ПРЕДЫДУЩИЕ ГЛАВЫ см. «Техника—молодежи», № 1, 2, 3 и 5 за 1939 г.
ГЛАВА ПЯТАЯ. ИСТОЧНИК ТАИНСТВЕННЫХ ЛУЧЕЙ
После встречи с Фёдором Тунгусов с ещё большим упорством устремился к решению своей задачи. Теперь он чувствовал как бы обязательство перед другом: закончить генератор в самый короткий срок.
В успехе Николай не сомневался. Почему? Он сам не смог бы ответить на этот вопрос. Так уж он привык, так повелось: за что бы он ни брался — в своей электротехнической области, конечно, — все ему удавалось. Уже немало разных усовершенствований, предложенных им, было введено в практику работы на некоторых заводах, где технологический процесс требовал новых, повышенных скоростей или недоступной человеческим чувствам точности.
На заводах знали инженера Тунгусова как исключительно талантливого изобретателя-рационализатора. Однако скромный инженер положительно не находил ничего исключительного в своих работах. Все эти работы он считал пустяковыми, и слово «изобретение» вызывало в нем лишь раздражение. Настоящее дело было для него теперь только дома, вечером, когда он чувствовал себя совершенно свободным. Тут начиналось священнодействие.
С каким-то ожесточённым упоением погружался Николай в работу. Все столы были завалены инструментами, обрезками материалов, незаконченными деталями каких-то аппаратов. И то, что постороннему посетителю могло показаться хаосом, нагромождением, на самом деле было своеобразным рабочим порядком, понятным только самому хозяину. Николай сидел то за одним, то за другим столом, последовательно шагая от одной стадии работы к другой. И на всем, что он делал, лежала печать необычайной добросовестности, большого совершенства. Он органически не мог закончить изучение какого-либо вопроса или изготовление детали до тех пор, пока самая строгая проверка не убеждала его, что он вполне овладел предметом и исполнил работу отлично.
В радиотехнике почти не было такого прибора, который Тунгусов не изготовлял бы много раз своими руками. Все законы и явления электричества были им изучены и проверены самостоятельно. Он действовал так, как будто не верил на слово ни Ому, ни Вольта, ни Фарадею... Сложные математические изображения разных электрических закономерностей стали для него простыми и понятными рисунками вполне конкретных, практически освоенных явлений.
Чем глубже забирался Тунгусов в дебри учения об электричестве, тем больше оно увлекало его. Волновая теория, спектр электромагнитных колебаний окончательно поглотили все остальные интересы и в то же время необычайно расширили круг знаний.
Началось с ультракоротких волн. Сначала они интересовали Тунгусова с точки зрения техники связи. Радио, телефон, телевидение... Он видел, что все это требовало решительного перехода на ультракороткие волны. Но вскоре он познакомился с исследованиями, которые отбросили его далеко от техники. Это было влияние ультракоротких волн на живой организм.
Он построил несколько новых генераторов и бросился в биологию. Начались захватывающие опыты: он искал причину явлений, которых никто не мог объяснить. Почему гибнут мыши, кролики, мухи, клопы, бактерии, когда на них падает невидимый луч? Почему, если изменить волну, бактерии начинают, наоборот, усиленно развиваться, больные животные быстро поправляются? Почему растения, семена которых на одну секунду попали под действие высокочастотного поля, дают больше плодов, лучше развиваются? Почему это поле иногда задерживает процессы распада в органических веществах?
Да так ли все это?
Он проверял. Опыты подтверждали: да, так.
Учёные спорили. Одни утверждали, что все действие ультракоротких волн сводится к «тепловому фактору». Волны высокой частоты, мол, вызывают то или иное повышение температуры, которое в разных случаях может быть либо стимулирующим развитие, либо гибельным для данного организма. Вот и все! Другие с пеной у рта доказывали существование какого-то «специфического» действия волн.
В Доме учёных устраивались длительные дискуссии на эту тему между физиками, биологами, врачами. Образовались два лагеря: к «тепловикам» примыкали в большинстве случаев признанные авторитеты, теоретики, учёные, «не верящие в чудеса»; лагерь «спецификов» составляла преимущественно молодёжь, энтузиасты-волновики, почти все в прошлом (а некоторые и в настоящем) радиолюбители.
Тунгусов чувствовал, что энтузиасты правы, но доказательства их не были достаточно солидны, допускали разные толкования.
Он начал свои ночные опыты. Спор имел принципиальное значение, и истину надо было выяснить.
И вот, как будто неожиданно для себя и случайно, он сделал открытие, которое решило вопрос. Он облучал ультракороткими волнами семена редиски и затем сериями высевал их в вазончиках. Однажды выяснилось, что не только облучённые семена давали лучший урожай, но даже и те, которые просто хранились рядом с ними. Выходило так, что облучённые семена становились сами источниками излучения! Ясно, что ни о каком «тепловом факторе» тут уж не могло быть и речи.
