Большой день на „Садко“

М. ЧЕРНЕНКО

Это было 12 сентября.

По морю еще бродила робкая зыбь — память о недавнем шторме. Боцман наскоро чинил поросячью усадьбу, разбитую стремительной волной. На корме грустил каюр Журавлев — ветер унес медвежьи шкуры, развешанные для просушки. В каютах, как убитые, спали люди, три дня отстаивавшие от бури самолеты и палубные грузы: бочки с горючим, с солениями, собачьи домики и их обитателей.

Прошел мелкий знобящий дождь. Море чисто —  изредка проплывают одинокие небольшие льдинки. Они совсем не похожи на обычные изъеденные теплыми водами, не похожи на причудливые прозрачные соты, которые встречались по всему пути корабля, как вестники близкой кромки крепких, настоящих льдов.

— Это не лед, а рафинад колотый. Словно молотом все разбило, — шутят на капитанском мостике.

—  Нет худа без добра. Шторм — и тот оказался благодетелем. Теперь не зевать. Счастье арктическое изменчиво — лови, пока не улетело!

Волны и ветер не только разметали и разбили льды, кое-где они буквально перетерли ледовые поля в хлопья ледяной ваты. Путь на север расчищен.

Морской шторм за 81-й северной параллелью удивителен. Ведь в прошлые годы в этих местах корабли безуспешно бились в сплошных ледовых полях. Но сейчас некогда раздумывать над причинами столь необычного явления арктической природы.

Арктика решила вознаградить садковцев за трехдневное боевое испытание. Яркое солнце почти не уходит с горизонта. Блестящие дорожки тянутся от корабля к горизонту, прорезая тёмно-зелёные воды моря.

Рано «на рассвете» (понятие утра, вечера, ночи давно стало условным, о нем говорят лишь стрелки часов, педантично обегающие свой лимб, разграфленный на 24 луча) подходим к острову Шмидта. Вот уже близка его ледяная шапка. Их много.

Арктике таких островов, похожих друг на друга, как могут быть похожи близнецы. Склоны ледника изрезаны тысячами следов. Такие следы оставляют на снегу лыжники. Но откуда здесь быть лыжникам? Лед стекает со всех сторон к морю и обрывается над водами отвесной 20—25-метровой стеной.

— Черепаха? Не правда ли? — не отрывая глаз от бинокля и не выпуская папиросы, говорит проф. И. Н. Зубов.

Остров, действительно, похож на огромную белую черепаху, заснувшую в море. Таким был остров Белый у Шпицбергена, таким оказался открытый экспедицией в центре огромного «белого пятна» на севере Карского моря остров Ушакова.

"Садко" у берегов Шпицбергена. Фото И. Варламова

*

В рубке, склонившись над картой, несколько человек весело смеются. Пользуясь выглянувшим солнцем, штурманы точно установили место стоянки «Садко». Выяснилось — корабль расположился ... на территории острова. Оживленно совещаются гидрографы. Им предстоит уточнить карту. Остров явно «положен» на нее неправильно.

На одном из трех островов, открытых у Северной Земли, садковцы устанавливают навигационный знак. Фото И. Варламова

Так начинается день. День больших событий на «Садко».

Скоро открылся мыс Молотова — самая северная точка Северной Земли.

Мыс Молотова. Только один корабль сумел обогнуть эту заветную точку и увидеть мыс с моря. Этим кораблем был «Сибиряков», совершивший в 1932 г. свой героический поход по северной морской дороге из Архангельска во Владивосток.

Но трое смелых полярников еще раньше побывали на мысе Молотова. Пробираясь сквозь пургу в неизвестную даль, сюда прошли в 1931 г. зимовщики Северной Земли: Г. А. Ушаков, И. Н. Урванцев и каюр Сергей Журавлев. На мысе их застал туман. Солнце упорно скрывалось в белой кисее, а уйти без астрономического определения этой далекой точки значило отступать. В Арктике побеждает терпение. Трое смелых, закопавшись в снежную яму, терпеливо ожидали солнце. Оно пришло, наконец, коварное северное светило!

