ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЛУЧИ СМЕРТИ
Комната в подвальном этаже преобразилась.
На одном из столов, вместо чертёжных инструментов и груды свёрнутых рулонов бумаги, появились скатерть, посуда, о происхождении которых Николай не имел ни малейшего представления. Лишние столы были отодвинуты подальше. Откуда-то были принесены стулья.
В то время как Федор и тётя Паша, меняя топографию местности, энергично налаживали импровизированный ужин, в котором все уже основательно нуждались, девушки с интересом оглядывали удивительную обстановку жилища изобретателя.
Николай расчистил половину другого стола от самых разнообразных предметов и не теряя времени, принялся за работу. Девушки присоединились к нему.
— Очень интересно, как вы будете действовать дальше, — заметила Анна. — Я все же не понимаю, что даёт нам разгадка этих букв.
— Да, она даёт немного, — улыбнулся Николай. — Она только указывает источник, откуда можно извлечь настоящий ключ к шифру. Но этого достаточно. Остальное — вопрос времени. Мы перепробуем все возможные комбинации и найдём ключ... — Он взял лист бумаги и крупным, чётким почерком написал на нем текст гимна. — Ну, давайте рассуждать. Итак, мы теперь знаем, что цифры, которыми написана вот эта радиограмма, обозначают буквы, взятые в каком-то порядке из текста «Интернационала». Можно, конечно, придумать множество разных сложных способов составления цифрового алфавита по данному тексту. Но в нашем случае, я думаю, способ должен быть очень простой, ибо немец уже достаточно законспирировал самый источник шифра. К тому же он не может рассчитывать на то, что мы опытные криптографы...
Поэтому возьмём один из простейших приёмов. Будем просто обозначать цифрами 1, 2, 3 и так далее по порядку каждую новую букву, попадающуюся в тексте. Возьмём первую строку: «Вставай, проклятьем заклеймённый...» Она, конечно, даст нам максимум знаков.
Начнём с нуля. Смотрите, в — это 0, с — 1, т — 2, а — 3, в — уже было, пропускаем, а — тоже, и — будет 4... Анна Константиновна, а вы пока напишите отдельно столбиком латинский алфавит. Только прибавьте туда после c — ch и три смягчённые гласные: ä, ö и ü с немецким «умлаут». Так полагается в радистской азбуке...
— Есть... Интересно только, как вы приведёте этот радио-латинский алфавит в соответствие с русским?
— Ничего не может быть проще.
— Но ведь в латинском алфавите двадцать шесть букв, с вашим добавлением будет тридцать, а в русском — тридцать две. К тому же таких букв, как я, щ, ч, ы, ь, нет в латинском, а у вас в тексте «Интернационала» они уже занумерованы. А в латинском есть j, q, x, y, z, которых нет в русском...
— Ничего, Анна Константиновна! Это соответствие уже установлено международной практикой радистов. Они всегда записывают принимаемые знаки Морзе латинскими буквами независимо от того, на каком языке идёт передача. И прочесть такой текст, зная язык передачи, всегда можно, ибо некоторые знаки имеют для каждого языка своё определенное значение. Например: четыре точки означают латинское h и русское х; два тире—точка—тире — это латинское q или русское щ; три точки—тире — латинское v или русское ж; икс — это мягкий знак, игрек — ы...
— Ага, понимаю! Ну, диктуйте ваши цифры, Николай Арсентьевич. А?
— Три.
— ...а смягчённое?
— Это значит я... Десять.
— ...b?
— Двадцать два.
— ...с?
— Двадцать шесть...
Буквы латинского алфавита превратились в цифры. Оказалось, что в «Интернационале» не хватает только одной буквы ф. Её обозначили следующей по порядку цифрой 29. Оставалось заменить цифры таинственной радиограммы соответствующими им буквами и прочесть сообщение немца.
Николай положил перед собой раскрытый журнал радиоприёма, в котором почти целую страницу занимал принятый им зашифрованный текст.
Он выглядел так:
Теперь были заняты все трое: Николай произносил цифры текста, Анна по составленному алфавиту находила соответствующую букву, Наташа записывала.
Три пары глаз с нетерпением следили за каждой буквой, появлявшейся из-под её карандаша.
Две... три... четыре...
Это ещё мало, конечно. Слова текста, несомненно, сокращены. Кроме того, слова не разделены между собой. Десять-пятнадцать букв уже должны определить смысл, если он тут есть...
На первой строке Николай прервал запись:
Это был бессмысленный набор букв!
Анна чувствовала всю ответственность своего положения. Она одна знала хорошо немецкий язык и могла бы восстановить текст, если бы оказалось, что этот набор букв действительно имеет смысл. Несколько минут она напряженно думала, вглядываясь в строку, а Николай подсказывал ей всевозможные способы искажения текста.
— Текст, конечно, должен быть искажён, — говорил он, — ибо текст, состоящий из нормальных слов и зашифрованный примитивно, всегда можно разобрать, даже не зная ключа. Искажение нужно для того, чтобы уничтожать характерные для данного языка особенности в сочетании звуков, в последовательности букв, в количественном преобладании некоторых из них над другими. Все это даёт указания для расшифровки. Но в то же время искажение это не должно, по возможности, затемнять смысл расшифрованного текста.
— Нет, — сказала наконец Анна огорчённо, — здесь нет никакого смысла, по-моему.
— Ну что ж, значит мы ошиблись.