Тунгусов тщательно проверил это наблюдение и наконец выступил на очередном дискуссионном собрании с кратким сообщением. Энтузиасты торжествовали победу, а виновник торжества внезапно исчез с горизонта: открытие послужило ему толчком для новых замечательных идей...
Так шёл Тунгусов вперёд, обнаруживая перед собой все более широкие перспективы.
Так подошёл он к своей теории «волновой системы элементов».
Уже давно учёные стали замечать, что многие тела обладают какой-то странной способностью действовать известным образом на расстоянии на другие тела. Тонкий корешок обыкновенного лука, направленный кончиком на боковую поверхность другого корешка, вызывал в нем усиленное деление клеток. Пульсирующее сердце лягушки, мозг головастика, мышцы разных животных, даже кровь человека, действуя на близком расстоянии, заставляют усиленно развиваться культуру дрожжей. Близость воды, металлов, руд и некоторых лекарственных веществ вызывает дрожание мускулов руки у человека. С давних времён этим пользовались некоторые, очевидно особо восприимчивые люди для отыскивания подземных вод и ценных металлов с помощью «маркшейдерской палочки» — обыкновенного прутика, зажатого в руках.
Целые вереницы подобных фактов не давали покоя пытливой мысли Тунгусова. Он копался в библиотеках, разыскивал какие-то старинные фолианты, внимательно вчитывался в них, обнаруживал там здоровые зерна настоящей научной мысли, правильных наблюдений и обобщений.
От многих тел действительно исходят какие-то, очевидно очень слабые, но иной раз весьма сильнодействующие лучи. Теперь это уже совершенно точно установлено в сотнях современных лабораторий, которые чуть ли не каждый день находят все новые и новые источники излучения.
Природа этих лучей не была ясна. Большинство исследователей полагало, что они относятся к ультрафиолетовому участку электромагнитного спектра, к его коротковолновой части. Другие, напротив, считали, что эти лучи отличаются от электромагнитных. Их нельзя было ни уловить, ни воспроизвести никакими физическими методами. Изучать эти лучи можно было, только наблюдая их влияние на различные объекты, главным образом биологические.
Это обстоятельство сильно тормозило исследование. Если бы можно было как-нибудь увеличить ничтожную мощность излучения, природа его выяснилась бы, несомненно, гораздо скорее. Но как регулировать мощность, не зная природы явления?
Замкнутый круг этот Тунгусов разорвал своей блестящей гипотезой об «электромагнитной жизни вещества». Его натолкнуло на эту мысль обилие и разнообразие источников излучения, открываемых разными исследователями. То новые металлы, то минералы, то органические вещества — кости, мускулы, кровь, мозг, то химические реакции оказывались «излучателями». Часто случалось, что вещества, не испускавшие раньше никаких лучей, в иных условиях оказывались активными источниками их.
...Это случилось на улице, вечером, когда Тунгусов возвращался домой. Проходя мимо книжного магазина, он по обыкновению остановился у витрины, чтобы посмотреть новинки. Ничего интересного не оказалось. Может быть, занятый своими мыслями о лучах, он просто и не заметил ничего. Но отойдя несколько шагов, Тунгусов вдруг увидел перед собой, как в тумане, одну из выставленных книг. Гладкий синий коленкор, чёткие крупные буквы: «Д. И. Менделеев», и внизу, в тонкой черной рамке, белый прямоугольник с изображением первой системы элементов, записанной великим учёным.
 |
| Проходя мимо книжного магазина, он по обыкновению остановился у витрины. |
Мысли лихорадочно запрыгали...
«Периодическая система... Все вещества в природе состоят из девяноста двух элементов... Каждый из них отличается от предыдущего тем, что его атом содержит на один электрон больше... А в ядре атома столько же положительных зарядов, сколько электронов на орбитах... Атом — электрическая система, электроны движутся вокруг ядра по своим орбитам, как планеты вокруг солнца... Так, так... Ничего нет удивительного в том, что это движение порождает электромагнитную волну...»
Тунгусов уже не шёл, а почти бежал, повинуясь стремительному потоку своих мыслей. Сердце колотилось в волнении. Тунгусов как бы приоткрывал завесу, за которой скрывалась грандиозная, решающая тайна.
Тайна была открыта.
Каждый элемент всегда испускает лучи строго определенной длины волны. Её можно вычислить. Эта волна — такой же постоянный признак всякого элемента, как удельный вес, как масса его атома...
Теперь можно составить новый вариант таблицы Менделеева; в ней, кроме атомных весов и порядковых номеров, обозначающих количество электронов в атоме, будут стоять новые цифры — длины волн тех лучей, которые всегда исходят от данного элемента!
