Генератор чудес | ТМ 1940-01

Научно-фантастический роман ЮРИЯ ДОЛГУШИНА, Рисунки К. АРЦЕУЛОВА

ПРЕДЫДУЩИЕ ГЛАВЫ см. «Техника—молодежи», № 1, 2, 3, 5, 6, 7/8, 9, 10/11 за 1939 г

Отсутствует фрагмент (стр. 36)

В тот же день к наркому приходит и профессор Ридан. Нарком знакомит Ридана с Тунгусовым, понимая, что талантливый инженер-изобретатель может оказаться полезным профессору. Через день Николай появляется у Ридана, знакомится с его дочерью Анной. В интересной беседе проходит вечер. Ридан в восторге от Николая: это именно тот человек, который может помочь ему решить проблему власти над организмом. Тунгусов, в свою очередь, увлечён идеей профессора и обещает ему по окончании работы над сушилкой заняться проблемой генератора мозговых импульсов.

Уходя от Ридана, Николай узнает от Анны о загадочном шоке профессора во время доклада в Доме учёных. Тут же выясняется, что Ридан, будучи в бессознательном состоянии, написал тогда на доске буквы: LMRWWAT. Неожиданная догадка поражает Николая. Со словами: «Надо проверить... Не говорите пока ничего профессору», он стремглав бросается домой.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КЛЮЧ НАЙДЕН

Николай мчался домой.

Стремительно скользили встревоженные, растрёпанные мысли в его голове. И чем больше он думал о происшедшем, тем меньше понимал, и тем абсурднее казалась ему первая же мысль — о связи всей этой ридановской истории с его генератором.

Да, эти даты совпадают. 24 июня вечером, около десяти часов, он окончательно убедился, что его «генератор чудес» не может делать чудес... Это было отчаяние. Крах. Гибель надежд.

Нечто подобное попытал и Ридан в тот же самый момент, судя по рассказам Анны и Мамаши. Хорошо...

Через двадцать минут он сбежал по лестнице в свою полуподвальную комнату.

Остов «ГЧ», ещё накрытый чехлом, едва возвышался над одним из столов; детали, снятые и разобранные, лежали тут же. Все-таки Николай не мог отказаться от мысли найти свою ошибку и продолжал возиться над злополучным генератором...

Войдя в комнату, он мельком взглянул на эту коварную россыпь. Нет, в ней сейчас никакой разгадки не найти.

Он поставил стол против окна, как тогда, 24 июня. Разыскал ящик, который служил подставкой. Скинул бязевый чехол с остова «ГЧ» и установил скелет генератора на прежнее место. Вот тут, на самом краю подоконника, лежали образцы металлов.

Николай взял нитку, прикрепил один конец её к свинцовому объективу «ГЧ», другой прижал на подоконнике бруском красной меди. Вот так шёл луч... Теперь нужен компас. Вот он. Стёклышко его снизу коснулось нити... Так... Стрелка останавливается; буквы «Ю» и «С» располагаются против её концов; нить пересекает лимб, отклоняясь вправо. Значит, луч был направлен тогда на юго-запад. Николай берет подробный план Москвы, транспортир, линейку, ставит красным карандашом точку в том месте, где находится его квартира, и от неё проводит линию на юго-запад.

Волнение усиливается, как всегда перед проверкой значительной догадки.

Красная линия пересекает Кропоткинскую улицу в самом начале. Она проходит через дом № 16. Да, именно где-то тут должен быть Дом учёных.

Николай взял телефонную трубку.

— Справочная?.. Скажите, пожалуйста, адрес Московского дома учёных... Кропоткинская? Так. А номер?.. Шестнадцать? Шестнадцать... Так!

Значит, 24 июня около десяти вечера он, находясь около самого генератора, испытал необычайно острое состояние подавленности и неуверенности.

24 июня в то же самое время приблизительно такое же состояние внезапно овладело другим человеком, на которого упал луч генератора.

Вывод ясен: «ГЧ» излучает такие волны, которые действуют на психику человека подавляюще. В этом нет ничего удивительного. Если ультракороткие волны вызывают головную боль у людей, обслуживающих генераторы таких волн, то здесь при столь высокой частоте могут обнаруживаться и более серьёзные влияния.

Николай находился в непосредственной близости от генератора. Ридан, очевидно, попал прямо под действие луча.

Все это понятно и естественно.

Но откуда же появились у профессора эти буквы, которые могли быть только в голове Николая? Профессор писал их на доске в самый момент действия луча. Значит, он знал их?!

Нет, когда Анна за столом показала ему шифр, Николай следил за каждым движением лица Ридана: он их не знал, это было очевидно. Но он мог их составить сам в тот момент, ведь сказал же немец, что в основе шифра лежит нечто общеизвестное, следовательно, известное и Ридану. А если так, то, чтобы разгадать шифр, нужно заставить профессора восстановить в памяти ход его мыслей тогда, у доски... Во всяком случае, нужно поговорить об этом сначала с Анной.

На следующий же день, придя на завод, Николай прежде всего зашёл к Анне в комитет комсомола. По взгляду, по быстрой улыбке, озарившей внезапной радостью её лицо, Николай понял, что Анна с волнением ждала его после вчерашней истории.

— Ну что? Как? — быстро спросила она, протягивая ему руку.

Николай обстоятельно рассказал ей о результатах своей проверки. Одна из волн, которые он тогда вызвал в своём генераторе, очевидно, действует на какие-то нервные центры, вероятно на мозг. Таким образом, очень возможно, что генератор, о котором мечтает профессор, действительно уже существует. Его только нужно собрать снова и проверить. Для Ридана это будет огромным сюрпризом. Но шифр... шифр остаётся тайной. Следовало бы поговорить с профессором об этом откровенно. Может быть, он восстановит в своей памяти то, что он вспомнил или представил себе тогда, в момент этого странного состояния...