На борт корабля подняли охотничий трофей Погосона. Фото И. Варламова

Ушаков не уходит с мостика. Он рассматривает ледяные скалы, ледниковый купол, покрывающий мыс. Сколько воспоминаний приносят ему знакомые берега и горы! Но, пожалуй, больше всего сейчас волнуют начальника не воспоминания, а то, что впереди: далеко ли впереди чистая вода, легкие, хорошо проходимые льды?

В небольшом ледовом заливчике останавливаемся на очередную станцию. Все на палубе, на рабочих местах.

Начинается атака глубин моря. Уходят вниз пустотелые батометры гидрологов, похожие на крохотную торпеду. Они замеряют температуры и захватывают пробы воды со всех горизонтов. Зубастый трал биолога пашет морское дно, собирая улов донных животных. Сети планктонолога ловят мельчайших рачков, заселяющих толщу воды, парящих в воде и перемещающихся в ней по воле течений. Узкая тяжелая трубка геолога штурмует дно, принося на поверхность пробы грунта. Ввысь, к стратосфере, взвилось темное облачко радиозонда. На верхнем мостике работают геофизики — они замеряют силу солнечных лучей, направления и скорость ветра, температуру воздуха. Идет «станция».

Астроном-магнитолог И. Жонголович определяет местонахождение "Садко". Фото И. Варламова

По курсу корабля размечены пункты остановок. Через каждые 3—4 часа (если не задерживают льды) «Садко» подходит к точке, отмеченной крестиком, или кружочком. Штурман у телеграфа, соединяющего мостик с машинным отделением. Он поворачивает рукоятку.

Стрелка быстро пробегает по циферблату и послушно замирает острием вверх. «Стоп!» По каютам уже бежит дневальный.

— Станция, — коротко говорит он и мчится дальше.

Часто пошаливает море. Медленная океанская волна подбирается исподволь, исподтишка. Порывистый, морозный ветер сбивает с ног. Тогда начинаются «кошки-мышки». Узкая лестница — «трап» —  ведет на верхнюю палубу. Надо успеть вскочить на нее, пока волна, поднимающаяся у перил зеленовато-голубой стеной, не рассыплется холодным водопадом. Зазевавшийся может пенять сам на себя. Пойти переодеться ему удастся лишь через 10—20 минут, когда лебедка извлечет на поверхность приборы, с них будут «сняты показания» — записаны температуры и разлиты по бутылочкам пробы воды.

На севере, за 80-й параллелью, резиновые костюмы пришлось сменить на ватники, меховые куртки, теплые шапки и рукавицы. В яркие солнечные дни надеваем очки — красные, голубые, зеленые, иначе болят глаза, и быстро приходит нелепая полярная болезнь — снежная слепота. Корабль пробирается по ледовой степи, укрытой мохнатой скатертью снега, прорезанной голубыми озерами пресной воды и грядами торосов. Ищем заливы чистой воды —  полыньи и разводья. На станции гидрологи вооружаются длинными жердями и баграми. Беспокойные льдинки то и дело подбираются к борту, угрожая своими подводными таранами порвать или запутать трос. Надо быть начеку!

*

На тонкую струну троса гидрологи Всеволод Александрович Березкин и Леонид Балакшин нанизывают батометры. Торпеда закреплена.

— Трави тысячу...

Наверху, на втором этаже «гидрологической площади», наготове лебедки. Большая, с трамвайным контроллером получила имя «трамвая», вторая, чуть поменьше, за оживленный говор прозвана «таратайкой».

Торпеды падают вниз. Они спускаются на пятьдесят, сто, двести, пятьсот, тысячу метров. Наверху, у лебедок по ободу часов-счетчиков бегут стрелки. Они отсчитывают единицы, сотни, тысячи. Стоп!

Через несколько минут, когда пройдет срок, положенный для замера температуры, вспенивая море и посылая вверх тонкий дымок воздушных брызг, по тросу скользит «почтальон» — груз, закрывающий и переворачивающий батометры.

Приложив трос к уху, Леонид слушает. Удар «почтальона» четко передается по стальной ниточке. Его можно ощутить и рукой; когда грузчик «дошел» и ударил, резко и нервно вздрагивает трос.

— Выбирай!..