Между тем комната наполнилась аппетитными запахами. На столе на сковороде весело шипело поджаренное мясо, принесённое тётей Пашей, дымился отваренный картофель, ярким пятном рдели в глубокой тарелке сочные помидоры и зеленели ломтики огурцов, булькало разливаемое Фёдором в стаканы розовое вино.
«Криптографов» не пришлось долго упрашивать прервать их занятие. Слегка смущённые первой неудачей, они быстро пересели к нехитрому, но соблазнительному столу. Федор, не мешкая, открыл «банкет» коротким тостом в честь друга, главного виновника сегодняшних торжеств. Его горячо поддержали, выпили и с увлечением стали утолять голод, делясь впечатлениями дня.
Бодрое чувство победы ни на секунду не оставляло Федора. С необычайной остротой он все время ощущал успешное завершение сушилки как необычайно важное событие, как революцию в технике и в промышленности, революцию, которую начал он сам...
Заразительно было радостное возбуждение Федора, однако мысли Николая и девушек то и дело возвращались к загадочному шифру. Николай усиленно искал ошибку. Анна, окончательно разобравшись в технике шифровки, тоже искала её.
— Скажите, Николай Арсентьевич, — спросила она, — как вы думаете, знает ли ваш немец русский язык?
Николай покачал головой.
— Нет... Это несомненно... Если б знал, он дал бы мне понять это в первом же нашем разговоре.
— А «Интернационал»?
— Я уверен, что он и «Интернационала» по-русски не знает. Он просто сообразил, что надо взять возможно более популярный у нас текст, добыл его где-нибудь и выбрал из него строку — для «намёка» на гимн.
— Но позвольте, ведь он должен был не только выбрать строку, но и шифровать своё сообщение, значит составить эту самую азбуку по тексту «Интернационала»?!
— Ну, конечно...
— Ну, тогда, я думаю, вы ошиблись, предполагая этот путь, — произнесла Анна. — Вы смотрите: чтобы зашифровать сообщение, ему нужно было достать русский текст гимна, русскую азбуку, установить эти самые соответствия между оригинальными буквами... Для этого нужно иметь русские обозначения знаков Морзе. Сомневаюсь, чтобы все это он мог иметь под рукой. Наверное, он избрал другой путь...
— Какой же, вы думаете?
— А вот какой. Единственное, что он должен был достать, это только одну строку из гимна — для «намёка», как вы правильно говорите. Ему нужно было намекнуть нам на «Интернационал». Но, конечно, не на русский его текст, а...
— А-а... немецкий? — перебил быстро Николай.
— Ну да! Иначе он едва ли справился бы с задачей, не зная русского языка.
— Гениально, Анна Константиновна! Вы правы! Нам нужно составить ключ по немецкому тексту гимна. Но... вы знаете его?
Анна смущённо покачала головой.
— Вы понимаете, Наташа, что это значит? — увлечённо говорил между тем Федор. — Мы будем строить такие сушилки не в городах — на фабриках и заводах, а в лесах, на берегах сплавных рек, там, где добывают лес. Представляете: небольшая гидростанция — и такая сушилка! Лес подвозят и тут же сушат! Сейчас наши железные дороги возят лес, в котором пятьдесят процентов влаги. Это значит, что половина поездов, груженных лесом, — то есть десятки тысяч вагонов! — возят чистую воду, которая никому не нужна! А тогда составы будут грузить только готовым, высушенным лесом. Транспорт освободится от воды, грузооборот страны...
— Правильно, правильно, Федя! — улыбаясь, перебил Николай. — Только вот что, товарищи: нам необходимо достать где-нибудь немецкий текст «Интернационала».
— Я, кажется, знаю... только один куплет, — нерешительно произнесла Наташа.
— Вы?! Ну, Наташа, вы сегодня прямо герой! Откуда же вы знаете?
— А мы в немецком кружке начали разучивать его недавно.
— Ну, замечательно! Давайте скорей запишем. Хватит и одного куплета, я думаю. Если каких-нибудь букв не окажется, обойдёмся и без них...
Напевая мотив гимна, Наташа лёгкой восстановила в памяти слова первого куплета и припева. Анна записала, и Николай сразу же обозначил буквы цифрами, начиная с нуля.
— Ура, — вскричал Николай, — не хватает всего шести букв, и притом наименее употребительных! Давайте ваш латинский алфавит, Анна Константиновна, и пишите новые цифры...
Азбука была быстро составлена. Снова начали переводить цифры шифрованной радиограммы. Все с нетерпением ждали появления каждой новой буквы, стремясь уловить смысл.
— Двадцать три... шестнадцать... начал Николай.
— Ph, — записала Наташа.
— Двадцать девять...
— Такой у нас нет, Николай Арсентьевич.
— Ничего, сделайте пропуск, Наташа, и пишите дальше... Двенадцать... одиннадцать...
— Есть! Есть! — воскликнула Анна, как только появилась следующая буква — k. Получается, Николай Арсентьевич. Пропущенная буква, очевидно, игрек. Тогда выходит phisik, то есть «физика»!
— Так. Прекрасно, — сдержанно прошептал Николай. — Но погодите, может быть это случайное сочетание букв. Дальше товарищи! Семь... восемь... семнадцать...
— Выходит... выходит, честное слово! — шептала Анна. — Только пока непонятно.
Дойдя до конца строки, Николай остановился.
— Хватит пока. Давайте посмотрим, что получается.
Строка выглядела так:
Было очевидно, что это уже не случайный набор букв. Строка состояла из слов, пока ещё неясных, не разделённых промежутками и, очевидно, предельно сокращённых.