Анна думала. Два противоположных желания боролись в ней. Позвонить сейчас же отцу, сообщить радостную весть о генераторе. Но тогда придётся рассказать и о шифре, а врачи категорически запретили напоминать ему об инциденте в Доме учёных. Кроме того, генератор сейчас разобран. Сколько времени нужно, чтобы его снова собрать? Недели две? Значит, на столько же задерживается сушилка, а её нужно пустить в срок — это дело чести их коллектива, нарком ждёт. Тунгусова нельзя отвлекать...

Решили так: Ридану пока ничего не говорить о генераторе; Анна постарается заинтересовать отца разгадкой шифра, не связывая его появление с Домом учёных, а Тунгусов будет, не отвлекаясь, заканчивать сушилку.

Николай с ещё большей энергией окунулся в работу. Дома он рассчитывал, вычислял, чертил эскизы деталей, а на заводе распределял работу, следил за выполнением, инструктировал, проверял... Фёдор Решетков, в синем комбинезоне, измазанный металлической пылью и маслом, сверкая глазами и зубами, носился по цехам, разыскивал «внутренние ресурсы», раскапывая в залежах металлических отбросов подходящие куски меди, алюминия, цинка. Он точил, клепал, сверлил со всей весёлой бригадой комсомольцев, отобранных для создания новой сушилки.

И все-таки работа шла не так, как следовало бы, несмотря на энергию Николая и Фёдора, несмотря на постоянную помощь Анны и внимание директора. То и дело возникали затруднения там, где их меньше всего можно было ожидать.

Лампы, проверенные техническим контролем и казавшиеся безукоризненными, при новом испытании, учинённом Тунгусовым, «дали газ». После длительных и сложных исследований Николай убедился, что причина появления газа крылась в неправильном составе стекла, из которого были сделаны баллоны ламп. Пришлось переменить баллоны.

Сооружение трансформаторной установки периодически замирало: то не хватало рабочих для рытья небольшого котлована, в котором прокладывали кабель, то вдруг оказывалось невозможным получить песок для кладки колодца. Потом, в самый решительный момент, выяснилось, что кабельный завод не может выдать двадцати пяти метров кабеля сверх своего плана...

Комсомольская бригада во главе с Фёдором кипела возмущением, узнавая обо всех этих фактах. Тунгусов, как всегда, с виду спокойный и сдержанный, не суетясь, нацеливался в корень всякого затруднения и ударял всегда решительно и метко. Под этими ударами Витковский кипятился, метался сам по заводам главка, что-то расследовал, кого-то штрафовал, кого-то снимал с работы и даже собирался отдавать под суд, обвиняя во вредительстве...

Хотя и медленно, но дело двигалось вперёд. Препятствия устранялись. Нарком иногда звонил Тунгусову, справляясь о ходе работы, журил его, узнавая постфактум о преодолённых уже без его помощи трудностях. Короткие эти разговоры, в которых неизменно сквозило доверие наркома к Тунгусову и непосредственный интерес к его работе, всякий раз вздымали новую волну энтузиазма и кипучей энергии.

Встречи и разговоры с Анной вели к тому же. Он угадывал её нетерпеливое желание поскорее сообщить отцу о «ГЧ». Это было возможно только после пуска сушилки. Так они условились.

И Николай стал похож на сгусток какого-то радиоактивного вещества, постоянно разбрасывающего вокруг себя острую эманацию творчества, движения. Этой энергией заражались все, кто с ним соприкасался. Казалось, само дело оживало, приходило в движение, когда к нему только приближался Николай. Впечатление это было тем более сильным, что внешний облик инженера Тунгусова, его манеры ни в какой степени не соответствовали этому фейерверку брызжущей из него энергии. Он казался медлительным, говорил мало и тихо, не повышая тона, не произносил лишних слов и подбирал для формулировки своих мыслей самые точные определения. Его распоряжения звучали, как совет, простой и до того целесообразный, что ему нельзя было не последовать.

Николай никогда не жестикулировал. Его чёткая речь не нуждалась в помощи жестов, и потому руки его не принимали участия в разговоре. А во время работы они были так же точны, спокойны и выразительны, как его слова.

Вскоре после встречи Ридана с Тунгусовым на ридановском горизонте появился новый персонаж. Увлечённый знакомством с Николаем, профессор забыл об обещании Витковского направить к нему какого-то исключительного конструктора. И вот однажды вечером Наташа сообщила, что профессора желает видеть инженер Виклинг.

Это был стройный худощавый человек лет тридцати пяти, элегантно, по заграничному, солидно одетый. Темные волосы, тщательно зачёсанные назад, оттеняли бледный чистый лоб. Атлетическая фигура обличала спортсмена, а тёмные, слегка грустные глаза придавали всему облику инженера черты сложной и богатой натуры. Он говорил по-русски почти свободно, но с сильным акцентом.

Узнав, с кем он имеет дело, и вспомнив рекомендацию Витковского, Ридан несколько растерялся. Он оставил инженера в кабинете и бросился к Анне посоветоваться. Черт возьми, он совсем забыл об этой истории! Ему не нужен никакой Виклинг, после того как он условился о работе с Тунгусовым! Но и отказаться теперь неудобно, раз он не предупредил Витковского вовремя. Неужели снова объяснять свои идеи, рассказывать...

