Иван Федоров

В. СНЕГИРЕВ

В 1547 г. молодой московский царь Иван IV, со временем прозванный Грозным, отправил состоявшего у него на службе немца Шлитте в Германию для найма мастеров и техников разных специальностей. Такие вызовы из-за рубежа нужных людей широко практиковались московским правительством еще с последней четверти XV века, и потому миссия Шлитте не являлась чем-либо особенным, кроме одной подробности: Шлитте было поручено в числе других техников привезти с собою также и «печатных дел мастеров», т. е. типографщиков.

К описываемому здесь моменту книгопечатание имело уже за собою столетнюю давность. Изобретение этого искусства связано с именем немца Иоганна Гутенберга, устроившего в 1450 г. в Майнце маленькую типографию, в которой он отпечатал свою первую книгу — латинскую грамматику. Не следует, однако, думать, что честь изобретения книгопечатания всецело принадлежит одному лишь Гутенбергу. Его изобретение, как и вообще все великие открытия, к какой бы области они ни относились, фактически суммировало опытные искания не одного поколения в разных странах. Так, в Китае печатание было уже известно за пять столетий до нашей эры, но не получило там, впрочем, широкого распространения и не переступило границ «небесной империи». В самой Европе печатание тоже существовало задолго до Гутенберга, но исключительно с деревянных досок.

Техника этого печатания была следующая: первоначально на досках вырезывали только картинки (гравюры), потом стали добавлять к ним и пояснительный текст, а с течением времени вырезывали уже один лишь текст. Это была очень сложная работа: приходилось вырезывать в обратную сторону букву за буквой целыми страницами. Но это были лишь отдельные попытки улучшить книжное производство. Вообще же книги размножались тогда путем рукописания, которым занимались монахи и специальные переписчики, составлявшие в средневековых городах особые, весьма многочисленные цехи. Кроме неизбежной медленности размножения книг и дороговизны их при таком способе публикации, рукописные книги отличались еще одним крупным недостатком: их текст бывал обычно очень извращен из-за невежества и небрежности копиистов.

Великая заслуга Гутенберга заключается в том, что он, по-видимому, первый додумался, или во всяком случае первый применил на практике подвижной алфавит из отдельных букв, при помощи которого можно было перепечатывать страницу за страницей во многих экземплярах.

Древнейший типографский станок

*

Книгопечатание произвело в Европе настоящую революцию не только в области чисто технической. Его влияние сказалось гораздо глубже и шире. Благодаря новому способу массового производства книга перестала быть дорогостоящей редкостью. Из монастырских келий и кабинетов ученых-одиночек она вышла на более широкую арену и стала постепенно проникать в слои общества, прежде лишенные возможности пользоваться ею. В то же время книга явилась мощным орудием и руках сторонников нового умственного направления, боровшегося за свободу мысли и науки. Печатная многоэкземплярная книга стала в эпоху Возрождения играть роль своеобразного «взрывчатого вещества», разрушавшего старое во имя нового. Это пришлось очень не по нутру многочисленным любителям «доброй старины», людям «власть имущим» как в светских, так и в церковных кругах. Они восставали против нового изобретения, объявили его «выдумкой дьявола», напоминали, что священное писание было начертано живой рукой, а не оттиснуто бездушной машиной. К этом охранителям понято примкнули и монахи и цеховые переписчики, которым книгопечатание наносило прямой материальный ущерб. Немецкого первопечатника стали обвинять в колдовстве, он подвергался преследованиям и после разных злоключений умер в 1467 г. в бедности, всеми покинутый.

Но прогрессивные современники Гутенберга верно оценили его открытие, и книгопечатание быстро распространилось в Западной Европе. В середине XVI века оно достигло, наконец, и далекой Москвы. Однако первая московская типография была открыта далеко не сразу.

*

Миссия упомянутого Шлитте потерпела полную неудачу. Ему, правда, удалось навербовать сто с лишним мастеров, среди которых были и печатники, и привезти их в Любек, приморский город Германии. Но здесь, по проискам властей немецкой Ливонии (нынешние Эстония и Латвия), все они были задержаны и разбрелись кто куда, а сам Шлитте попал даже в тюрьму. Это был уже не первый случай, когда западные соседи Московского государства (Польша, Ливония, Швеция), опасавшиеся его возраставшего могущества, не пропускали нужных ему специалистов. Таким образом устройство в Москве типографии затормозилось, но мысль об этом не была все же оставлена, так как в книгопечатании стала ощущаться настоятельная необходимость. Дело в том, что в рукописные богослужебные книги (а других книг у русских тогда было еще очень мяло) с течением времени вкралась масса серьезных извращений. Они вызывали принципиальные разногласия и, подрывая тем самым незыблемость церковного авторитета, грозили породить и дальнейшем раскол среди верующих. Это было очень опасно для «властей предержащих», так как православие и самодержавие были слиты воедино, и ущерб одного грозил ущербом другому. К тому же после завоевания в 1552 г. Казанского царства потребовалось спешно закупить массу богослужебных книг для церквей, устраиваемых в новоприсоединенном обширном крае. Но из всех закупленных книг лишь очень немногие оказались пригодными к употреблению, остальные же, по выражению рассматривавшего их Максима Грека, были «все растлены от переписующих ненаученых и неискусных в разуме».