— Ну, думайте, Анна Константиновна, теперь все зависит от вас. Тут нужно хорошо знать язык...
Анна думала. Матовое лицо её покрылось румянцем от напряженной работы мысли.
— ...ergross... Сомнительно, нет такого слова. — соображала она. — Если gross, тогда er относится к первому слову, physik... А-а! Ну, конечно: Physiker — физик! А gross...
— Позвольте, — воскликнул Николай, — В Германии есть учёный Гросс, известный физик, это о нем!
— Да, да, очевидно. Так, теперь тут бросается в глаза слово problm, в нем пропущена буква e — проблема. — Анна улыбнулась Николаю. — Что-нибудь по вашей части. Во всяком случае ясно, что мы теперь на верном пути.
— Да, благодаря вам...
Она склонилась ещё ниже над листом бумаги.
— Какую же проблему разрешил физик Гросс? О, löste — это и значит — решил. Ну, теперь остаётся преодолеть самую серединку фразы с пропуском: m—пропуск—nch... это совсем непонятно.
— А давайте попробуем сначала заполнить этот пропуск, — предложил Николай, — тогда все будет ясно.
— Как же это сделать?
— Очень просто. Возьмём наш алфавит с цифровыми обозначениями. Скольких букв не оказалось в первом куплете «Интернационала»? Всего шести. Одну из них мы не нашли: это игрек в слове Physiker. Запишите, Наташа, в наш алфавит: 29 — это игрек. Значит, осталось пять. Вот и пробуем их подставлять вместо пропуска. Во-первых, c. Ну, это сомнительно. Тут, конечно, должна быть гласная. Возьмём j — ничего не получается; q — тоже, конечно; дальше — ü. Это лучше ...ünch... Да-а! Тут ведь есть ещё впереди m, значит münch...
— Мюнхен! — воскликнули все разом.
— Ну, конечно... Из Мюнхена он и передавал мне, я теперь вспоминаю, это выяснилось в одном из первых наших разговоров, ещё до появления шифра... Отметьте, пожалуйста, в нашем алфавите: 24 — это ü. Теперь вся строка ясна. Пишите, Наташа: «Физик Гросс в Мюнхене решил проблему...» Чувствуешь, Федя? — Николай крепко хлопнул друга по спине своей широкой ладонью. — Видно, у нас сегодня день удач! Мне кажется, сейчас мы можем узнать нечто... Вы не устали? — обратился он к девушкам.
— Давайте дальше, — улыбнулась Наташа, снова беря карандаш, — нельзя же остановиться на первой фразе. Диктуйте, Николай Арсентьевич, переведём сначала весь остальной текст на буквы, а потом уж будем разбирать.
Скова началась диктовка. Наташа записала:
Теперь расшифровка пошла быстрее. То, что было непонятно Анне, легко объяснял Николай, ибо немец, где было возможно, вставлял специфические обозначения из языка любителей-радистов: bfr — раньше, by — при, t — время. Пропуски были заполнены буквами, угаданными по значению слов.
Полный текст сообщения гласил следующее:
«Физик Гросс, Мюнхен, решил проблему передачи электроэнергии без проводов посредством ионизированного луча. Дальность действия по прямой практически беспредельна. Три месяца назад аппарат уничтожен сильным взрывом при испытании в поле. Те, кто считался осведомлённым об открытии, погибли. Документы похищены. Угрожает опасность. Некоторые расчёты и эскизы конструкции ионизатора имеются. Пытаюсь разобраться, восстановить схему. Сообщу. Слушайте в обычное время».
Наступило продолжительное молчание. Радиограмма была неясна, какая-то скрытая тревога звучала в отрывистых фразах немца, но в чем заключалась угроза, к кому она относилась, было непонятно. Друзья с недоумением поглядывали на Николая, как бы ожидая от него объяснений. Николай молчал.
— Опять тут какая-то загадка, — сказал наконец Федор с досадой. — Вот это — конспирация! Ключ зашифрован, текст зашифрован, смысл, оказывается, тоже зашифрован...
— Основное ясно, — заметила Наташа: — человек каким-то образом завладел чертежами важного изобретения и хочет передать его нам. Непонятно только, зачем он сообщает нам все эти подробности.
— Что значит «угроза»? — спросила Анна.
Наташа пожала плечами.
— «Документы похищены», — напомнил Федор. — Может быть, он-то их и похитил. Был взрыв, люди погибли; конечно, идёт следствие, документы эти разыскиваются. Его могут накрыть — и тогда все пропало. Вот вам и угроза.
Николай молчал по-прежнему. Не отрывая глаз от текста, он вдумывался в каждую фразу, и с каждой минутой на лице его все больше сгущались тени тревоги. Наконец он поднял голову.
— Дело не так просто, товарищи. Если действительно Гросс сделал это открытие, — а у нас нет оснований не верить немецкому другу, — то это значит, что решена проблема «лучей смерти».
— Как? Почему?!
— Потому что ионизированный луч представляет собой как бы невидимый воздушный провод, по которому можно направить электромагнитные волны или электрический ток так же, как по обыкновенному металлическому проводнику. Это и есть основа «лучей смерти», которые уже много лет с необычайным упорством ищут в военных лабораториях всех капиталистических стран. Вот о чем сообщает нам неведомый друг. Открытие Гросса имеет огромное военное значение, потому что аппарат, о котором идёт речь, может служить страшным и коварным орудием истребления и разрушения. Поэтому имейте в виду, товарищи: уже то, что мы узнали сейчас, есть военная тайна, и каждый из нас несёт ответственность перед государством за сохранение её.