Анна иначе взглянула на дело. Кто знает, может быть, этот иностранец окажется действительно ценным человеком. Объяснять все совсем не обязательно, надо поставить перед ним конкретную физическую задачу — создать этот самый генератор микроволн, поговорить; может быть, он уже имеет что-нибудь. А если он заинтересуется сам, пусть действует... Все-таки не стоит возлагать все надежды на одного Тунгусова. Анна решила, что во всяком случае Виклинг отвлечёт внимание отца от Тунгусова.

Так и случилось. Беседа с Виклингом оказалась интересной и содержательной. Он сразу понял суть задачи и поразил Ридана своей осведомлённостью в вопросе об ультравысокочастотных генераторах, рассказав о последних, ещё не опубликованных попытках учёных за границей применить новые принципы.

— Я уверен, — закончил он, — что можно найти правильное решение. Нужно только исследовать и довести до конца новые методы, что почти невозможно сейчас на Западе. Эта проблема, как и многие другие научные проблемы, будет решена в Советском Союзе, в единственной стране прогресса... Теперь вы понимаете, что заставило меня покинуть родину... до лучших времён.

Грусть, прозвучавшая в этих словах, тронула Ридана. Посетитель сразу превратился в гостя. Уже в столовой, за чаем, он рассказал много интересного о жизни на Западе, о судьбе ряда видных учёных, с которыми он встречался и имена которых были знакомы Ридану.

Виклинг ушёл рано. Тем настойчивее его приглашали заходить, независимо от дел, связанных с заданием профессора.

А дела решались так: Виклинг приступает немедленно к разработке одного из новых принципов генерации микроволн. В его распоряжении есть достаточно хорошо оборудованная лаборатория, та самая, в которой он выполнял последнюю свою работу, к сожалению, не подлежащую обсуждению. Условия и договор он оформит сам в главке...

Прощаясь, Виклинг на какую-то неуловимую долю секунды задержал руку Анны. И это был единственный момент, когда она вдруг почувствовала... Впрочем, Анна и сама не смогла бы определить, что это было. Но это рукопожатие заставило её безотчётно насторожиться и как-то иначе оценить располагающее выражение грусти, которое несколько раз промелькнуло в красивых глазах Альфреда Виклинга.

*

Обычно, придя на завод, Николай прежде всего шёл в свою бригаду, налаживал работу, а затем, если у него было какое-нибудь дело к Анне, сейчас же направлялся к ней.

А если дела не было, и Николай не появлялся, почти всегда находилось дело у Анны, и она звонила ему, прося зайти в комитет комсомола.

Свидания эти были коротки и деловиты, тем не менее они стали почти ежедневной потребностью обоих.

На этот раз Николай прямо с улицы утром влетел к Анне.

— Есть новости, — сказал он, как бы извиняясь за раннее посещение.

— И у меня новости, — ответила она. Николай насторожился.

— Вы говорили с профессором? — с надеждой спросил он.

— О шифре? Да, говорила. Но новости не в этом. Тут ничего не вышло. Он заинтересовался вашей таинственной связью с немцем и очень внимательно разбирал буквы. Но ничего придумать не мог, к сожалению... Очень странно все это. Сам писал их тогда на доске, а теперь как будто впервые их видит. Очевидно, в тот момент он действительно был в бессознательном состоянии. Меня это все больше волнует.

Николай задумался, огорчённо прикусив губу.

— Да... странно... А я, признаться, очень рассчитывал на вашу беседу. Теперь не знаю, что делать. А что-то делать надо, ибо вчера я получил новую радиограмму от немца. Вот... смотрите.

Он вынул из записной книжки листок бумаги, испещрённый рядами цифр.

— Это уже сообщение. Очевидно, то самое важное сообщение, из-за которого понадобилась вся эта эфирная конспирация с шифром и из-за которого немецкий товарищ решается выходить в эфир и связываться с советским коротковолновиком.

Слова Николая, наполненные горечью и досадой на собственную недогадливость, падали, как свинцовые, глухо и тяжело. Анна чувствовала эту горечь, как свою. Ах, она дала бы многое за то, чтобы разгадать смысл этих букв!..

— Вы говорили с ним? Никаких новых указаний он не дал? — спросила она после длительного молчания.

— Никаких. Разговор, как всегда, был очень короток. Как только я ответил на его вызов, он спросил: «Антенна готова?»

Я ответил: «Нет, необходимы дополнительные данные». Мне показалось, что он после этого колебался, дать указание или нет. Была чуть заметная пауза. Очевидно, он решил, что это опасно, и передал: «Схема очень популярна у вас, примите работу по схеме», и стал передавать эти цифры, а потом исчез. «Очень популярна...» — это то же, что он сказал и раньше: «Вы все её хорошо знаете»...

Да нет, я убеждён, что его указаний действительно достаточно. Это прямо затмение какое-то на нас нашло!.. Вы знаете, я почти не сплю по ночам, все думаю. Чувствую, что не хватает какого-то маленького скачка мысли, куда-то совсем в сторону от тех направлений, по которым мы все ищем этот смысл. И я не сомневаюсь, что этот скачок будет сделан. Но когда? Ведь теперь уже нужно расшифровывать текст...

Ну, ладно! Очевидно, следует привлечь новых людей. Вы наших комсомольцев хорошо знаете, Анна Константиновна. Отберите из них человек десять смекалистых и надёжных. Предложим им решить эту задачу.

— Есть отобрать комсомольцев! — по-ридановски воскликнула Анна, облегчённо улыбаясь: все-таки это был какой-то выход из положения, и выход, очевидно, правильный. — Сегодня же будет сделано, товарищ начальник... А теперь слушайте мои новости.