Снова бегут стрелки по ободу часов. Гудит мотор. Но вот метнулась в воде и выскочила вверх большая белая рыба батометра. Кажется, что она случайно повисла на стальной удочке. Ее осторожно снимают и подвешивают новую.

Гидролог Балакшин (стоит спиной) снимает показания с приборов. Слева — автор очерка М. Черненко, записывающий показания. Фото И. Варламова

Станции, идущие по одной линии, составляют гидрологический разрез. Цифры солености (плотности) и температур складываются в карту разреза.

Сложная математическая обработка превращает разрозненные разрезы в единую карту течений всего моря. Открывается тайна рек, которые текут в морях и океанах, сохраняя на протяжении десятков тысяч километров не только свои границы, берега, дно, но и тепло, и фауну — жизнь, их населяющую.

У берегов Норвегии густо солёные теплые воды Гольфстрима заполняют всю толщу Гренландского моря — от поверхности до дна. Море там темное, сизо-синее, маслянистый блеск играет на тяжелых, отлогих волнах. Потом, к северу, ближе к льдам теплые воды уходят вниз, в глубину. Они уступают свое место на поверхности более легким, более опресненным полярным водам. Море расцветает ярко-зелеными красками, подобными цвету свежего молодого лука.

Покрывая малоисследованные районы Севера сложной паутиной своих галсов и станций, «Садко» проследил пути этих холодных и теплых рек, омывающих высокие широты. Река Гольфстрима, еще недавно обрывавшаяся у северо-западных берегов Шпицбергена, найдена и дальше на севере. Огибая Шпицберген и архипелаг Земли Франца-Иосифа, это теплое течение входит в Полярный океан.

На корме и полубаке — высокой площадке в носовой части ледокола — работают другие цехи нашей огромной плавучей лаборатории.

У самолетной площадки, рядом с поросячьей усадьбой, пост планктонолога. Широкополая «зюйдвестка» делает В. Г. Богорова похожим на британского или норвежского рыбака. Крохотные диатомеи — одноклеточные водоросли, диковинные рачки с острыми длинными усами, разнообразные черви, инфузории, крохотные медузы и гребневики — родственники медуз неумолимо попадают в сети Богорова. Они рассказывают о жизни, населяющей всю толщу моря. Они рассказывают о течениях, ибо сами могут лишь парить, парашютировать, свободно держаться в воде, перемещаясь по воле течений.

Паша экспедиция комплексная. Научные работники 26-ти специальностей включены в ее состав. Основная задача — проследить пути теплых атлантических вод, обогревающих Арктику, изучить взаимодействие этих теплых вод со льдами и холодными течениями Северного ледовитого океана, дать новые знания для долгосрочных прогнозов, предсказаний ледовой обстановки на трассе Северного морского пути.

Все специальности подчинены этой единой, общей задаче. Не только по температурам и химическому составу вод, но по характеру морских грунтов, по наличию радиолярий и различных рачков, которых ловили месяцем раньше в Гренландском море, доказано было атлантическое происхождение вод севернее Шпицбергена, между Землей Франц-Иосифа и Северной Землей. Гидрологи получали подтверждение своих выводов от всех остальных дисциплин океанографии. Ошибки быть не могло.

По вот подняты на борт все приборы.

— Можно идти дальше? — спрашивает вахтенный штурман, давно уже с нетерпением ожидавший окончания затянувшейся станции.

— Два часа стоим, — хмуро бросает он.

— Кончили, Василий Иванович! Готово!

Снова звякает капитанский телеграф. Через несколько минут, оставляя позади треугольник волны, корабль идет к северу.

*

На полубаке Г. П. Горбунов старательно промывает свой улов. Трал принес со дна моря гору ила и камней, среди которых попадаются рыбки, кораллы, морские лилии, ежи, звезды, голотурии, разнообразные креветки. Горбунов старательно вылавливает их пинцетом, укладывает в банки. В кормовой лаборатории геолог М. М. Ермолаев завертывает в бумагу очередную пробу грунта. Богоров заливает раствором формалина банки с выловленным планктоном. Погибая, рачки фосфоресцируют замечательным зеленым светом. Кажется, что искринки изумруда (камня чистоты и мудрости, по воззрению древних) загораются в этой простой аптекарской склянке.