А в спектре лучистой энергии, где-нибудь, очевидно между рентгеновыми и ультрафиолетовыми лучами, вместо «белого пятна» появится новый ряд лучей с обозначениями: «лучи водорода», «лучи лития», «лучи железа», «лучи золота»...
Многое становилось теперь понятным. Все тела, все вещества, а значит и все их соединения, и реакции всегда дают лучи. Разница между ними только в длинах волн. А от длины волны зависит характер их действия, их влияния на окружающие тела. Поэтому-то и установлены пока только некоторые источники излучения, именно те, влияние которых удалось подметить исследователям. Излучения эти наполняют мир своими неощутимыми потоками, они сочетаются, складываются друг с другом, находят резонанс в сходных по составу телах и, может быть, повышают их собственную лучистую энергию...
Она очень мала, эта энергия, ничтожно мала. Неудивительно, что для её обнаружения до сих пор не нашлось физического прибора, детектора. В самом деле, какое электромагнитное поле может создаться вокруг атома? Подсчитать, вычислить энергию такого поля, конечно, можно, но нет такого прибора, на показания которого эта микроскопическая энергия могла бы подействовать сколько-нибудь заметно.
Чувствуя под ногами твёрдую почву своей волновой системы, Тунгусов уверенно продвигался вперёд. Все средства, которыми располагали современная физика и радиотехника, были в его руках. Предстояло распорядиться этими средствами так, чтобы мощность новых лучей могла быть значительно усилена.
Приёмы и методы ультракоротковолновой радиотехники оказались для этого почти негодными: они позволяли управлять волнами длиной от десяти метров до одного сантиметра, а тут, как показывали расчёты Тунгусова, волны измерялись тысячными долями микрона! Количество переходило в качество, менялись свойства, менялись законы. Радио и электротехника отчасти уступали место оптике, потому что эти микроволны были близки к волнам света и подчинялись во многом законам светового луча. Но все-таки по своей природе это были электромагнитные волны, и Тунгусов был уверен, что сумеет найти для них подходящие законы.
Он заперся в своей квартире, никого не принимал и часто даже не отвечал на телефонные звонки, заставляя работать своего неутомимого автоматического секретаря. Смена дня и ночи потеряла для Тунгусова всякий смысл; он работал, не обращая на них никакого внимания, ложился спать, когда чувствовал, что веки смыкаются независимо от его воли, а голова наполняется мягкой дымкой тумана. Через шесть-семь часов отдохнувшая мысль возвращала ему сознание, он вскакивал и, если в этот момент не была глубокая ночь, соприкасался с внешним миром, который появлялся в его комнате, как полнейший контраст с напряженной деятельностью инженера.
Медленно открывалась дверь, и внешний мир этот в образе тёти Паши, добрейшего существа неопределённо солидного возраста, как бы вливался в комнату.
Тунгусов шутливо называл тётю Пашу «кормилицей», потому что ей он однажды доверил заботу о своём питании. Это был мудрый шаг! Она с таким вниманием и так бескорыстно исполняла свои обязанности, словно заботилась о родном ей человеке. И кто знает, что сталось бы с Николаем, если бы не прекратились его постоянные недоедания, сухомятка и случайные столовки. Вечно увлечённый своими идеями и работой, он никогда не вспоминал о еде, пока не чувствовал, что валится с ног от голода. Так он понемногу «отвыкал» есть, заметно худел и слабел, и только настойчивое вмешательство тёти Паши вернуло ему прежнюю природную крепость.
Впрочем, не одной только заботой о питании ограничивалась роль тёти Паши в жизни Тунгусова. У неё не было семьи; муж и сын погибли в гражданскую войну. Остались огромные, неиспользованные запасы нежности, заботы. Годами они лежали глубоко под спудом, не находили приложения. Николай тоже остался один после смерти брата, а вскоре и матери. Он и принял на себя тёплый поток недосказанной материнской любви Прасковьи Гавриловны.
Любовь эта была проста, как проста была и сама тётя Паша. Она следила за его бельём, стирала, штопала, иногда и прикупала сама, что находила нужным, из денег, которые давал ей на хозяйство Тунгусов; он же никогда не спрашивал отчёта и чувствовал бесконечную благодарность к «кормилице» за освобождение его от всех этих неприятных забот.
Одного только не могла осилить тётя Паша: заставить Тунгусова вовремя ложиться спать. И вот, услышав из кухни, что он наконец встал и умылся, она быстро собирала завтрак или обед, смотря по времени, и, нагруженная посудой, входила к нему, стараясь казаться мрачной и недовольной.
— Доброе утро, тётя Паша, — встречал её Тунгусов, торопливо заканчивая свой несложный туалет.
Она ворчала в ответ мягким баском:
— Утро... утро... Опять ночь не спал?..