Она рассказала о появлении Виклинга, о том, как Ридан, очарованный Николаем, чуть было не отказался от опытного конструктора и как, по её совету, принял его.

— Ну, вот и прекрасно! — заключил Тунгусов. — Так и надо было поступить. Теперь профессор не потеряет времени зря, ожидая, когда я смогу ему помочь.

В тот же день вечером комсомольцы, намеченные Анной, собрались в заводском клубе, в одной из комнат для учебных занятий. Пришёл Фёдор. Анна привезла с собой Наташу.

Тунгусов решил по возможности не давать собравшимся никаких указаний о путях решения задачи. Ясно, что немец рассчитывал на неискушённых в этом деле товарищей, следовательно, никаких специальных знаний криптографии не требуется для расшифровки ключа. Зато Николай постарался возможно точнее воспроизвести обстановку, в которой появился шифр.

— Вы знаете, товарищи, что во всех странах мира существуют радиолюбители-коротковолновики, имеющие свои передающие установки. Каждый вечер, настроив приёмник на волны так называемого любительского диапазона, вы можете слышать оживлённое щебетание в эфире. Это любители разных стран, разных континентов переговариваются между собой, пользуясь для этого азбукой Морзе и специальным международным радиокодом, и радиожаргоном.

Естественно, что в капиталистических странах такие любительские установки составляют привилегию только хорошо проверенных лиц. Существуют специальные полицейские радиостанции, которые бдительно следят за разговорами в эфире и в нужных случаях особыми способами определяют местонахождение подозрительного передатчика. Однако некоторые искусные коротковолновики умудряются все же с большим, конечно, риском для себя устанавливать запретные связи даже с советскими радиолюбителями.

На днях один из наших товарищей получил от какого-то любителя из Германии шифрованный текст, содержащий, по-видимому, важное сообщение. Иначе немец едва ли решился бы подвергать себя опасности, связываясь с Москвой. К сожалению, товарищ до сих пор не смог расшифровать этот текст. Давайте поможем ему сделать это. Дело занятное, никаких специальных знаний не требуется, нужна только смекалка. Это все равно, что решить ребус, правда, довольно замысловатый. Согласны?

— Давайте! Давайте! — нетерпеливо загудели заинтересованные комсомольцы, уже ощущая зуд соревнования: кто первый решит задачу.

Тунгусов улыбнулся. Разве можно было сомневаться в том, как комсомольцы отнесутся к его предложению!

— Но имейте в виду, товарищи, — сказал он, — что это будет не обычная криптографическая задача. Тут есть одна особенность. Ведь для того, чтобы прочесть зашифрованное письмо, надо знать ключ к шифру. Обычно люди делают так: уславливаются заранее о способе шифровки, намечают какое-нибудь слово или фразу, которыми определяется самая система шифра, и тогда легко прочитывают посылаемые друг другу шифрованные сообщения. Можно иногда расшифровать текст, и не зная ключа. А знатоки этого дела утверждают даже, что всякий шифр можно разобрать, но это, конечно, под силу только очень высококвалифицированным специалистам этого дела.

В данном случае ничего заранее условлено не было. Вот подумайте, как бы вы поступили на месте немецкого товарища. Ему нужно передать какое-то важное сообщение. Он составляет текст, шифрует его. Он знает, что за каждым его словом в эфире следит. Радиолюбителям разрешается говорить только о качестве передачи, о радиотехнике. Как передать шифр, передать ключ к нему, чтобы товарищ, принимающий его передачу в Москве, мог прочесть сообщение, а своя полиция не поняла ничего? Как видите, задача довольно трудная...

Немецкий товарищ поступил так. В качестве исходного текста для составления шифра он взял нечто такое, что у нас, в Советском Союзе, каждый хорошо знает. Этот исходный текст он под видом обозначения схемы своей новой антенны передал русскому товарищу так...

Тунгусов написал мелом на доске:

LMRWWAT,

или

ЛМРВВАТ.

— Вот, товарищи, за этими семью буками скрывается текст, который, как утверждает немец, мы все хорошо знаем. Очевидно, текст этот — русский. Надо сообразить, какой именно, — в этом и состоит наша задача. А когда узнаем текст ключа, нам уже легче будет разобрать текст самого сообщения, который состоит из ряда простых цифр, расположенных одна за другой. без всяких интервалов и каких бы то ни было других знаков. Буквы ключа могут быть взяты из текста самими разнообразными способами. Ну, например, кто догадается, что значит это?

Он написал на доске:

ПВСС.

— Во всех примерах я буду брать, конечно, только общеизвестные слова и тексты.

Минуты три длилось молчание.

— Есть! — воскликнул наконец один из комсомольцев.

— Что?

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

— Правильно, — подтвердил Тунгусов и предложил другую надпись:

КМНТРН.

— Коминтерн! — сразу воскликнула Наташа.

— Верно. В первом случае я взял первые буквы слов лозунга, во втором — выбросил, гласные буквы из слова. Это лёгкие примеры, а вот посложнее:

МЖУАОНЙ НШСИ ДН.

И не успел Тунгусов отойти от доски, как Наташа снова произнесла:

— Международный юношеский день...

Все были поражены её способностью разгадывать смысл этих исковерканных слов. Она делала это как-то интуитивно, сама не понимая, как это у неё получается. К концу оригинального собрания она окончательно побила рекорд догадливости, и Фёдор, у которого примеры Тунгусова не вызывали ничего, кроме недоумения, улыбаясь, восхищённо пялил на смущённую девушку свои синие глаза.

