Генератор чудес | ТМ 1939-03

Научно-фантастический роман ЮРИЯ ДОЛГУШИНА, Рисунки К. АРЦЕУЛОВА

СОДЕРЖАНИЕ 1-й и 2-й ГЛАВ (См. «Техника—молодёжи», №№ 1 и 2, 1939 г.)

Молодой советский инженер-радист и изобретатель Николай Арсентьевич Тунгусов после долгой разлуки встречается со своим другом детства Федором Решетковым. Тунгусов открывает другу свою тайну. Он нашёл способ генерации электромагнитных волн такой высокой частоты, какая до сих пор была недоступна технике. Какими свойствами будут обладать микроволны, неизвестно. Он показывает Федору уже почти готовый генератор... Беседа прерывается, ибо наступает время, когда Тунгусов должен сесть за передатчик. Он связывается с немецким радиолюбителем, который передаёт ему таинственные сигналы. По некоторым намёкам Тунгусов понимает, что это ключ к шифру какого-то важного сообщения, которое собирается сделать немец. Но что означают эти буквы?..

...Проф. Ридан, известный советский физиолог и хирург, не удовлетворён успехами современной медицины. Он ищет новый путь к овладению организмом.

Уже несколько лет, оставив практику хирурга, в своём институте, в одном из тихих переулков Замоскворечья, Ридан с необычайной настойчивостью изучает электрические процессы в мозгу животных. Вот где таится власть над организмом! С каждым днём профессор все более убеждается в том, что электричество составляет основу деятельности мозга и всей нервной системы и что нервы — это своеобразные провода, по которым текут переменные токи очень высокой частоты. Остроумным опытом, соединив аналогичные мозговые центры двух кроликов обыкновенным проводом, Ридан доказывает, что каждой функции организма соответствует своя частота электротока, своя волна.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. АППАРАТ ДОКТОРА ГРОССА

Остаётся ещё четыре ступеньки. Восемь уже позади. Большой, грузный человек, опираясь на перила, заносит ногу и решительным движением наклоняется вперёд, очевидно, намереваясь одним духом взять это последнее препятствие. Деревянные перила заметно покачиваются, красные, натёртые мастикой ступеньки раздражающе скрипят.

Нет, придётся остановиться. Слишком затруднено дыхание, слишком тяжело стучит сердце...

Левая рука кладёт небольшой перевязанный свёрток на согнутое колено. Безобразие. Всего пятьсот граммов, но и они утомляют... На апоплексическом лице, заросшем черными волосами, выступают капельки пота.

Наверху, на площадке, осторожно, толчками открывается дверь.

— А... господин Мюленберг, добрый день!

— Добрый день, фрау Лиз, — и, как бы извиняясь за свою слабость, он добавляет, тяжело дыша: — Вот... видите...

Женщина сочувственно покачивает головой. Сердце! В наше время нельзя иметь сердце. Или надо жить в провинции. В Мюнхене нечем дышать, воздуха нет, его вытеснил бензинный перегар... О чем они только думают!.. И потом — жара...

— Сердце ведет счет времени, фрау Лиз, — говорит Мюленберг, поднимаясь на площадку. — Десять лет назад я первый раз взбежал по этой лестнице к доктору Гроссу. С тех пор мы работаем вместе... Взбежал!.. Теперь я... ползу... Печальный юбилей, фрау Лиз, тяжёлые, нехорошие годы... Но ничего не поделаешь, это история. Может быть, будет ещё хуже...

Фрау Лиз делает большие глаза. Не следует так говорить вслух. Кто знает... Теперь так опасно говорить в Германии то, что думаешь...

— Ганс уже пришёл, — говорит она как бы между прочим, входя за Мюленбергом в лабораторию.

— Ганс — славный парень, фрау Лиз. Это хорошо, что он уже здесь. Значит, сегодня мы кончим нашу большую работу. Это тоже знаменательный, но... пожалуй, бессмысленный факт, — последние слова он произносит про себя.

— Да! Есть письмо господину доктору. Я положила его вам на стол. Ничего не нужно, господин Мюленберг?

— Письмо? — Несколько секунд он изучает конверт. — Нет, можете идти, до прихода господина Гросса ничего не понадобится.

Он ждёт, пока щёлкнет замочный ролик. Потом вскрывает конверт.

«Управление Мюнхенского муниципалитета убедительно просит господина инженера доктора Гросса возможно скорее прибыть по адресу Людвигштрассе, 104, отдел 8, комната 56, для переговоров. Господин Вейнтрауб будет ждать доктора Гросса от 13 до 15 часов сегодня».

Так. Вот и свершилось. Мюленберг кладёт голову на руки и думает. Все понятно, и выхода никакого нет. Гросс должен пойти в управление. Зачем он им нужен? Уж, конечно, не для того, чтобы выдать ему патент на его замечательное изобретение... Неужели они догадались о том, как можно использовать это изобретение? Вероятно, именно так.

— Ганс, — кричит он в соседнюю комнату, — идите сюда на минуту!

Худой, с глубокими глазами юноша появляется на пороге, играя отвёрткой.

— Здравствуйте, Ганс! Как дела?

Юноша довольно улыбается. Почти все готово. Монтаж добавочного агрегата будет окончен через два часа, не позднее. Сегодня можно приступить к испытанию машины.

Мрачный вид Мюленберга глушит его радостное возбуждение.

— Что случилось? Господин Мюленберг недоволен работой?

— Нет, нет... Наоборот! Если нашей работе суждена победа, то я полагаю, что ваша доля в этой победе не меньше моей... Но... вот прочтите...