— Не спал, тётя Паша, работал.
— Ну... Это что? Разве так работают?.. Ты, Николай Арсентьевич, только здоровье своё губишь. Посмотри на себя: зелёный стал. Это что? Сидишь целыми сутками взаперти, воздух отвратный, накурил, воняет... Ну? Разве возможно? Другие, вон, тоже работают: и погуляют и физкультурой занимаются...
— У меня, тётя Паша, мозги теперь физкультурой занимаются.
— Мозги... Это что? Вот и видно, мозги у тебя неладные, милый... Ешь садись — остынет...
*
Теоретические изыскания между тем подходили к концу. Законы и формулы, сначала в воображении Тунгусова, а потом и в действительности, приобретали очертания и формы деталей заветного генератора новых лучей.
В углу, на пятом столе, в небольшой электроплавильной печи уже сверкало расплавленное кварцевое стекло. В тигельках, ретортах и колбах плавились, очищались, выпадали осадками и кристаллами чистые элементы, из которых составлен мир...
 |
| В небольшой электроплавильной печи уже сверкало расплавленное кварцевое стекло. |
Основной источник излучения этого генератора оформлялся в виде стеклянного баллона с причудливо торчащими из него рогами отводов, через которые входят внутрь электроды. Внизу, в двух углублениях толстого дна — свинец, металл, тайны которого ещё не раскрыты наукой. Он один может задерживать любые виды электромагнитного излучения; даже рентгеновы лучи и гамма-лучи радия не могут пройти через свинец. И в менделеевском ряду элементов свинец занимает особое место: это последний из устойчивых элементов, не подверженных распаду. Все элементы с большим, чем у свинца, атомным весом радиоактивны, они непрерывно разлагаются на составляющие их невидимые частицы и исчезают в течение более или менее продолжительного срока. И ничто не может остановить этого распада.
Сильный электронный поток из верхней части баллона падает вниз, на свинец, нагревает его, плавит. Свинец кипит, наполняет баллон своими парами, которые сгущаются у стенок и мелкими тяжёлыми капельками сбегают по стеклу. Электроны с космической скоростью несутся сквозь пространство баллона, сталкиваются с атомами свинца, сбивают, сотрясают их планетные системы... Призрачный, сероватый свет выдаёт эти неслышные катастрофы. И вместе с ним через кварцевые стенки баллона свободно выходят волны-лучи. Они улавливаются электрооптической системой и собираются в один мощный невидимый луч!
Пользуясь законами волнового резонанса и модуляции, Тунгусов получил возможность менять длину волны генератора. Он достигал этого, воздействуя на неё естественным излучением различных химических элементов. Так, модулируя луч генератора, он мог превратить его в луч любого металла.
Некоторые детали оптической системы не могли быть сделаны домашними средствами, и Тунгусову пришлось их заказать в мастерской института.
Наступили дни ожидания.
Сначала Тунгусов решил отоспаться. Но это оказалось невозможным: много спать Николай уже не мог. Тогда он взялся за продвижение в жизнь своего ультракоротковолнового телефона.
Тут-то и появился Федор, первый человек, которому Николай рассказал о своём «генераторе чудес». А уже на другой день после их встречи из оптического института сообщили, что первые заказанные детали готовы.
Тунгусов забросил телефон и начал монтировать полученные линзы.
*
Федор навещал теперь друга через каждые два-три дня. И не только чувство дружбы неудержимо тянуло его к Николаю: он нашёл в нем неиссякаемый источник знаний, увлекательных, почти фантастических идей, которые тем не менее были крепки, реальны и наполнены живым, конкретным содержанием.
Всякий другой помешал бы Николаю одним своим присутствием, Федор не мешал. Не говоря уже о том, что он просто практически помогал другу во время работы, он оказался тем свободным и благодарным руслом, в которое Николай щедро направил поток своих знаний и идей. Когда Федор приходил, Тунгусов преображался. Обычно сдержанный и молчаливый, даже скрытный, он быстро подхватывал всякий вопрос, всякое недоумение Федора, объяснял, иллюстрировал опытами, которые походили иногда на фокусы опытного «престидижитатора и трансформатора», радовался бесконечному удивлению друга.
Увлекаясь, он часто выходил за пределы понятного Федору и тогда продолжал свои рассуждения уже для самого себя, чувствуя, что его обобщения переходят в творческий процесс, который нельзя остановить.
Эти разговоры не мешали работе. Мешало другое: таинственные буквы LMRWWAT. Они гвоздём сидели в мозгу Николая, мучили, беспокоили, отвлекали. Николай мучился сам, мучил и Федора, требуя, чтобы он тоже думал над смыслом этих букв. Правда, для решения немец не дал никаких указаний, но, очевидно, можно было обойтись и без них...