Николай был доволен результатами «урока криптографии», хотя никто так и не смог сразу разгадать тайну шифра. Наташа и несколько комсомольцев обнаружили явные способности и интерес к решению этих словесных загадок. Они записали себе буквы таинственного ключа, и Николай был уверен, что скоро разгадка будет найдена.

Однако время шло; в напряжённой работе незаметно убегали дни, приближался срок пуска тунгусовской сушилки.

Срок этот Николай решил выдержать точно во что бы то ни стало: доверие наркома, его внимание не должны подвергаться испытаниям. На карту поставлена не только честь конструктора, но и судьба применения высокочастотных установок в других отраслях промышленности. Чувство большой ответственности не покидало Тунгусова и передалось всей его бригаде.

Понемногу бригада эта стала центром всего коллектива завода № 26. От неё зависела дальнейшая участь завода. Комсомольцы это хорошо понимали к работали «с огоньком», стремясь перещеголять друг друга в творческом соревновании. Увлечённые Тунгусовым, они старались во всем подражать ему и перенимали не только его деловитость и целеустремлённость, но и его спокойствие, внешнюю медлительность, скрывающие молниеносные движения мысли и точность работы.

Комсомольская бригада во главе с Фёдором с удвоенной энергией бралась за работу.

Анна хорошо видела это влияние обаятельной личности инженера, и сама все больше поддавалась ему.

Монтаж сушилки между тем подходил к концу. В светлом высоком помещении уже вырисовывались контуры оригинального сооружения.

Из небольшого отверстия в стене выползал ребристой змеёй узкий желобок конвейерной лепты. Сначала он шёл по свободному пространству длинного помещения, на высоте около метра от кафельного пола, ограждённый только изящными перильцами, напоминающими палубные перила корабля. Потом эта ограда сразу расширялась, охватывая уже не только конвейер, но и сигнальные устройства автоматики, расположенные по обе стороны его. Тут лента вдруг круто спускалась вниз, захваченная с боков направляющими пазами, и, описав полукруг радиусом в метр, снова поднималась на прежний уровень и уже до конца, до выхода в отверстие противоположной стены, шла горизонтально.

Здесь, над этим провалом ленты, и должно было происходить самое главное. Бревно, которое нёс конвейер, повисало тут в пространстве, наполненном невидимыми и пронизывающими его насквозь вихрями мощных сил высокочастотного поля. Блестящие алюминиевые конденсаторы растопырили с обеих сторон свои вогнутые ладони и застыли, как бы нацелившись схватить переползающее через провал бревно. И они дрожали и колебались от нетерпения, эти хищные лапы...

Мало кто знал, чего стоило Тунгусову добиться этого дрожания. Оно было нужно: от положения пластин зависели пути силовых линий, образующих поле высокой частоты. О, он хорошо знал, насколько прихотливо это поле! Не один конструктор потерпел поражение, борясь с его капризами. Пусть оно точно рассчитано, пусть по приборам тщательно настроен генератор, отрегулированы накал катодов, напряжение на анодах, частота... Но, если вдруг в промежутке между пластинами конденсатора появилась муха или если тело, подвергающееся воздействию поля, изменило несколько положение, в тот же момент ломается рисунок силовых линий или же вовсе срывается генерация — и никакого поля нет. Тогда снова нужно подстраивать всю систему.

При той высокой частоте, которая пульсировала в генераторе Тунгусова, ещё капризнее вело себя поле. Где уж тут подстраивать и налаживать, когда сквозь это поле движется толстое, грубо очищенное от коры бревно!

И вот Тунгусов окружил все пространство поля сложной системой тонких, невидимых инфракрасных лучиков. Они скользили по поверхности бревна, ощупывая его меняющиеся очертания, а фотоэлементы улавливали их сигналы и в зависимости от формы отрезка бревна, вступающего в рабочее пространство, меняли настройку, меняли положение конденсаторных лап, заставляя их дрожать, расходиться или сближаться, чтобы сохранить нужный для сушки режим поля.

Бревно само управляло генератором.

Все было предельно автоматизировано в этой замечательной установке. Тунгусов утверждал, что только в первое время нужен будет человек, чтобы окончательно проверить правильность монтажа, а потом помещение можно будет закрыть на замок: бревна сами будут себя обслуживать, проходя на конвейере из одного отверстия в другое и высушиваясь на ходу.

С каждым днём сооружение становилось законченее, строже, изящнее. Отдельные части его изготовлялись тут же, в остальной половине помещения, превращённой в слесарную мастерскую. Вначале они занимали много места, люди теснили друг друга. Теперь, отделанные до конца, отшлифованные, блестящие, эти части занимали свои места, удобно, как бы арифметически, складывались, входили одна в другую. Становилось просторно. Мастерская сокращалась и понемногу исчезала.

Конвейер был проверен. Несколько десятков брёвен уже проползли сквозь цех, перешагнув полукруг провала. Самый генератор возвышался над ним причудливым сооружением, закрытый густыми сетками, улавливающими его опасные волны. Драгоценные лампы в последнюю очередь заняли свои места и уже пробовали журчащий душ водяного охлаждения.

Утром, приходя в этот новый цех завода, Николай уже не устремлялся, как прежде, к очередной детали сооружения, которая в этот момент рождалась из металла в гуле станков. Он отходил в угол, к высокому шкафу трансформатора, и глядел внимательно и с волнением, как художник смотрит на свою картину, в которой не хватает ещё нескольких пятен. Получается или нет?

Да, получалось то, чего хотел Тунгусов. Получалась не только машина, которая, конечно, оправдает технические замыслы конструктора, но произведение человека, овладевшего искусством победы над непокорными силами природы.