На вспыхнувшем от похвалы лице Ганса выступают тени тревоги.

— Разве у него что-нибудь неладно?

— Насколько я знаю, Гросс чистокровный баварец. Нет, я думаю, что это результат той заметки, которая появилась на днях в «Технической газете». Я пробовал удержать его от этой информации... Впрочем, все равно, рано или поздно...

Снизу доносится стук двери.

— Идите, Ганс, продолжайте монтаж. Поговорим потом. Не будем пока беспокоить его.

Доктор Гросс резко открывает дверь и сразу же захлопывает её за собой. Он полная противоположность Мюленбергу: небольшого роста, сухой, порывистый, суетливый. Пепельные волосы торчат прядями в разные стороны. На мгновение он застывает около двери.

— Вы уже здесь? (Мюленберг добродушно улыбается в ответ.) Безобразие! Вы просто ребёнок, дорогой коллега! Вам нужно спать в это время. И вообще поменьше двигаться. Очевидно, вы хотите, чтобы я в самый ответственный момент остался без вас. О, и Ганс тут... Ну, его можно только похвалить за усердие...

Теперь Гросс уже улыбается, пожимая руку Мюленбергу. В соседней комнате он здоровается с Гансом.

— Как дела, дорогой мой? О, да вы уже почти кончаете! Великолепно! — Он снова около Мюленберга. — Видали? Надо налаживать испытание. Ах, Мюленберг, я, кажется, начинаю волноваться. Наступает торжественный момент!

— Да, Гросс. Сегодня действительно торжественный день: сегодня юбилей...

Густые серые брови Гросса становятся острыми углами вверх.

— Какой юбилей?

Мюленберг встаёт и протягивает ему свой свёрток.

— И вот вам мой скромный юбилейный подарок. Сегодня десятилетие нашей совместной работы... Могу добавить, что лучших лет в своей инженерной деятельности я не знал...

Гросс растроган этим торжественным вступлением. Он жмёт обе руки Мюленберга, потом распаковывает свёрток.

— Масло... Настоящее сливочное масло! И как много! Признаться, я соскучился по нем, Мюленберг. Ну, спасибо! Нас теперь этим не балуют. Праздник так праздник! Мы сегодня устроим роскошный кофе. Ганс, зовите Лизет... Я тоже должен сказать, Мюленберг, что ваше участие в работе позволило мне решить задачу передачи энергии без проводов. Без вас мне не удалось бы превратить мою идею в машину, которая сегодня будет готова... Да, это дата! Сегодня дрогнут устои современной техники. Вы представляете, друзья, что будет? Магистрали электропередач перестанут опутывать земной шар. Передавать энергию станет проще и выгоднее, чем строить мелкие местные электростанции. Невидимые провода понесут энергию над океанами. Самолёты, поезда, корабли станут электрическими и пойдут по своим трассам без горючего. Электричество окончательно заменит пар. Потребление нефти и её продуктов сократится до минимума... Человечество станет богаче, культурнее...

Гросс встал.

— Мюленберг, каждое техническое завоевание, подобное нашему, — шаг к эпохе процветания человечества. И вот мы вносим свою лепту в прогресс, в создание небывалого расцвета человеческой культуры.

Голова Гросса гордо закинута назад, глаза устремлены куда-то в пространство, серые космы волос торчат в стороны. Если бы не пиджачок, к тому же довольно потёртый, он был бы похож на пророка...

Мюленберг молчит. Он делает страшные усилия, чтобы заставить своё лицо ничего не выражать. Гросс — ребёнок, слепой и упрямый ребёнок. О каком таком «человечестве» он толкует? Не о том ли, которое бросило все свои силы и средства на создание самых сокрушающих орудий истребления себе подобных, которое, прикрываясь «благом нации», орошает кровью мирных земледельцев цветущие пространства Африки, Испании, Востока и сносит с лица земли тысячелетиями накопленные памятники культуры? И этому «человечеству» Гросс вручит свою «лепту»!

Мюленберг чувствует себя соучастником преступления...

И все-таки Гросс — честный, хороший человек. Он сделал великое дело. Но как объяснить ему истинное положение, когда он и слушать ничего не хочет о политике! «Я не интересуюсь политикой, — говорит он иногда с раздражением. — Главное — культура, техника, а политика — это только их функция». Какой вздор!..

Мюленберг ловит подходящую паузу и протягивает Гроссу полученную повестку.

— Вот ещё юбилейный сюрприз...

Тот читает. Мюленберг следит из-под бровей за выражением его лица. Поймёт или нет?

Нет, ни тени тревоги. Наоборот: в глазах изобретателя загораются искорки удовлетворённого самолюбия.

— Первая ласточка, — улыбается он. —  Переговоры могут быть только о моем передатчике. Погодите, что будет дальше! Ведь сейчас никто ещё ничего не знает. Когда, в час? О, пора! Надо пойти, Людвигштрассе, 104, это совсем близко отсюда, можно пройти пешком.

Мюленберг не выдерживает этой кристальной наивности. Он делает новую, отчаянную попытку образумить доктора.

— Слушайте, Гросс... Конечно, не пойти нельзя. Но не радуйтесь раньше времени. Во-первых, неизвестно, зачем вас вызывают. Всякие бывают причины... Во-вторых, если даже переговоры будут касаться передатчика, то вам могут предложить подарить его военному ведомству и никогда о нем больше не вспоминать...

Гросс слушает, глотая спазмы смеха, как бы сдерживая икоту. Потом хохочет.