Немец продолжал время от времени появляться в эфире, всегда внезапно и, очевидно только для того, чтобы связаться с Николаем.
— Как схема? — коротко спрашивал он.
— Bd. Sory. Nil! — отвечал Тунгусов. — Плохо, очень сожалею, но ничего не понял
Немец стремительно приветствовал и тотчас исчезал из эфира. Однажды Николай вместо ответа на обычный вопрос о схеме спросил:
— Можно ли выполнить её без дополнительных указаний?
С обычной лаконичностью немец ответил:
— Можно. Дайте нескольким друзьям.
А на другой день, очевидно усомнившись в лёгкости расшифровки, он добавил:
— Вы все её хорошо знаете...
И исчез.
Николай щёлкнул выключателем передатчика.
— Это уже все-таки кое-какие указания, — сказал он Федору. — «Дайте нескольким друзьям», «вы все её хорошо знаете».
— Кого «её»?
— Да эту самую схему. Схему теперь явно надо понимать, как схему ключа к шифру. Может быть, это первые буквы слов какого-нибудь хорошо известного нам лозунга, или названия учреждения, или заглавия литературного произведения...
Был опять перерыв в работе, «вынужденная посадка», как говорил Федор. Оптика снова задерживала монтаж генератора. Друзья пили чай и усиленно копались в памяти, выискивая подходящие сочетания слов, комбинируя слова из букв злосчастной «схемы». Николай сыпал разными предположениями, как из рога изобилия. У Федора дело шло плохо. Он не мог сосредоточиться. В этот вечер у него были свои виды на Николая, и он только ждал удобного момента, чтобы переменить тему.
— Сегодня я тебе плохой помощник, — сказал он наконец. — Голова не тем занята.
— А что у тебя? — встрепенулся Николай.
— Перелом, Коля. Приходится менять курс, переключаться на какую-нибудь другую специальность. Моя становится ненужной.
— Это самолёты-то становятся ненужными? — прищурился Николай.
— Да, представь... Деревянные самолёты. Деревянные винты. В военном авиастроении дерева уже почти нет, там все — металл. Остались только некоторые разведчики да учебные машины. А в гражданской — спортивные. Словом, на мой век дерева в авиации не хватит... И черт меня дёрнул пойти по этой древесной линии!
— Постой, постой, Федя! Поменьше трагизма. В чем, собственно, дело? Почему дерево становится негодным?
— По разным причинам. И по технологическим — при современных скоростях, мощностях моторов и высотах полёта дерево как материал не может конкурировать с металлом; и по причинам экономическим.
— Первое относится, очевидно, к винтам. Но ведь не все же учебные, спортивные, почтовые, да и другие самолёты гражданской авиации нуждаются в таких потрясающих скоростях, высотах и мощностях? А что значит: «по причинам экономическим»? Ты хочешь сказать, что дерево дороже металла?
— Да, почти так.
— Почему?
— А вот я тебе расскажу, что получается из дерева в процессе сушки, тогда ты увидишь, почему. Ты, конечно, понимаешь, что для наших целей нужно дерево особого качества, особых пород. Оно идёт с Кавказа, из Сибири. Сначала выбираются лучшие экземпляры и подсушиваются в течение двух-трех недель на месте, в коре; затем они перевозятся, распиливаются, и начинается настоящая сушка. Нужно, чтобы влаги было не больше десяти процентов. Самая лучшая сушка — это просто держать дерево в умеренной, возможно равномерной температуре и ждать. Но при таком способе ждать приходится около года. Поэтому мы пользуемся искусственной сушкой, в специальных шкафах, где поддерживается определенный режим влажности воздуха и температуры. Таким образом нам удаётся намного сократить время сушки. Но все-таки в результате из всего заложенного в шкафы количества древесины получается не больше половины, годной для обработки. Остальное — брак. Микроскопическое исследование обнаруживает в дереве мельчайшие трещины, делающие его непригодным.
— Так-так... — протянул Тунгусов, постукивая пальцами по столу и уставившись на Федора с каким-то ироническим вниманием. — И сколько же времени продолжается такая сушка?
— Ну, это скоро: суток десять.
— Суток?! — вскричал Николай.
— Ну, конечно... Можно ещё ускорить, но тогда и брак будет больше.
Тунгусов заскрипел стулом, возмущённо ёрзая.
— Послушай, Федя, может, у вас завод какой-нибудь отсталый, допотопный?
— Как отсталый? — смутился тот. — Новейшее оборудование. Да ведь я же знаю, за границей тоже...
— Тётя Паша, — обратился Тунгусов к вошедшей с чайником «кормилице», — ты кажется, говорила, что у нас дрова сырые?
— Сырые, Николай Арсентьевич, ну прямо вода, видно — только из лесу. Трещат да парят, а жару никакого.