Узорные кафели пола около машины уже освободились от густого налёта металлической пыли, масла и грязи. Светлое пространство занимало все большую территорию. Комсомольцы перестали курить у конвейера. В углах появились урны.

Тунгусов прекрасно знал, что через три дня все будет готово, и тогда можно испытывать машину. Но он молчал. И никто не спрашивал об этом. Какое-то молчаливое соглашение заставляло бригаду не говорить о конце, об испытании. Только директор Храпов заходил теперь каждый день «полюбоваться» блестящим сооружением и тревожно спрашивал Тунгусова, почему-то отводя его в сторону:

— Ну, как со сроком? Управитесь?

— Управимся, — лаконически отвечал Тунгусов.

— Когда же думаете кончить? Ведь испытать надо заранее, а то мало ли что...

— Ничего не будет, Никита Егорыч! И испытаем вовремя, и пустим в срок.

*

...Это случилось неожиданно для всех. Однажды днём, когда вся бригада была в сборе, заканчивая монтаж вентиляционной системы, Тунгусов сказал просто:

— А ну, ребята, давайте попробуем...

Все сразу его поняли и затихли. Одно из заготовленных заранее брёвен было положено на лоток конвейера вне помещения.

Тунгусов, ни на кого не глядя, в последний раз внимательно просматривал установку. Кто-то из комсомольцев подошёл к нему.

— Николай Арсентьевич, позвонить Анне?..

— Конечно... позвоните, — ответил Николай с усилием, потому что он как раз в этот момент думал об Анне и почему-то не решался сам вызвать её.

Войдя в цех, она сразу поняла все по торжественному молчанию комсомольцев, растянувшихся группой вдоль установки, и по позе Тунгусова, стоявшего у пульта генератора, по другую сторону конвейера.

— Хотим попробовать, что у нас получилось, — улыбаясь, произнёс Тунгусов и включил рубильник генератора.

Все остальное произошло само собой. Постепенно стали набухать огнём лампы, спрятанные за решётками экранов. Загудели, как ульи, трансформаторы; зашелестела вода охлаждения; внизу, в провале, над самой лентой конвейера зажужжал пропеллер вентилятора.

Николай, засунув руки в карманы, следил за стрелками приборов, на которых красной чёрточкой был указан заранее определённый режим работы генератора. Стрелки одновременно подошли к этим красным пределам.

В тот же момент, тихо журча роликами, двинулся конвейер. Дверца, закрывавшая входное отверстие в стене, отскочила вверх, и из-за неё быстро выплыло бревно. Подойдя к провалу, оно, как бы испугавшись, почти остановилось и стало постепенно, с опаской входить в пространство между трепетавшими желобами конденсаторов.

Белое облачко пара, срываемое воздушным потоком, заструилось над угловатым срезом и двинулось, расширяясь и сгущаясь, охватывая все новые участки бревна, входящего в электрическое поле. В конце его пар иссяк, и толстый комель дерева снова лёг на услужливо шмыгнувшие под него звенья конвейера.

Люди молча следили за всеми этими движениями. Николай, с виду спокойный, испытывал страшное напряжение. Он настолько хорошо представлял себе, чувствовал работу своей машины, что в этот решительный момент как бы перевоплотился в неё. Внутри его что-то сжималось, стараясь помочь генератору справиться с задачей — охватить, опутать силовыми линиями проходящее бревно, удержать хорошо вспыхнувшую генерацию...

Анна, Фёдор, комсомольцы, волнуясь, следили то за бревном, то за выражением лица Тунгусова, стараясь по нему узнать, верно ли работает машина.

Наконец Николай оторвал взгляд от удаляющегося ствола и, встретив напряжённые вопросительные взгляды, улыбнулся. Это был ответ, которого все ждали. Он добавил:

— Хорошо! Все в порядке.

Фёдор не выдержал. Он сорвался с места, обежал кругом, вскочил на площадку пульта и схватил Николая в свои медвежьи объятия. Дружное «ура» зазвенело в стеклянных витринах цеха. И когда Анна наконец добралась сквозь строй наседавших на Николая комсомольцев, чтобы пожать ему руку, она ясно почувствовала, что одного этого рукопожатия мало, чтобы выразить охвативший её порыв.

*

Итак, высокочастотная сушилка была создана. Вопреки всем препятствиям и трудностям, вопреки сомнениям и порой прямому недоверию, особенно со стороны скептиков в главке электротехнической промышленности, вопреки всему этому, новая, небывалая машина действовала! Сырые древесные стволы медленно и спокойно, как бы подражая в своих движениях изобретателю машины, проплывали сквозь рабочее пространство генератора и выходили из цеха высушенными до конца.

Процесс, который требовал обычно многих суток, теперь совершался на глазах людей в течение нескольких минут. Это была победа. Победа техники, настоящей передовой науки, творческого труда и смелости. Значение её распространялось далеко за пределы одной лишь отрасли промышленности. И этот масштаб победы чувствовал каждый из её участников. Вот отчего в эти дни их лица сияли такой задорной и гордой радостью. Победителем чувствовал себя каждый. В самом деле, кому принадлежала победа? Ну, Тунгусов решил научно-техническую проблему. Но ведь это Фёдор Решетков «выкопал» Тунгусова и придумал начать это дело на заводе № 26 и «шевелил» потом заводскую администрацию. Ничего, конечно, не вышло бы, если бы Храпов и Вольский не начали действовать энергично и не созвали того знаменитого совещания с Витковским. Совершенно ясно, что и на этом этапе все могло бы погибнуть, если бы не Анна Ридан, предложившая обратиться прямо к наркому. А комсомольцы-бригадиры?.. О, каждый из них хорошо знал, какая часть машины сделана его руками!