— Предложить! Подарить! Ах, Мюленберг, милый!.. И что же, по-вашему, мне предложат, а я соглашусь, поблагодарю и уйду?! Вас заели обывательские страхи, дорогой друг. Знайте, если мне предложат нечто подобное, я откажусь! Вот и все.

— Откажетесь?

— Ну, конечно!

Нет, Мюленберг бессилен что-нибудь втемяшить в голову этому... этому безумному идеалисту. Разговоры бесполезны. Он молча разводит руками.

— Ладно. Идите. Помните одно, Гросс: принцип ионизатора не должен быть известен никому. В противном случае...

Гросс опять смеётся своим шипящим смехом. Он хватает шляпу и дружески трясёт Мюленберга за руку повыше локтя.

— Это я знаю не хуже вас... Успокойтесь, дружище, все будет в порядке. Часа через два я вернусь, и тогда вы убедитесь в этом. Ну, прощайте пока. Кончайте монтаж.

Он скатывается с лестницы и хлопает дверью. Мюленберг поворачивается к окну и следит за Гроссом, пока его юркая фигурка не исчезает за углом.

*

Они друзья. В этом не может быть никакого сомнения. Десять лет спаяли их крепкими узами. За эти десять лет ни одной измены. Гросс делился с ним каждой новой идеей, которая приходила в процессе создания машины. Вот его папка. Тут собраны все листки, все наброски, вычисления, чертежи. Зная основной принцип, открытый Гроссом, по этим листкам легко можно построить всю машину. Пожалуй, даже и самый принцип можно уяснить себе по этим листкам, хотя это довольно трудная задача, доступная только высококвалифицированному специалисту.

Мюленберг свято охраняет тайну Гросса. Папка в его распоряжении. О её существовании и местонахождении знает ещё только Ганс, электротехник. Но он надёжный малый. К тому же он может только догадываться о её содержании. Он опытный радиолюбитель, хороший монтёр, прекрасный исполнитель, но, чтобы разобраться в машине Гросса, нужны не такие знания...

Мюленберг прячет папку в несгораемый ящик и выходит в соседнюю комнату. Ганс припаивает последние проводнички к экранам. Пахнет горелой канифолью.

Мюленберг рассматривал машину. Ганс припаивал последние проводнички к экранам. Пахло горелой канифолью.

Вот она, осуществлённая мечта целой плеяды изобретателей и учёных! Все-таки вид у этой «мечты» несколько неуклюжий, громоздкий. Шасси можно было бы сократить, если бы вынести силовую часть вперёд. Щит управления тогда вышел бы назад, и мостик оказался бы ненужным...

...Стать на мостик, соединить аккумуляторную группу с ионизатором. Потом дать ток от динамо. Тогда по тонкому лучу, ионизирующему воздух, ток пойдёт, как по металлическому проводу. Его можно принять на расстоянии... Вот в этом-то все дело. На каком расстоянии? Расчёты говорят, что на протяжении одного километра. Это уже громадная победа. Но у Гросса есть новая идея: расстояние может быть произвольно увеличено, если, конечно, этот передатчик оправдает расчёты... Надо испытывать. Придётся выехать за город. Большие расходы... Одна перевозка машины будет стоить...

— Готово, господин Мюленберг... — Ганс вылезает сбоку из машины, победно улыбаясь.

У Мюленберга сжимается сердце.

— Три часа, — мрачно говорит он, — Сейчас должен вернуться Гросс...

Ганс опять мрачнеет.

— В чем же дело, господин Мюленберг? — спрашивает он настойчиво.

— Слушайте, Ганс. Садитесь. Я должен вам объяснить все. Я человек наблюдательный и думаю, что не ошибусь, доверяя вам важную тайну... Мы с вами честные люди, я полагаю, и в то же время мы сейчас готовы совершить тягчайшее преступление... Наша машина готова... Я не сомневаюсь, что испытание полностью оправдает надежды доктора...

Он приблизился к Гансу и, прищурив глаза, пристально взглянул на него.

— Вы знаете, что это за машина, Ганс?

Тревожное недоумение отразилось на лице юноши.

— Как, разве это не... аппарат для передачи электроэнергии на расстояние без проводов?

— Это так, Ганс... Это так. Но представьте себе, что по нашему «воздушному кабелю», по ионизированному лучу мы пошлём ток или даже электромагнитные волны той частоты и мощности, которые смертельны для всякого организма...

Глаза Ганса расширились.

— «Лучи смерти», — прошептал он.

— «Лучи смерти», — подтвердил Мюленберг, — те самые, которые до последней минуты искал Маркони, которые тщетно ищут во всех военных лабораториях мира, в особенности фашистского мира...

Ганс вдруг нахмурился.

— Значит, господин Гросс...

— Погодите, не торопитесь! Гросс... Хм... Это смешно, но Гросс не допускает мысли о таком использовании его идеи. Он просто не думает об этом. Чтобы понять, как это получается, нужно знать Гросса, его кристальную честность и беспредельную наивность... Наконец, он не виноват, что его действительно гениальное открытие может найти и такое применение. Вот... Теперь вы понимаете, Ганс, что получится, если изобретение Гросса попадёт к наци? Это развяжет им руки совершенно... Допустить этого нельзя!

Ганс в волнении ходит из угла в угол, каждый раз заглядывая в окно на улицу.

— Вон!.. Идёт...

Оба высовываются в окно. Гросс летит зигзагами, обгоняя и задевая прохожих; на лице его торжествующая улыбка; сворачивая с тротуара, чтобы перейти улицу, он делает победный жест Мюленбергу. Через три минуты он влетает в лабораторию, запыхавшись.

