Могу точно сказать, — отозвался Мамаша: — двадцать четвёртого июня в десять часов пятнадцать минут вечера.
Страшное волнение вдруг охватило Николая. Эта дата была ему знакома.
— В Доме учёных?! На Кропоткинской?!
— Да, да.
— Позвольте... неужели это возможно?.. Но ведь тогда, значит, профессор был прав... Кажется, генератор лучей мозга действительно готов! Надо ещё проверить... сейчас же... Прощайте, не говорите пока ничего профессору...
Комментариев нет:
Отправить комментарий