Победа была общая, коллективная.

Анна поняла её крупный общественный смысл. Победа должна рождать другие победы. Открытие нового цеха должно быть торжественным праздником. Пусть будет много гостей, представители других заводов, научных кругов, печати... Пусть знают все, как надо побеждать, пусть посмотрят, что они сделали.

Торжественный пуск нового сушильного цеха состоялся за неделю до срока, обещанного Тунгусовым наркому.

Сотни три гостей, не считая своих заводских, собрались в театральном зале клуба. Директор открыл заседание. Вольский выступил с докладом о научно-техническом и промышленном значении тунгусовского генератора.

Тунгусов с частью своей бригады был в цехе, готовясь к демонстрации. Во время доклада Вольского прибыл нарком в сопровождении Витковского и ещё несколько товарищей из наркомата. Анна встретила их и провела прямо в цех.

Здесь произошла вторая встреча Тунгусова с наркомом.

Войдя в ярко освещённый цех, нарком остановился в изумлении. Он ожидал увидеть здесь обычную опытную установку заводского изобретателя, скромную и кустарную, интересную по своей сути, но требующую ещё соответствующего оформления для массового производства. А тут перед ним сверкало изящной композицией частей, блеском отделки какое-то большое, совершенное произведение инженерного искусства. В нем ясно ощущалась гармония между производственным смыслом машины и её внешними формами.

С минуту нарком стоял молча, слегка прищурив глаза, откровенно любуясь раскинувшимся перед ним зрелищем.

Он знал уже — ему рассказал по телефону Храпов — о том, что все расчёты инженера целиком оправдались, знал производственные показатели работы машины, её автоматику, — все знал, кроме внешности.

Все замолкли. Неподвижно застыл Тунгусов у дальнего конца машины, следя за выражением лица наркома.

Наконец взгляды их встретились. Тунгусов сделал жест. Руки его вдруг вытянулись вправо по направлению к машине, на момент застыли в этом положении и снова упали вниз.

«Вот видите, — сказал этот жест, просто и недвусмысленно, как сказал бы Тунгусов словами, — все сделано».

Стремительно и одновременно они направились навстречу друг другу. Сжав руку инженера, нарком привлёк его к себе и крепко поцеловал.

— Я был уверен, что так будет, — сказал он. — Спасибо, товарищ Тунгусов.

— Нет, это вам спасибо. Если бы не вы, товарищ нарком, нам не удалось бы ничего сделать. Половина успеха принадлежит вам, вам, а половина всем нам...

Разговор прервался. Подошёл Витковский. Гости знакомились с Тунгусовым, он представлял им свою бригаду, смущённую оказанным ей вниманием.

Немного спустя появился профессор Ридан. За ним, пытаясь не привлечь к себе внимания, скромно проскользнула в цех Наташа, приехавшая вместе с профессором. Конечно, её тотчас же заметил Фёдор, Он немедленно приобщил девушку к бригаде, в которой она уже знала почти всех комсомольцев.

Все были в сборе, и Тунгусов, вкратце объяснив устройство сушилки, приступил к демонстрации её работы. Гости расположились вдоль свободной стены цеха и затихли.

Снова повторился весь процесс сушки в напряжённой тишине, прерываемой возгласами удивления, вопросами гостей и краткими пояснениями Тунгусова. Машина во время работы, в движении, была ещё более величественна и изящна. Тунгусов ушёл от пульта и присоединился к зрителям. Теперь никто не управлял машиной, никто не следил за показаниями приборов.

В напряжённой тишине снова повторился весь процесс сушки.

Автоматика вела процесс.

И, когда дверца выходного отверстия захлопнулась за выскользнувшим из цеха огромным древесным стволом, взоры всех снова устремились к конструктору и рукоплескания разорвали тишину.

Почётных гостей пригласили в клуб. К этому времени Вольский кончил свой доклад, и был объявлен перерыв, во время которого все сидевшие в зале, разделившись на четыре группы, посетили цех и увидели работу машины.

Минут через сорок заседание возобновилось.

Возбуждённая только что увиденным зрелищем, публика заняла места. Кто-то потребовал, чтобы все участники создания сушилки вышли на сцену, и собрание дружно поддержало это требование. Они были избраны в почётный президиум. Тут же Тунгусов взял слово для предложения. Он коротко рассказал о том, какую роль в этом деле сыграл нарком.

— Поэтому я предлагаю, — закончил он, — избрать товарища наркома, который здесь присутствует, в число членов президиума как активного участника нашей работы, обеспечившего её успех.

Сопровождаемый овациями, нарком поднялся на сцену и занял место около председателя. Список участников как будто был исчерпан.

Не успели стихнуть рукоплескания, как неожиданно для всех выступил Фёдор с новым предложением.

— Товарищи, — сказал он, — я хочу предложить в почётный президиум ещё одного человека, присутствующего здесь. Ему тоже принадлежит активная роль в нашей работе, ибо этот человек, эта женщина своим исключительным и бескорыстным вниманием к Тунгусову, к его жизни обеспечила условия для теоретического и экспериментального решения проблемы...

На сцене все переглядывались изумлённо. Женщина? Было известно, что Тунгусов не женат и что у него нет родных, Анна не мигая смотрела на Фёдора. Николай явно ничего не понимал.

— Эта женщина, — продолжал Фёдор, — Прасковья Гавриловна Королева.

— О-ох! — раздался из публики басовитый, удивлённо-недоверчивый возглас, и кто-то зашикал на объёмистую низенькую женщину в платочке, сидящую у прохода в середине зала.