— Ну, друзья... можете поздравить с удачей!.. Фу, устал... Ваши опасения оказались напрасными, Мюленберг. Никаких страхов! Управление муниципального хозяйства чрезвычайно заинтересовалось нашей машиной... Если испытание удастся, они берут на себя всю патентную процедуру, с тем, что за ними будет сохранено преимущественное право эксплуатации. Знаете, какое условие я им поставил? Организовать испытание на их средства. Сегодня же. Они дают грузовую машину и подходящее место. А, Мюленберг? Ловко?..

— Погодите, погодите... С кем вы говорили?

— О, господин Вейнтрауб — симпатичнейший человек, инженер управления. Он уполномочен вести переговоры. Они узнали об этом из заметки в «Технической газете».

— Хорошо, но какие же все-таки условия? Как будет сохранена тайна конструкции ионизатора и приёмника?

— Они согласны на любые условия, какие мы предложим. Вплоть до организации производства и эксплуатации под контролем наших людей. Вейнтрауб намекал на какие-то астрономические суммы нашего вознаграждения, справедливо указывая на мировое значение этого открытия. Все это подробно будет обсуждено, как только они убедятся, что передатчик действует на приличное расстояние. Один километр их не удовлетворяет, но будет достаточно уже и этого, чтобы они взяли на себя расходы и хлопоты по патентованию и дальнейшему совершенствованию машины.

— Ну, слава богу! — облегчённо вздохнул Мюленберг. — Значит, есть ещё время... Я понимаю так: если сегодняшнее испытание пройдёт удачно, мы продолжаем работать по-прежнему над увеличением дальности действия, не сообщая никому наших секретов и при полной материальной помощи со стороны муниципального управления. Так?

— Правильно, Мюленберг! А вы учитываете, что это значит при нашем финансовом положении? Ха-ха... Недурно, черт возьми!.. Ну, друзья мои, теперь давайте пировать. Я голоден, как лев. Где юбилейные яства? Где фрау Лизет, где кофе?.. Ганс, я бесконечно рад, что нам теперь нет необходимости расставаться с вами. А признаться, мы были накануне этого...

— Лизет! — крикнул он, распахивая дверь и сталкиваясь на пороге с раскрасневшейся от возбуждения хозяйкой, которая едва успела поднять голову от замочной скважины.

*

В пять часов вечера два автомобиля отошли от дома, где помещалась лаборатория доктора Гросса. На переднем грузовике, покрытые брезентом, стояли передатчик, силовое оборудование, приёмные агрегаты. Четверо рабочих и Ганс, все в коричневых комбинезонах, сопровождали ценный груз.

За ним, в непосредственной близости, следовала легковая машина Вейнтрауба. Он сидел рядом с шофёром; позади — Гросс и Мюленберг. Все трое оживлённо беседовали дорогой. Господин Вейнтрауб оказался на редкость вежливым и предупредительным человеком, и опасения Мюленберга понемногу начали рассеиваться, хотя он твёрдо решил быть осторожным и не терять бдительности ни на минуту.

Несколько раз Мюленберг пытался выяснить, куда именно они едут. Он довольно хорошо знал окрестности Мюнхена, Вейнтрауб же знал их плохо, и по его рассказам трудно было понять, где расположено место для опытов, намеченное управлением.

Выбравшись за черту города машины пошли по вольфратсгаузенскому шоссе на юго-запад. Был жаркий день; справа тянулись бесконечной лентой цветущие плодовые сады, слева, извиваясь, то и дело появлялся шумный изумрудный Изар.

Уже около семи часов вечера машины круто свернули направо, на другое шоссе, и вскоре остановились у ворот бесконечно длинного, глухого дощатого забора.

Мюленберг сразу заметил вооружённую охрану у ворот, и сердце его замерло.

— Что это такое? — спросил он.

— Артиллерийский полигон, — ответил Вейнтрауб. — Но не беспокойтесь: он теперь не действует, кажется, его реконструируют. Поэтому военное ведомство любезно разрешило нам воспользоваться им для технических испытаний...

Он прошёл в контору, предъявил какие-то документы, после чего ворота были открыты, и машины и люди проследовали за ограду.

Перед ними расстилалась огромная долина, постепенно повышающаяся к горизонту и там переходящая в длинную гряду холмов. Ровная поверхность долины, вся расчерченная тонкими линиями канав, была видна на десятки километров. Трудно было представить более удобное место как для артиллерийских упражнений, так и для испытания аппарата Гросса.

Справа расположилась небольшая группа строений — казармы, склады боевых припасов, орудийный арсенал, гараж. Несколько небольших строений были рассыпаны в разных местах полигона. Там и сям копошились люди, неожиданно появлявшиеся и исчезавшие под землёй; они устанавливали мишени, знаки, продолжая чертить по долине сложную геометрию полигона. Грузовики увозили нарытую ими землю.

Начальник полигона, очевидно, предупреждённый по телефону из проходной конторы, вышел навстречу и почтительно приветствовал Вейнтрауба и его спутников. Познакомившись, он с чрезвычайной любезностью предложил гостям самостоятельно выбрать любое место и любое направление для испытания машины. Если понадобится, он даст и людей...

Польщённый вниманием, Гросс ходил с видом гордого петушка, и даже движения его стали менее суетливыми. То и дело он саркастически поглядывал на своего мрачного друга.

— Ну что, дорогой Агасфер? — съязвил он, улучив момент, когда вблизи них не было никого.

— «Quidquid id est timeo danaos et dona ferentes», — проскандировал Мюленберг в ответ.