— Будь добренька, тётя Паша, выбери нам небольшое поленце, да посырее.
Через несколько минут, в продолжение которых Тунгусов молча возился около одного из своих бесчисленных электроприборов, полено было принесено. Николай, вооружившись слесарной ножовкой, выпилил из полена небольшой аккуратный брусок.
— Чудаки... — бурчал он сердито. — Вот весы, вот кронциркуль, вот таблицы... Можешь определить влажность?
— Пожалуйста, — ответил Федор, садясь к весам. — Влажность почти нормальная для свежего леса, — заключил он, сделав вычисление.
— Сколько?
— Восемьдесят шесть процентов.
— А вам нужно восемь?
— Восемь, лучше семь.
— А шесть?
— Ещё лучше.
— А пять, а четыре, а три?
— Да ведь это невозможно!
— Невозможно?
— Ну, конечно!
— Эх, чудило! Иди сюда. — Николай метнулся к своему ультракоротковолновому генератору и, поместив брусок между двумя дисками конденсатора, включил ток.
— Смотри на часы!
Через две-три секунды показался пар. Облачко сгустилось, окутало брусок; маленькие молнии вдруг защёлкали в туманном пространстве. Тогда Николай сбавил ток. Пар вдруг исчез, и Николай бросил брусок на стол.
— Сколько прошло?
— Меньше минуты, секунд пятьдесят.
— Ну-ка, взвешивай, вычисляй.
Федор взял брусок и в тот же момент вскрикнул удивлённо: брусок был почти невесом. Взвесив и рассчитав влажность, он повернул к Николаю обескураженное лицо.
— Ну? — рассмеялся Тунгусов.
— Два процента, Коля!.. Замечательно! — Федор перекладывал брусок с руки на руку, щупал его, давил и царапал ногтем.
 |
| Федор перекладывал брусок с руки на руку, щупал его, давил и царапал ногтем. |
— Но постой, а как структура? Может быть, нарушена?
— А посмотри. Вот тебе сильная лупа, вот свет. Если хочешь, сделаем срез, посмотрим под микроскопом.
Сделали срез. У Федора даже брови полезли вверх, когда он увидел в микроскоп красивую, похожую на пчелиные соты ткань берёзы.
— Коля, это же великолепно! Никаких нарушений! Что же это такое?
— Ну, если уж тебе это так понравилось, покажу ещё фокус.
Тунгусов снова сунул брусок в генератор и через несколько секунд, понюхав, вынул его. Теперь брусок был похож на пересушенный сухарь из крутого кислого теста. Его грани вдавились, углы стали острыми.
— На-ка, распили его пополам.
Федор распилил. Тонкий внешний слой древесины был твёрд, едва поддавался пиле, внутри бруска оказался уголь.
— Сгорел! — воскликнул вконец поражённый Федор. — Нет, это прямо чертовщина какая-то! Сгорел внутри! Как же это может быть, Коля?
— Как, как? — заворчал Тунгусов. — Все очень просто. Я помещаю брусок в электрическое поле высокой частоты. А частота тут знаешь какая? Около тридцати миллионов колебаний в секунду. Эта частота даёт волны длиной в один сантиметр. Энергия поля пронизывает древесину всю насквозь и, действуя на молекулы, вызывает равномерное повышение температуры сразу во всей массе бруска. Вода превращается в пар и уходит сквозь поры, как ты видел. Процесс этот можно провести почти мгновенно, если усилить энергию поля. Но тогда пар, не успевая выходить наружу, будет рвать дерево. Получатся трещины. Теперь ты понимаешь, почему все известные сейчас способы сушки требуют очень длительного времени либо дают сплошной брак? Ведь иначе и быть не может. Вы нагреваете дерево извне. Что получается? Дерево — очень плохой проводник тепла, поэтому прежде всего высыхают его внешние слои. Высыхая, они сжимаются и в то же время становятся хрупкими. А внутри — прежний объем. Возникают колоссальные напряжения, которые и разрывают дерево. А при том способе, который я тебе сейчас показал, благодаря равномерности нагревания во всей толще дерева никаких напряжений нет и быть не может, поэтому и древесина не разрушается. Понятно?
— Не совсем. Если нагревание происходит равномерно во всей толще, то почему же у тебя брусок сгорел только внутри, а поверхность его уцелела?
— А это потому, что испарение влаги с поверхности несколько охлаждает наружный слой, и нагревание его немного запаздывает. Если держать его дольше, сгорит весь.
— Слушай, Коля, а можно таким образом сушить большие массы древесины, скажем, бревна?
— Конечно, можно. Надо построить более мощный генератор, с большим конденсатором, и пропускать через него бревна по конвейеру.