Три пары глаз, взволнованных неожиданным смыслом радиограммы, смотрели на Николая, и он понял, что тайна в надёжных руках.
 |
| Николай посмотрел внимательно на своих товарищей и понял, что тайна в надёжных руках. |
— А теперь давайте разберёмся в тексте. Я вижу, что он составлен очень искусно. Тут между строк объяснено, по-видимому, все, что кажется непонятным.
— О какой же угрозе идёт речь? — снова спросила Анна. — Я думаю, Федор Иванович неправ.
— Нет, конечно. Речь идёт об угрозе нам, Советскому Союзу.
— Союзу?! Каким образом?!
— А вот каким. Представим себе, что произошло в Мюнхене. Должен вам сказать, что имя доктора Гросса мне знакомо. Это один из крупных немецких физиков, учёный старой школы. Он посвятил себя изучению процессов ионизации в земной атмосфере, поднимался в стратосферу. У меня есть одна из его книг, «Ионосфера», недавно переведённая у нас на русский язык. И вот Гросс раскрыл законы ионизации, решил проблему «воздушного кабеля» и построил свой аппарат для передачи энергии без проводов. Конечно, он держал в секрете свою работу. Если бы он опубликовал её, о ней знал бы уже весь мир. Во время испытания происходит взрыв, который уничтожает аппарат. Что это: случайность или злой умысел? Смотрите: «документы похищены», «аппарат уничтожен», все люди, которые «считались осведомлёнными» о работе Гросса, в том числе, конечно, и сам Гросс, тоже уничтожены. Ясно, что это сделано кем-то, кто пронюхал об открытии, оценил его военное значение и кому невыгодно, чтобы Германия располагала этим сильнейшим орудием войны. Я не сомневаюсь, что документы Гросса давно уже изучаются где-нибудь за пределами Германии и что недалеко время, когда новое страшное орудие уничтожения будет пущено в ход. Против кого? Конечно, против нас, товарищи. Завладев «лучами смерти», капитализм едва ли откажется от попытки использовать их в борьбе со своим смертельным врагом — коммунизмом... Вот это и есть та угроза, о которой, рискуя жизнью, предупреждает нас неведомый друг.
— Но кто же он?
— На это нет никаких указаний. Во всяком случае, это человек, который не должен был знать тайну ионизатора, иначе он погиб бы вместе с другими при взрыве. И он правильно делает, что не говорит ничего о себе. Если бы эта радиограмма оказалась перехваченной и расшифрованной врагами, то всякий намёк на личность её автора навсегда лишил бы нас возможности узнать ещё что-нибудь об этой страшной машине.
Наташа вздрогнула, как бы почувствовав опасность стоящей уже тут, за дверью.
Анна, ходившая по комнате, заложив руки за спину, резко повернулась:
— Что же делать дальше, Николай Арсентьевич?
Николай выдержал порядочную паузу, во время которой на его лице медленно выступала спокойная ласковая улыбка. И сразу стушевались острые, беспокойные мысли и ненужные страхи друзей, и уже улыбками встретили они ответ Николая:
— Спать. Мы все хорошо поработали сегодня, честно заслужили отдых. А уже... скоро два часа. Завтра я пойду к наркому и расскажу ему все. Он член Политбюро. Партия должна знать это прежде всего, и она сделает все, что нужно. А мы свою миссию пока выполнили. Но, друзья мои, сегодня случилось ещё одно событие, крупное, потрясающее, о котором вы и не подозреваете. Впервые в жизни я почувствовал, как много можно сделать, когда работаешь и живёшь не один, когда тебя окружают друзья...
— О! — вскрикнул Федор, бросаясь к столу. Он давно уже подумывал о последнем, прощальном тосте.
И снова булькало, выливаясь в стаканы, вино...
*
— Товарищ нарком?
— Да. я. Кто это?
— Инженер Тунгусов.
— А-а!.. Добрый день! Вы что же это исчезли вчера так скоропалительно?
— Здравствуйте, товарищ нарком. Было дело, срочное, о котором я и хочу с вами поговорить и, если можно, сейчас же.
— Что-нибудь случилось с машиной? — В голосе наркома прозвучала тревога.
— Нет, совсем другое.
— Ну-ну, говорите, слушаю внимательно.
— Нет, по телефону нельзя... даже по этому...
— А-а... понимаю. Что ж, приезжайте. Я сейчас распоряжусь о пропуске.
— Есть. Выезжаю.
 |
| На следующий день Тунгусов позвонил наркому. |
*
Через полчаса Николай сидел в кабинете наркома, в том же глубоком кожаном кресле перед громадным письменным столом. Он коротко рассказал наркому всю историю, начиная с первой встречи с немцем в эфире и кончая вчерашней расшифровкой таинственного сообщения.
— И вот что оказалось под этим шифром, —- закончил он, передавая наркому аккуратно переписанный текст радиограммы.
Брови наркома сдвинулись, как только он пробежал глазами первые строки. Ещё и ещё раз он прочёл сообщение, вдумываясь в каждую фразу. Потом медленно положил листок на стол, откинулся на кресле, глядя на Николая, и неожиданно спросил:
— «Лучи смерти», что ли?
— Да... Вам знакома проблема ионизации?
— Очень отдалённо. Я догадался по общему тону сообщения и по фразе о дальности действия... Ну, рассказывайте, в чем тут дело.