Солнце уже почти касалось горизонта, когда аппарат Гросса был снят с грузовика и установлен недалеко от артиллерийского склада. В это время Ганс с рабочими отвезли два приёмных агрегата в поле. Каждый из них состоял из токоприёмников, группы электроламп, размещённых на вертикальной рейке, и электрической сирены. Пользуясь указаниями одного из работников полигона, Ганс наметил на расстоянии одного и полутора километров от аппарата две точки, в которых он установил агрегаты.

Затем все собрались около машины. По распоряжению начальника полигона колокол на главном здании возвестил о прекращении всяких работ в поле.

Взглянув в темнеющую долину, Мюленберг с удивлением заметил, что вся она вдруг ожила. Словно муравьи, выползли из-под земли черные точки людей, сначала вразброд, потом соединились в отдельные пятна, которые потекли по полигону к зданиям...

Мюленберг вскинул к глазам бинокль. Шли отряды людей, вооружённых лопатами, ломами, кирками. Чем ближе они подходили, тем яснее видел он их грязные, измождённые фигуры. На многих клочьями висели лохмотья. Отряды двигались под охраной вооружённых, сытых наци... Мюленберг понял: это были те люди, которые исчезали из жизни внезапно и нелепо и о которых даже близкие старались больше думать, чем говорить вслух...

Шли отряды людей, вооруженных лопатами ломами, кирками. Чем ближе они подходили, тем яснее видны были их грязные, изможденные фигуры. Отряды двигались под охраной вооруженных, сытых наци...

Арестанты проходили мимо дальнего агрегата, поставленного Гансом, и исчезали за группой зданий.

Прошло не менее часа, прежде чем полигон опустел. Стало темно.

Гросс и Мюленберг кончили налаживание машины. Оба волновались. Наступил решительный момент испытания. Оставалось запустить мотор генератора, включить аккумуляторы и бросить энергию вперёд, в тёмное пространство...

Направление луча было заранее отмечено по оптическому видоискателю. Вот его шкала. Если слегка ослабить прижимающий её винтик и хотя бы на одни миллиметр сдвинуть шкалу, луч ионизатора пройдёт мимо цели. Тогда будет провал; господин Вейнтрауб, возможно, охладеет к этому гениальному открытию, вероятно, станет менее предупредительным... Но Гросс... это будет трагедия для Гросса. Он так уверен в победе...

Нет, Мюленберг никогда не решится обмануть друга! Пусть все идёт своим порядком... пока. А вдруг ток не дойдёт или даже вовсе не пойдёт? Мало ли что может оказаться непредусмотренным!

— Ну что ж, начнём? — В голосе Гросса Мюленберг почувствовал волнение. В решительный момент уверенность как будто оставила его.

— Все готово... Начинаем, — твёрдо сказал Мюленберг.

Гросс вскинул голову и быстро поднялся на мостик. Небольшой наклонённый пульт перед ним. Остаётся повернуть несколько рычажков, подождать несколько секунд и — все будет ясно. Будет решён вопрос всей жизни... Нет... невозможно... Слишком просто решается такой вопрос. Кроме Мюленберга, никто не чувствует, как значительны эти последние движения руки над пультом... Пусть знают... Гросс выпрямился, сделал властный жест.

— Отойдите все сюда, вправо... Вот так. Итак, господа, мы приступаем к испытанию впервые сконструированного нами передатчика энергии без проводов.

Мюленберг почувствовал себя неловко от этого торжественного вступления. Гросс напомнил ему циркового престидижитатора.

— Господа, все вы, конечно, помните эффект, произведённый знаменитым Маркони, который, как принято говорить, «зажёг огни Чикагской выставки», находясь на своей яхте «Элеттра» в Средиземном море, почти на другой стороне земного шара. Нельзя отрицать технического значения этого факта в то время. Но вам, разумеется, известно, что передатчик Маркони сыграл только роль сигнала, заставившего энергию местной чикагской электростанции хлынуть в осветительную сеть выставки. Энергии, направленной Маркони, не хватило бы даже для того, чтобы сколько-нибудь нагреть нить лампочки карманного фонаря.

Мюленберг, прислонившись к автомобилю, следил за выражением лица Вейнтрауба. Он старался подметить признаки досады на, очевидно, неинтересные, ненужные ему разглагольствования Гросса. Нет, ничего, кроме напряженного, почтительного внимания, не выражало лицо Вейнтрауба. Неужели он и в самом деле ошибается, а Гросс прав?.. Он увидел в полутьме фигуру начальника полигона. То же внимание, та же почтительность, как на официальных похоронах.

— Наша задача, — говорил Гросс, — уничтожить провода, освободить земной шар от сетей, которыми его опутывает современная энергетика. Теоретически задача эта нами решена. Сейчас мы увидим, решена ли она технически...

Гросс кончил. Он решительно повернулся и включил осветители пульта. Щёлкнул стартер, мотор загудел, стрелки измерительных приборов дрогнули и поползли по циферблату...

Гросс выждал несколько секунд. Потом медленно повернул ручку наверху щита. Ток аккумуляторной группы устремился к ионизатору, трубы которого, похожие на дула двух спаренных орудий, выступали впереди машины. Теперь из каждой трубы должен был протягиваться вперёд невидимый луч, знаменитый «воздушный кабель» Гросса. Оставалось соединить этот луч с полюсом динамо...

В темноте был виден только Гросс, склонившийся над белым освещённым пультом, — его вдохновенное лицо, обрамлённое серыми, шевелящимися от ветерка космами волос, с плотно сжатыми губами.

— У нас установка на лампы? — тихо спросил он, не отворачиваясь от пульта.

— Да, — ответил из темноты Мюленберг.