На корабле — будни. До следующей станции. Она будет поздно ночью. Пока занимаются политшколы. Свободная вахта смотрит кино. В каютах до глубокой ночи (не забудьте — наверху, на палубе светит яркое, незатухающее солнце!) продолжаются беседы. Никто не спит.

Сорок лет назад Фритьоф Нансен на вмерзшем в лед корабле «Фрам» первым проник в самое сердце Северного Ледовитого океана. Он доказал, что в центре Арктики лежит совсем не мелкое море, а глубокий, огромный океан. Слабая техника не позволила Нансену исследовать морское дно, не позволила захватить образцы животных, населяющих воды Северного океана. Крохотные ручные лебедки вытаскивались на лед. Десятки людей в течение долгих часов вручную «травили» вниз, в прорубь трос с батометрами. Нансену, а позднее научной экспедиции на американской подводной лодке «Наутилус», удалось взять из океанских глубин лишь гидрологические пробы. Полярный бассейн стойко сохранял тайну своих недр. Никогда драга не гуляла по его дну. Оставался неизвестным диковинный живой мир, населяющий толщу его вод.

Десятки экспедиций пытались «проникнуть за черту, отделяющую неглубокие континентальные моря от глубокого океана — сердца Полярного бассейна. Одних влекла туда жажда знаний, других — спортивный азарт. Арктика и для тех, и для других оставалась недоступной. Тропы прославленных экспедиций обрывались, не доходя до материкового склона, не пересекая заветной, словно заколдованной границы.

*

И вот сейчас на север идет «Садко». На девственно-чистом поле карты вырастают цепочки цифр. Это промеры глубин моря, указатели для будущих мореплавателей.

Остановка.

— Сколько?

Вахтенный «штурман отвечает также лаконично:

— Восемьдесят два и шесть!

Всех интересуют свежие координаты. 82°06' северной широты! Совсем близко от рекорда плавания в высоких широтах, — рекорда, завоеванного всего два года назад советским флагом на ледоколе «Малыгин».

Молниеносно по кораблю распространилась весть о том, что лот для промера спустили на 1200 метров и он не достиг дна

1200! Неужели, правда?

Через несколько минут у кормовой лебедки геолога М. М. Ермолаева столпилась оживленная группа. Свежо. Люди ежатся от холода, но стойко ждут. Тяжелая трубка Экмана мчится на дно. Ермолаев не верит счетчику. Сбросив рукавицу, он ощупывает каждый метр уходящего вниз стального каната. Но трос напряжен, как струна. Ясно — трубка до дна не добралась.

Мелькают цифры. Вот они уже перевалили за 2000 метров. Люди почему-то разговаривают шепотом. Горячатся... Волнуются... Счетчик показал 2200 метров, когда трубка стукнулась о грунт. Значит, сбылась мечта! Пройдена заветная граница. Мы в сердце Арктики!

Промер окончен. Первая на земном шаре проба грунта с ложа Северного Ледовитого океана старательно уложена в деревянный «гроб». «Садко» идет дальше на север. Мачты его украшены флагами. Грохочет по всему кораблю, включенный из радиорубки Женей Гершевичем, военный шубертовский марш.

Каждые десять минут капитану Н. М. Николаеву докладывают широту, достигнутую кораблем. Перед ним записка.

«София» (экспедиция Норденшельда, 1868) — 81°48'
«Стела Поларе» (Италия, 1900) — 82°04'
«Наутилус» (подлодка американцев, 1932) — 81°59'
«Красин» (1928) — 81°47'
«Малыгин» (1932) — 82°27'

Невозмутимо ставит капитан одну за другой «птички». Еще один рубеж пройден. Близка черта «Малыгина».

— Николай Михайлович! Прошли восемьдесят два сорок один и шесть! — штурман явно взволнован и ждет приказаний.

— Поднять национальный флаг! Будем идти до кромки.

Расцвеченный «Садко» гордо несет знамя нашей родины. Торжественные гудки тревожат полярное безмолвие. Столпившись на палубе, мы молчаливо рассматриваем просторы льдов, разметавшихся перед судном. В этих широтах еще никогда не приходилось плавать свободному, не дрейфующему кораблю. Море молчаливо и безжизненно. Подходим к кромке. Станция. Неожиданно на палубу садится крохотная серая птичка — полярный воробей, «пуночка». Тихо выглянула любопытная нерпа.