Николай изложил свои соображения. Нарком слушал внимательно, поглаживая подбородок.
— Так. Теперь скажите, — спросил он, — это правдоподобно с точки зрения техники?
— Вполне. Ионизированный воздух может быть прекрасным проводником электричества. И если Гроссу действительно удалось найти метод ионизации воздуха в пределах узкого и бесконечно длинного луча, то тем самым проблема «лучей смерти» решена, ибо даже обыкновенный ток от динамомашины, направленный по этому невидимому пути, может служить источником смерти и разрушения. Идея эта возникла давно, но до сих пор никому не удавалось ионизировать воздух больше, чем на расстояние двух-трех метров.
— А Г росс умудрился сделать это на бесконечное расстояние? — полуспросил нарком. — Это что же... значит, сидя где-нибудь в Европе, враги смогут обрабатывать своими «лучами смерти» наши границы, а чего доброго, и Москву?
— О, нет! — Тунгусов улыбнулся. — Не так уж это ужасно, товарищ нарком. Вы упустили из виду два слова сообщения: «По прямой». Ионизированный луч не обладает способностью огибать кривизну земной поверхности, подобно радиоволнам. Следовательно, действие «лучей смерти» возможно только в пределах видимого горизонта, то есть в обычных условиях километров на пятнадцать-двадцать... Правда, можно поднять аппарат на самолёте или аэростате, тогда радиус действия будет значительно больше.
— Ну, а что может быть применено в качестве противодействия или защиты?
— Трудно сказать, товарищ нарком... Если пускать по такому «воздушному кабелю» обыкновенный ток от динамо, то почти всякий экран, всякое препятствие, попавшееся на пути луча, замкнёт этот ток или на землю, или на соседний такой же «кабель». Тогда нам придётся экранировать всю нашу военную технику, а может быть, и бойцов. Если же враги воспользуются ультракороткими волнами, которые будут убивать, а не разрушать, то есть действовать только на нашу живую силу, то... все зависит от метода ионизации... которого мы не знаем!..
— Так. Ну, ладно. Через два часа я буду на заседании Совета и увижусь с наркомом обороны. Все это я передам ему... Кто ещё знает содержание сообщения?
— Только друзья, которые помогли мне раскрыть тайну. Но они знают, как надо вести себя. — добавил Тунгусов уверенно.
Нарком посмотрел на него и улыбнулся ласковой, отеческой улыбкой.
— Обещайте мне, что никто, кроме ваших ближайших друзей, не будет посвящён в это дело. Не забывайте, что инициаторы взрыва могут знать о вашей таинственной связи с Мюнхеном и следить за вами даже здесь. А как вы думаете, товарищ Тунгусов, представляют ли для нас эти «лучи смерти» непреодолимую угрозу?
Николай помолчал. Потом сказал нерешительно:
— Если машину Гросса восстановят... это будет самое сильное из всех существующих орудий войны.
— А я думаю, что если в мире существуют такие люди, как вы, как ваши друзья, как этот немец, ваш корреспондент, то никакие самые могущественные орудия уничтожения не сломят нашей крепости. И это не пустой ура-патриотизм, товарищ Тунгусов. Не забывайте, что техника сама по себе мертва. её силу и действенность определяют люди... Я не знаю, что предпримут наши военные специалисты в связи с вашим сообщением, разве эти «лучи смерти» уже не стали на какой-то процент менее грозными только от того, что мы знаем об их существовании благодаря вам и вашим друзьям? И разве это не шаг к тому, чтобы ещё более снизить процент опасности? Однако время идёт, — перебил себя нарком, взглянув на часы. — Давайте перейдём к моему вопросу. Помните, в прошлый раз мы с вами говорили о различных возможностях использования электромагнитных волн высокой частоты. Вы тогда вскользь упомянули стерилизующем и консервирующем действии ультракоротких волн. Скажите, на сколько реальна эта перспектива, если мыслить о ней практически?
— Это более сложная задача, чем сушилка, — ответил Тунгусов. — Она не решена ещё ни теоретически, ни экспериментально. Однако я уверен, что она может быть осуществлена, и вот на каком основании. В нашем Институте питания несколько лет назад группа учёных работала над консервированием мяса. Сначала они изучали влияние высокочастотного поля на изолированные культуры гнилостных бактерий. Оказалось, что при определенных, условиях эти бактерии моментально гибнут под действием тюля. Тогда исследователи стали облучать мясо и вскоре убедились, что ферментативные процессы, приводящие к распаду тканей, в результате облучения сильно замедляются, а иногда и вовсе прекращаются. Оставалось добиться уничтожения бактерий в мясе. Первые же опыты дали поразительный результат: облучённое свежее мясо в большой закупоренной пробирке пролежало у них в термостате двадцать три дня без всяких признаков гниения. Оно начало портиться только после того, как пробирку вскрыли. Но... это был единственный случай в своём роде. Повторить опыт с тем же или хотя бы сколько-нибудь похожим результатом им не удалось, несмотря на колоссальное количество проб. Так вот этот единственный, случайный результат и убеждает меня в том, что задачу консервирования мяса решить можно. Если хоть один раз получилось, значит получится и много раз. Нужно только найти правильный метод работы. Этого-то как раз и не хватало нашим пищевикам, насколько я заметил.
— Хорошо, товарищ Тунгусов. Положим, что мы нашли метод и решили задачу. Что это даст?