— Я дам сначала сирену, — он слегка повернул маленький штурвал справа. Ещё тише, как бы про себя, добавил: — Включаю реостаты... — и выпрямился, весь устремившись вперёд, в темноту.

Все тоже повернулись в сторону поля и замерли. Ничего, кроме гула мотора, не было слышно. Прошло полминуты. Мюленберг не выдержал, быстро обошёл машину Вейнтрауба и скрылся за ней от шума мотора. Ганс последовал за ним.

— Есть! — тихо и нерешительно произнёс он через секунду.

Мюленберг ничего не слышал.

— Есть, есть! Слышите?..

Теперь и Мюленберг разобрал отдалённый вой сирены. Они вернулись на прежнее место. Гросс соскочил с мостика и, поставив реостат на минимальное сопротивление, присоединился к остальным. Воющий звук сирены, взвиваясь все выше, уже покрывал шум мотора.

Восхищение чувствовалось в голосах людей, поздравлявших Гросса. Снова вернулась к нему безудержная порывистость. Он бросился к пульту.

— Теперь — лампы! Это будет моментально. Смотрите туда, вперёд...

Он слегка повертел штурвал. Сирена быстро затихла. В тот же момент вдали вспыхнул яркий столб света.

Гросс слегка повертел штурвал. Сирена быстро затихла. В тот же момент вдали вспыхнул яркий столб света.

— Браво, господин Гросс! — воскликнул Вейнтрауб. — Ну, теперь можно считать, что «и теоретически и технически»! А как второй приёмник?

— Сейчас попробуем. Но это безнадёжно. Ионизатор рассчитан на один километр.

Он перевёл трубу немного правее, следя за указателем шкалы.

— Ну, вот видите... Я направил на лампы второго пункта... Ничего нет.

Гросс остановил мотор, выключил питание ионизатора и спрыгнул с мостика.

— Испытание закончено? — спросил Вейнтрауб.

— Да, это все.

— Разрешите сказать несколько слов... Я счастлив, что мне привелось в числе первых людей видеть это чудо. Момент, который мы тут пережили, войдёт в историю мировой техники. Я ещё раз поздравляю доктора Гросса и инженера Мюленберга с огромным успехом, выпавшим на их долю. Совершенно очевидно, что и теоретически, и технически проблема передачи энергии без проводов решена. Но это не все. Остаётся решить её практически, то есть заставить энергию распространяться на большее расстояние. Один километр не может иметь практического значения. У меня нет сомнений, что вы справитесь с этой задачей, тем более что, как вы говорите, и этот этап вами принципиально решён...

— Все расчёты уже сделаны, остаётся построить новый передатчик, — вставил Гросс.

— Прекрасно... Расчёты у вас... на какое расстояние?

— Десять-двадцать километров, — выпалил быстро Гросс.

— Замечательно... Итак, ещё шаг — и вы будете поистине великим человеком, доктор Гросс! Сколько времени вам потребуется, чтобы выполнить эти расчёты?

— Это будет зависеть...

— Простите, я понимаю... Завтра же мы встретимся, обсудим условия и подпишем соглашение. Мы снабдим вас всем, в чем вы нуждаетесь. А пока патентная процедура не закончена, вы, конечно, понимаете, что все это дело должно оставаться в строжайшей тайне. Никакой информации в прессе, никаких переговоров с кем бы то ни было, кроме нас. Открытия пока не существует. Это в ваших же интересах... Теперь ещё один вопрос, доктор, — продолжал Вейнтрауб. — Начальник нашего управления, который уполномочил меня вести это дело, чрезвычайно заинтересован вашим открытием. Поскольку испытание закончилось успешно, передаю вам его просьбу завтра же продемонстрировать ему действие передатчика. Я полагаю, что это окажет решающее влияние на ускорение нашего общего дела.

— Конечно, конечно, с удовольствием, — быстро согласился Гросс.

— Ну, прекрасно... А в таком случае нет смысла сейчас увозить машину отсюда. Я надеюсь, что господин Флаухер сумеет обеспечить её полную сохранность и недоступность для каких бы то ни было посторонних взглядов или рук.

— Можете быть спокойны, — с улыбкой ответил начальник полигона. — Все на этой территории охраняется на основании военных законов.

Он приказал принести брезент.

— Некоторые детали не следует оставлять в машине, — заметил Мюленберг: — ночью может быть сыро.

— Вы имеете в виду... — начал Гросс.

— Тогда выньте эти детали, найдём для них место в складе.

— Я имею в виду адаптер ионизатора, который требует особого хранения, — твёрдо заметил Мюленберг, сжимая в темноте руку Гросса. — Его придётся взять с собой.

Он решительно поднялся на мостик и, быстро вынув из тыльной части ионизатора небольшую трубку, завернул её в бумагу и спрятал в боковой карман. Машину покрыли брезентом.

— Ну, вот и прекрасно, — спокойно сказал Вейнтрауб. — Можно ехать.

Мюленберг последним сел в автомобиль Вейнтрауба. Тяжёлое чувство тревоги и моральной ответственности за исход всего дела, связанного с открытием Гросса, не оставляло его несмотря на то, что в поведении Вейнтрауба он не заметил ничего, что могло бы усилить его опасения.

*

Было условлено, что на другой день Гросс и Мюленберг встретятся в лаборатории около полудня, чтобы наедине обсудить некоторые детали будущего договора с муниципальным управлением. В два часа у Гросса свидание с Вейнтраубом в управлении. Ганс не нужен, работа пока прервана, он придёт только к пяти, чтобы снова отправиться на полигон.