— Но ведь это же замечательно! — снова зажегся Федор. — Это выход из положения! Пожалуй, авиастроение может подождать отказываться от дерева, а мне... не придётся менять специальность!.. Коля, ты должен наладить это дело. Давай возьмёмся вместе, у нас, на заводе! Ведь это будет целая революция! Мы сохраним стране ценные металлы, удешевим самолётостроение... Я все организую, буду работать сам, ты только сделай проект и руководи. Ну, идёт?
Тунгусов задумался. Предложение было соблазнительное, но новая работа потребовала бы немало времени и внимания. А «генератор чудес»?..
— Что ж, пожалуй... Но не раньше, чем я кончу свою машину. Никаких новых дел я до этого не начну. Возможно, что ждать долго не придётся, вероятно завтра будет готова последняя оптика... А ты пока зондируй у себя на заводе почву. Да не горячись, смотри, я ещё не знаю точно, скоро ли кончу, всякие могут быть сюрпризы...
*
Наступили последние, решающие дни.
Ровно полгода прошло с тех пор, как Тунгусов с головой ушёл в создание своего фантастического «генератора чудес». Таинственное это название, иронически брошенное впервые Фёдором, теперь приняло приличную, строгую форму «ГЧ».
Вопреки обыкновению Тунгусова аппарат не был отделан до конца. Чрезвычайно сложный монтаж, бесконечное количество деталей не были заключены в общую оболочку. Не хватало «одежды». её заменял простой бязевый чехол, который Тунгусов набрасывал сверху, когда прерывал работу.
Было несколько сложных конструктивных узлов, детали которых могли быть окончательно размещены только после тщательной проверки их в работе. И Тунгусов проверял, искал наиболее выгодное расположение деталей. Колоссальная частота пульса, который готов был забиться и оживить холодное пока тело «ГЧ», заставляла учитывать каждую десятую долю миллиметра взаимной близости деталей и экранов, ибо именно в этой близости, в чутком касании и сплетении невидимых электрических и магнитных полей и рождались новые лучи.
Тунгусов вовсе перестал выходить из дому.
Каждый новый день он считал последним днём этой кропотливой, утомительной работы. Он измерял, рассчитывал, вычислял, отвинчивал и снова укреплял детали. А они в это время опять сползали с назначенного им цифрами места, смещались на какую-нибудь неуловимую часть миллиметра, на незаметную долю градуса... Измерительные приборы капризничали, приходилось вычислять и учитывать ошибки, придумывать новые способы измерений...
Тётя Паша даже ворчать перестала. Она знала, что работа кончается, и ждала этого конца с таким же нетерпением, как и Тунгусов.
— Стекла-то все привинтил? — спрашивала она участливо, поглядывая издали на странный аппарат.
— Стекла все, тётя Паша. Теперь вот катушки остались...
— Много ли катушек-то? — деловито осведомлялась она, по-своему оценивая объем работы. И Тунгусова бодрила и радовала эта живительная струйка простого человеческого участия.
Мучительно медленно приближавшийся конец работы тем не менее наступил неожиданно и ошеломляюще. Вдруг оказалось, что делать больше нечего. Все сделано! Сложнейшие задачи решены, все детали готовы, проверены, поставлены на места... Проверять больше нечего.
Идея осуществлена!
Верно ли?..
Впервые Николай почувствовал тревогу за результат работы. А вдруг ошибка?! Вдруг его научные обобщения, из которых создан этот рогатый, причудливый аппарат, — лишь фантазия самоуверенного дилетанта, перескочившего за пределы собственных возможностей?..
Сейчас это решится!
Остаётся только включить генератор, поставить на пути луча микроскоп с биологическим приёмником-детектором...
Нет... Николай медленно снял с гвоздя покрывшуюся пылью кепку, заметил этот налёт, усмехнулся и вышел, хлопая кепкой об руку. Тётя Паша, услышав его шаги, медленно выплыла на порог кухни и застыла.
— Кончил, что ли?
— Пойду прогуляюсь, — уклончиво ответил Николай.
Был тихий и тёплый вечер. Николай дышал полной грудью после долгого своего заточения.
Шли прохожие, неслись, крякая, как утки, автомобили.
Николай старался ни о чем не думать, но не мог заглушить смятенных мыслей.
«Ошибки не может быть!»
Дойдя до первого же переулка, он не выдержал, повернул назад и быстрым шагом вернулся домой.
Нечего медлить, все в порядке! Сейчас он даст ток, и из круглого отверстия в толстом свинцовом экране брызнут новые лучи...
Лучи, которые дадут человеку власть над веществом, лучи, которые позволят разрушать или переделывать материю в зависимости от поворота вот этой эбонитовой ручки.
Вот кусок железа. Он уже давно ждёт своей участи. Сейчас Тунгусов нацелится на него, повернёт ребристую ручку верньера так, чтобы белая стрелка его остановилась на цифре «26». Тогда из свинцового отверстия пойдут «лучи железа», колебания которых соответствуют незримым волнам, исходящим от этого куска.