— Я хорошо знаю Тунгусова, — говорил между тем Фёдор, — знаю, что он работает, всегда увлекаясь до того, что забывает есть, пить, спать, и были случаи, что он по нескольку суток проводил за работой без пищи и сна. Организм у него крепкий — он ведь был пастухом когда-то. И только поэтому, я думаю, он дожил благополучно до того момента, когда его соседка по квартире Прасковья Гавриловна по собственной инициативе начала следить за ним, кормить его чуть не насильно. Иначе, думаю, он замотался бы и пропал. Словом, она стала его второй матерью. Вот её-то я и предлагаю в почётный президиум.

— Просим, просим! — закричали в публике.

Тётя Паша долго не решалась подняться с места, но, когда треск рукоплесканий достиг невыносимой степени, она встала, смешным, бесформенным комочком вкатилась на сцену и как-то стихийно направилась прямо к трибуне. Никто не остановил её. Было ясно, что она шла, чтобы сказать своё слово, и никакая сила не могла бы её остановить.

— Дорогие товарищи! — прокатился по затихшему залу её рокочущий басок. — Мы сейчас видели эту самую машину... Я скажу, это такое богатство сделал Николай Арсентьевич для нашего государства, что не скажешь... А я эту машину видела, когда она ещё только родилась — вот такая маленькая была, я для неё сырье из сарая таскала, можно сказать, лучинки тогда этой машиной сушили. А теперь она целые стропила сушит. Это для нашего строительства большое дело. Значит, недаром мой Николай Арсентьевич целыми сутками не ел, не спал...

— Дорогие товарищи! — прокатился по затихшему залу рокочущий басок тёти Паши.

Федя тут правильно сказал: наш Николай Арсентьевич вроде ненормальный какой... Как начнёт чего мастерить али чертить, вовсе про все забудет... Принесёшь ему бывало еду, поставишь, а через час зайдёшь — все стоит. «Некогда мне, — говорит, — тётя Паша, вот кончу — тогда». А уж я знаю: конца этого нет. «Нечего, — говорю, — Николай Арсентьевич, ты мне посуду не задерживай, мне тоже некогда». Смотришь, — съест, и ничего.

А я скажу, товарищи, ничего тут такого особенного и нет. Всяк человек на свой лад, каждый чем-нибудь да чудак. У меня вон муж очень пауков боялся, а погиб с винтовкой на Кудринке от юнкеров в семнадцатом году. Вот как!

Если от человека такая польза получается нашему государству, вроде как эта, скажем, машина или что другое, пусть себе и чудачит, только мы, женщины хозяйки, должны за ним посмотреть, а коли надо — помочь. И вот... да здравствуют наши дорогие советские люди, наши герои, а уж мы их в обиду не дадим...

Клуб дрогнул от оглушительных рукоплесканий. Речь тёти Паши, простая и добрая, глубоко тронула всех. Какая-то новая стихия беспредельной любви хлынула в атмосферу техники, которой было насыщено собрание, смешалась с ней, наполнила биением живой, человеческой крови.

Тунгусов с ласковой улыбкой смотрел на тётю Пашу.

Нарком, встав из-за стола, на ходу перехватил уже возвращавшуюся на своё место «кормилицу» и усадил её рядом с собой.

— Тут и сиди, тётя Паша, — сказал он ей. — Замечательное ты слово сказала!..

Много слов было сказано в этот вечер. Выступали почти все участники работы. Последним вышел на трибуну нарком.

Он говорил о технике, о советской технике, освобождающей человека и преображающей жизнь, об освобождённых людях, ведущих эту технику все дальше вперёд. Бодрая, энергичная речь его вздымала волны творческого энтузиазма, звала к новым победам, к новым смелым дерзаниям.

Когда он кончил, все сразу вскочили с мест.

В грохоте оваций стихийно возникли ритмы гимна. Голоса мгновенно слились в один общий лад, и грянул мощный «Интернационал».

Одна за другой, как отряды в марше, проходили в торжественной неподвижности зала широкие строфы пролетарского гимна.

Но вот в переднем ряду возникло движение. Какая-то женская фигурка вдруг вырвалась вперёд, в явном волнении быстро прошла вдоль рампы направо и исчезла в коридоре.

Это была Наташа.

«Что-то случилось», подумала Анна, увидев её со сцены, и незаметно отступила назад, за кулисы. Через минуту, взволнованная, она снова вернулась, тихо подошла сзади к Тунгусову и, тронув его за рукав, увлекла в глубину сцены.

— Идите сюда... Наташа приготовила вам подарок...

— Николай Арсентьевич. — произнесла в полутьме Наташа прерывающимся шёпотом, — смотрите...

Она повернулась так, что полоса света со сцены упала на мятую бумажку, трепетавшую в её руках. Николай увидел знакомые буквы: «ЛМРВВАТ».

— Смотрите... — И, прикасаясь кончиком указательного пальца к каждой букве, ока раздельно произносила: — Лишь... мы... работники... всемирной... великой...

— ...армии труда! — вне себя, почти крикнул Николаи. Он запустил обе пятерню в волосы и, сжав их, дёрнул так, что на глазах выступили слезы. — Ну, конечно, Наташа!.. Как я вам благодарен!.. Вот, действительно, подарок... Это вы сейчас?

— Да, да, вот во время пения «Интернационала».

— Ну, молодец!.. Теперь вот что, друзья: немедленно нужно расшифровать сообщение немца. Едем ко мне сейчас же. Там нам никто не помешает.

Через десять минут, как только закончилось торжественное заседание и уехал нарком, друзья, захватив с собой тётю Пашу и Фёдора, сели в автомобиль и помчались к центру.

(Продолжение следует.)