Мюленберг пришёл гораздо раньше. Он плотно запер за собой дверь, просил фрау Лиз не беспокоить его и медленно ходил из угла в угол — большой, черный, как грозовая туча, сцепив руки за спиной под расстёгнутым пиджаком.

Да, наступили дни тяжёлых испытаний. Как дико, ведь, собственно, ничего неожиданного не произошло. Наоборот, все вышло так, как и должно было выйти. Десять лет он с увлечением работал над осуществлением идеи Гросса. Это был какой-то гипноз технической проблемы. Но вот она решена. Гипноз кончился. Стало вдруг очевидно, что получилась адская машина, которая в любой момент может попасть в руки врагов культурного мира... Её надо немедленно уничтожить, ибо скрыть её уже невозможно...

...Один километр или двадцать километров — все равно: идея решена. Крупные открытия всегда «носятся в воздухе». Им особенно легко носиться вокруг уже сделанного открытия. Машину Гросса видели. Видели её действие. Теперь идеи будут носиться и зреть...

Ах, как глупо, как глупо!..

Вот трубка адаптера. Идея Гросса — в ней. Она лежит на столе, завёрнутая все в тот же обрывок газеты. Мюленберг чувствует, что в этой трубке заключена сейчас его жизнь, все его мысли, все внимание. Это соломинка, обладание которой кажется ему спасительным. Он бережно прячет её в карман. Он не в состоянии её отдать. Её можно потерять, выронить из кармана, перегнувшись из машины...

А может быть, и в самом деле ничего страшного не происходит и все его представления — результат нездоровых нервов?.. Гросс искренне верит в закон, справедливость, мораль, честь.

Нет!.. ничего этого сейчас не существует в Германии. Гросса надо предупредить, убедить, образумить...

Гросс приходит довольный, гордый и оживлённый, даже больше чем обычно. Мюленберг почти видит на нем следы семейных разговоров о грядущих благах, о собственном автомобиле, об уютной вилле на берегу Изара или Боденского озера...

— Мюленберг, дорогой мой, вы все еще мрачны, я вижу! Неужели вчерашний день вас не успокоил? — говорит Г росс, дружески сжимая толстую волосатую руку.

— Я плохо спал, — отвечает Мюленберг, стараясь улыбаться возможно безмятежнее. — Сердце пошаливает.

— Вылечим сердце! Теперь вылечим! Потерпите ещё немного, и мы займёмся капитальным ремонтом собственного организма. Лучшие врачи, лучшие курорты... Я думаю, у нас хватит средств теперь... — Гросс довольно смеётся.

Они садятся к столу и составляют список нового оборудования лаборатории для последнего этапа работы. Потом подсчитывают собственные затраты на всю работу в течение этих десяти лет. Вознаграждение, конечно, должно значительно превышать сумму этих затрат. Но на всякий случай, для ориентировки, это нужно...

Наконец все деловые вопросы закончены. В распоряжении Гросса ещё полчаса.

— Подарите их мне, — просит Мюленберг.

— Ну, конечно, дорогой мой, — Гросс с некоторым удивлением поднимает глаза и ждёт.

Мюленберг встает и начинает ходить по своей излюбленной диагонали.

— Слушайте, Гросс, — говорит он. — сейчас вы пойдёте в это самое управление и продадите нашу десятилетнюю работу... Вы простите мне, дорогой друг, если я немного коснусь политики, без этого я, к сожалению, не могу. Только не возмущайтесь, Гросс, поговорим спокойно и дружелюбно... Скажите, неужели вы думаете, что они и не помышляют о том, что ваше изобретение может служить орудием истребления, притом самым коварным из всех существующих?

— Орудием истребления? — растерянно повторяет Гросс.

— Да. «Лучи смерти» им сейчас дороже всякого промышленного или технического переворота.

— «Лучи смерти»... Позвольте, Мюленберг, но ведь я автор этого изобретения; оно будет запатентовано, это моя собственность, и только я могу ею распоряжаться по своему усмотрению. Я заключаю договор с муниципальным управлением на использование моего изобретения в определенных промышленных целях. Если хотите, я оговорю в нашем соглашении это обстоятельство специально. Наконец, я имею дело ведь не с военным ведомством, а с муниципальным. Причём тут «орудия истребления»?!

Разговор кончается, как всегда, ничем. Ничто не может поколебать этой наивной веры ученого в закон, порядок, справедливость даже в годы фашистского режима.

— Как хотите, Гросс, — говорит Мюленберг, — но я убеждён, что так или иначе ваша машина попадёт в руки наци, как только она уйдёт из наших рук. А тогда... Мне страшно подумать, Гросс, о том, что произойдёт тогда. Эта машина станет величайшим злом современного мира... Подумать только, что вы... мы — авторы этого зла!..

Гросс как будто задумывается над этими словами. Но отказаться от реализации передатчика энергии без проводов? Невозможно!

— Вот что, Мюленберг... Вот вам моя рука. Я знаю, что вами руководят лучшие побуждения. Поверьте, я никогда не допущу, чтобы наше крупное техническое, и, следовательно, культурное, завоевание обратилось в орудие истребления... даже если для этого придется уничтожить наш долголетний труд...

— Вот что, Мюленберг... Вот вам моя рука... Поверьте, я никогда не допущу, чтобы наше крупное техническое, и следовательно культурное, завоевание обратилось в орудие истребления.

Мюленберг несколько успокаивается этим заявлением. Он знает твёрдость Гросса. По всей вероятности, вся эта история затянется на некоторое время.

Гросс уходит в управление. Ровно в четыре они встретятся в «локале» на углу, за кружкой пива. Ровно в четыре...