И железо начнёт резонировать...
Никто не знает, что такое резонанс. Но резонанс — это страшная сила. Слабым своим голосом человек крикнет: «О-о-о-о!», и в этом звуке может оказаться тон, который разрушит скалу.
Но это механика... Электрический резонанс сильнее, он действует на самую крепкую в мире систему — на атом.
...Если самый быстроходный современный самолёт на полном ходу — двести пятьдесят метров в секунду! — врежется в скалу, пострадает немного скала, разобьётся вдребезги самолёт, но ни один атом камня или металла не будет нарушен...
А электрический резонанс...
...Железо начнёт резонировать.
Чуть заметный поворот другой ручки — и мощность колебаний усилится. Электроны атомов железа, попавшие в плен резонанса, метнутся вон, станут вылетать из своих орбит!
Равновесие атома нарушится.
Атом железа перестанет быть атомом железа: он станет атомом марганца, хрома, ванадия, титана...
*
Николай перенёс «ГЧ» на стол у окна, поставил его на ящик.
Куда направить луч? Надо быть осторожным: кто знает, что может случиться, если он проскользнёт мимо железного бруска, положенного на край подоконника, и упадёт на человека... За окном было уже темно. Розоватый кусок мутного столичного неба нависал сверху, сжатый с боков силуэтами двух ближайших зданий. Они казались огромными из полуподвальной комнаты Тунгусова. В пролёте между ними белел освещённый фонарём фасадик старого двухэтажного дома на другой стороне улицы, а где-то, ещё дальше за ним, высилась черная глыба какого-то большого здания. Вереница широких окон в верхнем этаже его была ярко освещена, и в самом последнем окне справа маячила черная фигурка человека, очевидно стоящего на возвышении.
Николай взял бинокль. Человек жестикулировал, стоя перед пюпитром, что-то говорил, обращаясь, очевидно, к аудитории, которая не могла быть видна отсюда. Человек стал ориентиром для Николая. Бинокль сдвинулся чуть вправо. Здание оборвалось темным углом. Да, там никаких построек больше нет. Это — небо.
Туда, мимо угла здания, вверх, в мировое пространство Николай направил объектив своего аппарата, отклонив его назад. Потом он опустил штору и включил ток.
Повернул ручку настройки. Серым светом зажглась свинцовая лампа...
Сейчас — резонанс...
Что ж, ждать нечего. Тут все должно происходить мгновенно...
Он протянул руку, пощупал прохладный полосатый кусок металла, расчерченный кривыми полосками — следами пилы.
Так... все нормально... ничего и не должно быть.
Потом прибавил мощность... чуть-чуть...
Ничего.
Больше. Пол деления шкалы, Целое деление. Два, три, пять...
Николай прошёлся по комнате, закурил папиросу.
Так! Волна железа вычислена неправильно. Ничего, есть медь, есть алюминий, молибден, цинк, бром, золото, цезий — все есть!..
Он положил медь, повернул стрелку на цифру «29», потом чуть сдвинул настройку влево, затем вправо...
Он ощупывал, рассматривал металл. Отковыривал резцом маленькие стружки, клал в пробирку, пробовал в реакциях...
Медь оставалась медью. Цинк — цинком, химически чистым, настоящим цинком. Сурьма — сурьмой, вольфрам — вольфрамом...
Бледный, усталый, обросший блестящей светлой щетиной, с блуждающими глазами и необычной складкой растерянности у рта, Николай упрямо продолжал свои пробы. От элементов он перешёл к химическим реакциям. Потом к дрожжевым блокам под микроскопом...
Но влияние лучей ни в чем не обнаруживалось. Только счётчик Раевского, включённый через мощный усилитель в микрофон, отсчитывал едва слышные удары, указывая на присутствие какого-то слабого электромагнитного излучения.
Теперь, когда были исчерпаны все возможные способы проверки, Николай сдался.
Он почувствовал слабость. Вся энергия мысли, нервное напряжение, брошенные на бесплодную работу, опустошили его. Голова бессильно склонилась к баллону, мерцающему свинцовым туманом, и пальцы нервно и резко повернули ручку настройки. Аппарат дрогнул и сдвинулся с места...
 |
| Голова бессильно склонилась к баллону. |
Только теперь с необычайной силой и ясностью страшное сомнение, граничащее с отчаянием, потрясло мозг:
«Ошибка... неужели принцип неверен?..»
Несколько секунд стоял Николай, закрыв глаза, склонившись над своим созданием. Вдруг все мысли о генераторе ушли куда-то, а из глубин сознания поднялись и зажглись неразгаданные таинственные знаки: LMRWWAT.
Комментариев нет:
Отправить комментарий