— О, это даст очень много! Во-первых, значительно упростятся транспорт и хранение мяса, молока, фруктов — всех скоропортящихся продуктов. Не нужны будут холодильные установки, изотермические вагоны, ледники. Техника изготовления консервов изменится. Продукты, приготовленные для консервирования, не нужно будет варить в автоклавах, достаточно только облучить. И качество таких консервов, не подвергнутых действию высокой температуры, будет гораздо выше, витамины сохранятся; в любой момент года и в любой точке Союза мы будем иметь свете фрукты, овощи, молоко, мясо... Свежие!..
— Слушайте, товарищ Тунгусов... На днях на одном правительственном совещании мы обсуждали вопрос о снабжении нашей армии в случае войны. Вы не можете представить, какая это сложная, громоздкая и дорогая штука. И вот выявилась необходимость строительства целой системы новых холодильных установок и консервных заводов. Так и решено: все это мы будем строить, потому что при любых случайностях наша армия не должна испытывать никаких перебоев в снабжении продуктами питания. Теперь вы понимаете, почему я заговорил об этом с вами? До вчерашнего вечера я не имел права начать этот разговор. Вы были заняты сушилкой. Теперь, после вашей блестящей победы, я уже не имею права ждать. Медлить со строительством консервных заводов и холодильников нельзя: в полтора года все должно быть сделано. Мы начинаем работать сегодня же. Вот подумайте... Мы будем дьявольски торопиться. Но если вы догоните нас, когда бы это ни произошло, и, если ваши предположения оправдаются, мы переделаем все заново... Обдумайте и завтра сообщите мне ваше решение. Исходите из того, что в людях, материалах, помещениях и вообще во всем необходимом вы не будете испытывать никакого недостатка.
Николай вышел из наркомата мрачный. Отказаться от предложения наркома невозможно, нет оснований. Наконец, он не имеет права отказываться: этого требует государство. Значит, браться за новую работу. Сколько времени это потребует? Он прикинул в уме: генератор для опытов есть, к нему нужно только собрать новый стабилизатор частоты. Это пустяки, три-четыре дня. Дальше пойдут опыты. Они могут длиться и месяц, и год... Все будет зависеть от организации дела, от масштаба... Потом, когда задача будет решена, начнётся опять проектирование установки, затем выполнение её, монтаж... Это, во всяком случае, надолго. Как же быть с профессором, ведь он уверен, что Тунгусов уже свободен и готов сегодня-завтра взяться за восстановление «ГЧ». Кроме того, не один Ридан ждёт этого, для Анны такая отсрочка в работе отца тоже будет ударом.
Николай решил откровенно поговорить с профессором, чтобы вместе с ним выяснить положение. Вечером он отправился в ордынский особняк.
Ридан встретил его бурно и радостно. Он был, уверен, что сегодня Николай придёт.
— Ну, прежде всего поздравляю! Слушайте... Как артистически сделана эта мая сушилка! Ведь это — шедевр! И какой успех! Вчерашний вечер — это какое-то триумфальное представление. Спектакль! А речь тёти Паши! Вы хорошо продумали содержание? Это целая философская концепция, выраженная в нескольких поистине художественных образах. «Каждый — чем-нибудь да чудак»... Тараканы — и гибель героя-революционера на баррикадах Пресни! А? Каково?..
Профессор, размахивая руками, метался около сдержанного Николая. Он был радостно возбуждён.
— Ну, итак, эпопея с сушилкой кончена. Приступаем?
— Сегодня я беседовал с наркомом, — осторожно начал Николай. — Боюсь, что мы с нашей работой придётся ещё подождать.
Он рассказал о своей беседе с наркомом по поводу консервирования продуктов, о его предложении. Ридан умолк и вниманию слушал. Только неугомонные движения выдавали смену его чувств. Сначала это было огорчение. Когда же Николай упомянул об опытах в Институте питания, он отбросил назад волосы, насторожился, и глаза его заблестели.
— Постойте, постойте... Как вы говорите?.. Консервировать ультракороткими волнами? Значит, тоже путём нагревания до высокой температуры так же, как вы изгоняете воду из древесины в вашей сушилке. Почему же вы говорите «свежее мясо»? Ведь оно будет варёное?
— Нет, нет, Константин Александрович, тут совсем другое. Никакой варки. Температура, правда, поднимается при облучении, но немного, не больше, чем до сорока— сорока пяти градусов, так что белок остаётся невредимым. Облучение продолжается всего около одной секунды, даже меньше. Тут только биологическое действие высокочастотного поля. В том опыте, о котором я вам только что рассказал, мясо, пролежавшее в термостате двадцать три дня, было именно свежее.
— Результаты анализа вы видели?
— Конечно. Никаких изменений в сравнении с анализом, произведённым перед облучением, не оказалось, если не считать гибели бактерий и очень незначительной потери влаги от усыхания. Проба была герметически закупорена.
Ридан оживлялся все больше.
— Позвольте... Если это так... А вы уверены, Николай Арсентьевич, что вас не надули эти самые пищевики?
Николай улыбнулся:
— Не думаю... Да это и не важно.
— Как?!
— Видите ли... Я ведь и сам кое-какие опыты проделал. Такого результата, как у пищевиков, я, правда, не получил, но зато убедился в двух основных положениях. Во-первых, тщательным подбором всех условий облучения — волны, мощности генератора, экспозиции и других — можно добиться полного уничтожения бактерий, в том числе и всех гнилостных. А во-вторых, мне в очень многих случаях удавалось сильно задержать течение химических процессов, которые приводят к распаду «живого» вещества тканей. Очень возможно, что высокочастотное поле действует каким-то образом на ферменты, вызывающие эти реакции. И я не удивлюсь, если окажется, что таким путём можно вовсе прекратить реакции распада. Так что, как видите, эффект пищевиков принципиально вполне реален.