Разговор с Вейнтраубом закончен. Гросс ошеломлён его результатами. Скромный список дополнительного оборудования, намеченный им и Мюленбергом, не только принят, но и значительно расширен по совету Вейнтрауба. Сумма вознаграждения, предложенная Гроссу, кажется ему астрономической: она в восемь раз превышает их ориентировочные подсчёты.

Это невероятно... Гросс проникается ещё большим уважением к своему открытию, к самому себе. В самом деле, он явно недооценивал свою работу. Его собственные разговоры о грядущем перевороте в энергетике страдали отвлечённостью. А ведь все это имеет самое очевидное практическое значение. Они правильно оценивали его...

Теперь остаётся заключить договор. Но это вне компетенции Вейнтрауба. Они идут к Риксгейму, начальнику управления. Визит уже подготовлен. Они проходят через приёмную вне очереди.

Риксгейм, красный, лысый, весь круглый и блестящий, поднимается навстречу и почтительно приветствует учёного.

— Доктор Гросс... Я чрезвычайно рад познакомиться. Господин Вейнтрауб, очевидно, передал вам мою просьбу относительно демонстрации вашего замечательного изобретения? Ну, прелестно! Я уже чувствую себя как перед интересным спектаклем...

Они приступают к договору. Вейнтрауб читает заготовленный текст. Смысл договора состоит в том, что управление приобретает не только уже сделанную машину, но и будущий передатчик энергии на десятикилометровое расстояние, если Гроссу удастся такой построить. Гросс обязуется в возможно кратчайший срок закончить свою работу на средства, ассигнуемые управлением по его требованиям. А затем, если испытания оправдают расчёты Гросса, он должен будет руководить организацией производства передатчиков и токоприёмников для различных целей.

В общем, этот договор почти никаких обязательств на Гросса не налагает, кроме продолжения его работы, которую он и так продолжал бы, только на свои скудные средства...

Все это выглядит замечательно.

— Если вы не имеете возражений или дополнений к тексту, мы можем подписать договор, — говорит Риксгейм.

Гросс вспоминает. Черт возьми! Он чуть было не забыл обещания, данного Мюленбергу.

— Нет, позвольте, я хотел бы несколько уточнить одно положение... Видите ли... Дело в том, что... — Он теряется: как это сказать, чтобы не натолкнуть их на мысль о «лучах смерти»?.. — Дело в том, что... м-могут быть... разные применения этого аппарата...

Произошла ошибка. Собеседники Гросса, видя его замешательство, решили, что он сообщник, «свой», что их искусная игра в наивных покупателей передатчика совсем не нужна и что Гросс вынужден сам намекать им о возможности «разных» применений аппарата.

Гросс поднял глаза и внутренне вздрогнул. Его последние слова произвели магическое действие. Он перестал видеть все, кроме лица Риксгейма, которое, как шар, плавало прямо перед ним на тёмном фоне кабинетных обоев.

Это было уже совсем другое лицо. Что-то в нем сдвинулось, смялось, как будто лопнула внутри какая-то пружина, напряжением которой держалось на нем выражение корректности и официального простодушия. Лицо отвратительно, понимающе улыбалось Гроссу. Брови причудливо извились, из углов глаз выбежали складки. За острыми, режущими зрачками вспыхнули игривые и зловещие отсветы...

Гросс с усилием перевёл взгляд на Вейнтрауба.

То же самое... Это была улыбка, страшная улыбка шпиона, который хочет показать человеку, что он знает о совершенном им преступлении.

— Доктор Гросс, — мягко заклокотало из красного шара, — доктор Гросс... вы замечательный человек... И вы слишком низкого мнения о нашей догадливости. Неужели вы думаете, что мы не имеем в виду «разных», именно «разных» применений?..

Предупреждения Мюленберга вдруг всплыли в памяти Гросса. Холодная дрожь прошла по спине. Все погибло!..

— Значит... — упавшим голосом начал он.

— Значит, ничего уточнять не надо, — сладко перебил Риксгейм. — Вы можете быть совершенно спокойны. Мы прекрасно понимаем, как нужно применять ваше замечательное изобретение, которому предстоит, очевидно, сыграть историческую роль в судьбе Третьей империи. Надо полагать, что с того момента, когда первые «передатчики энергии без проводов» (подлая улыбка снова прошла по его лицу) появятся в германской армии...

Кровь хлынула к голове Гросса.

— Нет! — крикнул он, вскакивая и ударяя ладонью по столу. — Ничего подобного не произойдет! Я не согласен! Я не желаю принимать участия в вашей гнусной политике! Никаких договоров! Вот...

Он схватил порывистым движением договор, лежавший перед Риксгеймом, и изорвал его в клочья.

Он схватил порывистым движением договор, лежавший перед Риксгеймом, и изорвал его в клочья.

Улыбки моментально исчезли с лиц его собеседников. Теперь эти лица были подтянуты и зловеще безжизненны. Риксгейм положил руку на эбонитовую дощечку, лежащую на столе, и, как будто играя, нажал одну из кнопок, покрывающих её поверхность.

Гросс высоко поднял голову.

— Изобретения доктора Гросса не су-ще-ствует; помните это... Прощайте.

Он повернулся и быстро вышел из кабинета. Длинный коридор показался ему бесконечным. Вот наконец вестибюль. У самого выхода ему преградил дорогу какой-то молодой человек.

— Вам на улицу? — спросил он.

— Ну, конечно, — раздражённо ответил Гросс.

— Эта дверь заперта. Пройдите вот сюда, прошу вас, — он открыл дверь направо.

Ничего не подозревая, Гросс ринулся туда...

(Продолжение следует)