Снова за бортом батометры, сетки, трубка Экмана, тралы...

Горбунов для страховки выпустил с тралом все 5000 метров троса. Косой стрелой трос соединяет палубу с далеким морским неводом. Это первый трал в Полярном бассейне. Горбунова поздравляют, как именинника.

*

У Ермолаева проба грунта запаяна в узкой стеклянной трубочке. Она вернется на материк, сохранив полностью свою окраску, состав, влажность. Но уже с первого взгляда видно, что этот ил —  красный, он относится к породам, которые свойственны лишь древнейшим океаническим глубинам, никогда, ни в одно геологическое потрясение не выходившим на поверхность. Красная глина, найденная 63 года назад у берегов Бразилии экспедицией на английском корвете «Челенджер», доставила этой экспедиции всемирную славу. Месяц назад красная глина была поднята нашей экспедицией из пучины Гренландского моря. Сейчас такой же ил извлечен из Полярного бассейна.

Одним ударом сломана теория геологической молодости Ледовитого океана. Этот океан также стар, как Тихий, как Атлантический. Сколько новых проблем перед геологией, перед наукой ставит это неожиданное открытие!

Большая радость на аллее гидрологов. Прихода батометров ожидают сегодня не только гидрологи. Сюда пришли Ушаков, Бабушкин, Зубов. Из бокового кармана вытертой кожаной куртки В. А. Березкин извлекает небольшую книжечку «полевого журнала». Намокшие пальцы быстро замерзают. Их приходится отогревать дыханием и сложным массажем. Рукавицы и перчатки не помогают. В них неудобно писать и почти невозможно накрепко зажимать стальные барашки, закрепляющие батометр на тросе.

— Отметьте правый плюс два и шесть десятых, —  кричит от стойки Балакшин.

Это Гольфстрим! На 600 метров — в глубине от 150 до 750 метров — толща Полярного океана заполнена теплыми атлантическими водами. Даже сюда проникла могучая южная река!

Расположившись на бочках с целым арсеналом разнообразных бутылочек — зеленых, коричневых, белых, Володя Ешурин, оператор Союзкинохроники, ставший помощником гидрохимиков Лактионова и Чигирина, старательно цедит из батометров воду. Проба на соленость, на кислород, на содержание разных солей. Сырье для анализа. Каждую каплю воды сохраняют, как драгоценность.

Удивительный улов принесли тралы и сети планктонолога. Казалось, что прямо с таблиц экспедиций, исследующих недра Атлантики, вырвались все эти усатые, ярко-красные креветки, хищные рачки-бокоплавы, голубые глубоководные рыбки с белыми, безпигментными глазами. Гольфстрим принес в Арктику не только свое тепло, но и жизнь. Итак, нет обособленной жизни Ледовитого океана, нет «порога Нансена» — подводной возвышенности между Шпицбергеном и Гренландией, разделяющей жизнь двух великих океанов земли!

Когда-то, в первые дни мироздания, живые существа зародились в тихоокеанских просторах. Этот океан — очаг и рассадник всей жизни на земле. Умы ученых долгие годы беспокоит задача: как эта жизнь заселила Атлантику, наши материковые моря? И кто знает, если сегодня признан возраст Ледовитого океана, может быть будущим советским экспедициям предстоит доказать человечеству, что Северный океан был не так уж безжизненен в прошлом, что именно он был руслом, по которому распространялась жизнь.

Кочегары-садковцы отдыхают. Вдали — Баренцбургские угольные рудники Шпицбергена. Фото И. Варламова

*

Поздно вечером заканчивается станция. Неожиданно люди обнаруживают, что не спали уже свыше тридцати часов. Сутки 12 и 13 сентября на борту «Садко» слились воедино, как один большой день больших событий. Море покрыто блинчатым льдом —  вестником близкой зимы. Надо уходить на юг. Еще два, три холодных дня, и блины вырастут в мощный молодой лед.

Уходим. После долгой утомительной работы корабль отдыхает. Еще несколькими тайнами стало меньше в великой книге познания природы.