Профессор Ридан был явно взволнован.
— А вы знаете, какова была степень свежести мяса в этом опыте?
— Конечно. Оно было доставлено с бойни в холодильной машине при температуре около одного градуса выше нуля. Подверглось облучению через час сорок минут после убоя.
— Так ведь это была живая ткань! Вы понимаете — не «свежая», а живая!
— Почему живая? — недоумевал Николай; он видел, что от огорчения, вызванного его первой фразой, у Ридана не осталось и следа. Профессор был захвачен какой-то новой идеей, очевидно только что возникшей у него под влиянием рассказа Николая.
— Потому что она ничем не отличалась от живой. И если бы это был не кусочек мяса, а какой-нибудь целый орган животного, то его можно было бы снова приживить к организму, водворить на место такого же, но испорченного органа, и он продолжал бы функционировать — через двадцать три дня после изъятия!.. Теперь вы чувствуете, в чем дело? Впрочем, скажите, вы знаете что-нибудь о так называемом «переживании» органов или тканей?
— Нет, ничего не знаю, — ответил Николай.
— Так слушайте. Сейчас вы увидите почему меня воодушевил рассказ о консервировании. Вы, конечно, понимаете, что меня интересуют не консервы для кухни. Я борюсь со смертью... Знаете ли вы, что около девяноста процентов людей умирают не потому, что их организм неспособен больше жить, а только оттого, что какой-нибудь орган вышел из строя, испортился или не успел приспособиться к изменившимся почему-либо условиям. Здоровый, вполне жизнеспособный организм перестаёт жить только потому, скажем, что испортился какой-нибудь клапан в сердце или закупорилась артерия. И вот врач констатирует смерть.
«Смерть»!.. Мы привыкли к тому, что если жизнь в организме замерла, остановилась хотя бы на минуту, то это конец, смерть... Чепуха! То, что обычно «констатирует» врач, есть только остановка. Тут трудно удержаться от избитого, но замечательного сравнения Бахметьева: живой, действующий организм — это идущие часы. Остановим маятник — часы стоят. И они никогда больше не пойдут, если мы не толкнём маятник. А толкнём — они снова идут, так же как прежде. То же самое и с организмом, который «остановился». Его ткани перестали получать питание, кислород, начали голодать и задыхаться и потому прекратили работу. Но они совсем не «мертвы». Стоит только восстановить нормальные условия температуры, питания, дыхания — и клетки снова будут работать.
— Неужели это так?! — воскликнул Николай.
— Ну, конечно! Опыты над изолированными органами разоблачили эту «ложную смерть». Нам пришлось целиком отказаться от такого освящённого веками «незыблемого» представления, как ненарушимость, неделимость организма. Это оказалось заблуждением. Несмотря на всю связанность и величайшую координированность в своих функциях, все органы животного в то же время чрезвычайно автономны и вполне могут существовать и действовать вне организма. Оказалось даже, что они в большинстве случаев очень неприхотливы и нормально работают даже в том случае, когда условия, в которые мы их переносим, только приблизительно сходны с естественными условиями в живом теле... Сомневаетесь? — прервал он себя, заметив непроизвольное движение протеста в лице Николая. Он довольно рассмеялся. — Да, «непосвящённым» трудно представить себе это. Слишком сильны традиции в наших представлениях. Однако все именно так, как я говорю. Хотите убедиться?
— Как? — опешил Николай.
— Очень просто. Я покажу вам это. Идёте в лабораторию.
Николай быстро поднялся. Ридан вдруг затих и несколько мгновений был неподвижен. Потом он взял связку ключей и молча стал перебирать её, подыскивая нужный ключ. Казалось, он не решается выполнить своё обещание. Николай заметил это колебание.
— Может быть, это неудобно сейчас?
— Нет... Я думал о том, что... не все можно видеть. Идёте.
Из «свинцовой» комнаты, в которой, уже раньше был Николай, Ридан открыл незаметную дверь направо и, пропустив гостя, быстро прошёл в глубину комнаты. Николай успел заметить только, что Ридан поднял какой-то черный цилиндр и покрыл им что-то на отдельном круглом столике.
— Будьте осторожны, Николай Арсентьевич, тут тесно.
Действительно, большая комната была вся заполнена столами, причудливыми штативами с какими-то сложными комбинациями стеклянных шаров, трубок, колб и колпаков, под которыми видны были другие сооружения из стекла, резины и металла. Всюду слух улавливал движение. Капали жидкости, ритмично звякали счётчики, жужжали механизмы самозаписывающих приборов, гудели моторчики насосов. Трубки разной толщины свисали со стен от больших бутылей, оплетали столы и аппараты.
— Тут нас трое, — сказал Ридан, и Николай быстро оглянулся, но никого не увидел. — Третий... в разобранном виде.
Ридан говорил медленно и резко. Движения его стали спокойными, уверенными. Так преображался он всегда, входя в свои рабочие комнаты.
— Несколько дней назад мне доставили самоубийцу, пролежавшего в холодильнике морга три дня. Человек был вполне здоров физически. Он повесился, спрыгнув со стола. Смерть наступила мгновенно от вывиха шейного позвонка. Теперь идите сюда. Вот его сердце...
Николай прильнул к стеклянному колпаку...
Там, на коренастом штативе, опираясь на кольцо, затянутое марлей, билось большое человеческое сердце. Отрезок его аорты был прикреплён к концу гуттаперчевой трубки. Сердце ритмично сжималось, фонтаном выбрасывая из себя прозрачную, бесцветную жидкость, и снова расширялось, набирая эту жидкость из трубки.
Сердце билось. Оно жило, работало — сердце мёртвого человека, и гуттаперчевая трубка, провисавшая около колпака, вздрагивала в такт его пульсу.
Николай молча, не отрываясь, следил за его движениями.
— Объясните же, Константин Александрович, — проговорил он наконец.
— Да тут все очень просто. Я вырезал сердце, промыл его в обыкновенном физиологическом растворе Локка, сжал просто рукой несколько раз — и оно стало сокращаться. Если бы этот массаж не подействовал, я бы впрыснул в сердце немного адреналина; эффект получился бы тот же, и оно работало бы без всякого питания, без этой жидкости до тех пор, пока не исчерпало бы все свои энергетические ресурсы. Сердце черепахи, только помещённое во влажную среду, работает исправно в течение двенадцати суток. Ну вот. Потом я укрепил его на этом штативе и, чтобы продлить его жизнь, стал кормить тем же раствором Локка, содержащим в качестве питательного элемента виноградный сахар. Сердце стало не только расходовать свою энергию, но и приобретать её, питаться. Теперь оно будет жить долго, несколько месяцев... Как видите, сердцу очень немного нужно, чтобы жить. Ведь жидкость Локка — это далеко не кровь, в ней нет белка, нет всяких гормонов, ферментов и множества прочих элементов. Тут даже нет той температуры, при которой сердце обычно работает. Условия далеко не «органические»! И, несмотря на это, оно живёт даже после трёхдневной «смерти».
— Константин Александрович, но можно ли назвать это жизнью в том же смысле, что и в условиях организма? Может быть, тут, так сказать, биологический автоматизм, несовместимый с настоящей жизнью?
— Э-э, нет... Это очень существенный вопрос, но на него приходится ответить отрицательно. Это сердце не только сокращается, оно сохраняет свои нормальные свойства и реакции. Сейчас покажу вам. Вы знаете, конечно, что для того, чтобы усилить работу сердца, достаточно, например, ввести в кровь человека камфору. Вот камфора...
Он открыл специальный краник в трубке, входящей под колпак, и пипеткой ввёл в раствор, питающий сердце, каплю камфоры.
— Теперь смотрите сюда. Это кардиограф.
Только сейчас Николай увидел, что рядом с колпаком стоял прибор, соединённый с сердцем. Каждое сжатие сердца отмечалось черным штрихом на равномерно и движущейся бумажной ленте. Получалась зигзагообразная кривая, по которой можно было следить за ритмом и степенью расширения сердца.
Через минуту Николай увидел, как чернильный штифтик прочертил на ленте один за другим несколько длинных и тесных зигзагов.
— Видите! — воскликнул Ридан. — Камфора действует... Этот препарат служит нам для изучения влияния различных лекарственных веществ на деятельность сердца. И реакции, которые обнаруживает препарат, в точности повторяются «а «живом» сердце... Значит, это не «автомат»... Ну, теперь пожалуйте сюда...
Один за другим проходили перед поражённым Николаем органы самоубийцы. Он видел часть кишечника, погруженную в такой же раствор, заменяющий кровь, Кишечник работал. Перистальтика его действовала. Он сжимался, как червь, чтобы продвинуть пищу, введённую внутрь. Он вырабатывал нужные соки, выделял их и переваривал пищу. Он даже всасывал эту пищу в свои стенки и выделял её наружу, в окружающий его раствор... Почки производили мочу... Железы выделяли вещества, которые им положено было выделять... В сперме половых желёз, помещённой под микроскоп, мелькали живые сперматозоиды, способные к оплодотворению. Нервные клетки образовывали отростки...
Удивление Николая достигло крайних пределов, когда он увидел перед собой кисть руки самоубийцы. Питательная жидкость сквозь парафин, покрывающий срез входила под небольшим постоянным давлением в артерию и, пройдя все сосуды, частыми каплями стекала из вены. Каждый день Ридан делал небольшие порезы на руке. И вот они заживали; от первых порезов уже остались только шрамики, более поздние были покрыты струпьями. Ногти продолжали расти. Пилокарпин, введённый в питательную трубку, заставлял кожу руки покрываться потом совершено так же, как у живого человека...
Человек порвал связь между своими органами в одном только месте и перестал существовать. Ридан разобрал его на составные части, и оказалось, что все они продолжают жить.
— А тут что у вас? — спросил Ником проходя мимо круглого столика-штатива покрытого черным колпаком и обильно оснащённого со всех сторон разными трубками и приборами.
 |
| — А тут что у вас? — спросил Николай, проходя мимо круглого столика-штатива, покрытого чёрным колпаком. |
— Это... этого не следует смотреть...
Николай понял и остановился.
— Неужели... голова?..
— Да.
— Почему же?..
— Я не знаю ваших нервов, Николай Арсентьевич, — перебил Ридан, — но думаю, что смотреть не стоит.
Николай вздрогнул:
— Скажите только... она тоже... живёт?
— Да.
— Как... Слышит? Смотрит?.. Может быть, даже...
— Идёмте, идёмте, Николай Арсентьевич... Не стоит даже представлять себе это.
Быстрыми шагами они вышли из лаборатории.
(Продолжение следует)
Комментариев нет:
Отправить комментарий