*

Максим Грек был замечательной личностью. Родом с Балканского полуострова, он в ранней молодости переехал в Италию в самый разгар блестящей и разносторонней эпохи возрождения искусств и наук, обусловленной промышленным переворотом XV века. Проживая во Флоренции и Венеции, Максим постоянно общался с самыми образованными и передовыми людьми того времени и изучил типографское дело. Из Италии Максим Грек вернулся на родину. Ему было не более тридцати лет, но он пользовался всеобщим уважением за свою обширную ученость, и когда из Москвы пришло предложение прислать опытного переводчика и знатока книг, остановились именно на нем.

Максим Грек приехал в Москву в 1518 г. Здесь он приступил к исправлению церковных книг на славянорусском языке. Этим, однако, деятельность его не ограничилась. Это был человек широкого культурного диапазона. Наблюдая окружавшее его некультурное общество, Максим Грек увлекся мыслью посеять в нем семема настоящего просвещения. Он начал с верхов и стал смело критиковать московский монастырский быт, обличал монахов в любостяжании и распутстве, горячо ратовал, пером и словом, за принудительное отчуждение монастырских земель и т. д. Все это вместе взятое вызвало страшное озлобление против него в верхах московского общества и привело к тому, что Максим в 1525 г. был судим особым собором. Его признали якобы виновным в разных ересях, намеренной порче богослужебных книг и закулисных сношениях с турецким послом. Выданный своим врагам монахам, он был заключен в монастырскую тюрьму. Начиная с этого времени его — друга итальянских философов, поэтов и художников — 28 лет волочили из одной страшной тюрьмы в другую. Так отблагодарила старая правящая Москва ученого иноземца, посвятившего свои выдающиеся способности на бескорыстное служение интересам чужой ему страны.

Максим Грек был освобожден из мучительного заточения 73-летним больным стариком только в 1553 году и с тех пор поселился под Москвой в Троице-Сергиевском монастыре. Но тюрьма, годы, страдания не сломили душевных сил и энергии этого крупнейшего культуртрегера. Неоднократно видаясь с любознательным Иваном IV, он постоянно настаивал на необходимости скорейшего заведения в Москве типографии — орудия света против тьмы. Царь (это была лучшая пора правления Ивана IV) вполне разделял мнение Максима, и вот снова обратились на Запад, на этот раз в Данию, прося прислать опытного типографщика. Дело это, однако, расстроилось и заведение типографии, казалось, опять было отложено на неопределенный срок.

*

Но в действительности (на первый взгляд как будто совершенно неожиданно) в самой Москве «явились, — сообщает летопись, — некие хитрые мастера печатному делу и начата быти в Москве печатные книги». Люди эти были Иван Федоров и его сотрудник Петр Тимофеев Мстиславец. О прошлом нашего первопечатника до момента его выступления в качестве типографщика сохранились самые скудные сведения. Существуют указания, что Федоров был уроженец села «Николы-Гостуни» в Калужском округе и что в Москве он некоторое время занимал место диакона в одной из кремлевских церквей. Из послесловий, которыми Федоров сопровождал позднее некоторые изданные им книги, явствует, что он резко отличался от современного ему рядового духовенства, которое вообще «грамоте мало умело». Федоровские послесловия свидетельствуют, что он хорошо владел пером, умел сильно выражать свои у мысли и был знаком не только с церковной, но и с публицистической литературой того времени, например с сочинениями Максима Грека и его ученика кн. Курбского, переписка которого с Иваном Грозным дошла до нас в виде крупнейшего памятника русской литературы XVI столетия. Овдовев, Федоров вынужден был, согласно постановлению «Стоглавого собора», оставить диаконовскую должность и превратился в человека неопределенного положения. Очевидно, в это время он познакомился и близко сошелся с Максимом Греком, который, склонив его заняться печатным делом, рекомендовал его царю.

Герб Ивана Федорова на Новом Завете 1580 г.

Иван IV, сам «ритор словесных наук», отдался новому предприятию со всем пылом своей увлекающейся натуры. По словам Федорова, в 1554 г. «царь повелел устроить дом от своея царские казны, где бы печатному делу строиться». Для государева Печатного двора отвели обширное место на Никольской улице рядом с греческим монастырем, в традиционном средоточии торговли книгами и иконами. Иван IV не жалел средств на постройку «Палаты печатного дела» и на оборудование ее всем необходимым для книгопечатания. Но, несмотря на это, введение книгопечатания в Москве затянулось на целое десятилетие, так как все типографские принадлежности, начиная с печатного станка и кончая гравировальными досками, изготовлялись на месте, а это требовало времени. Главную роль в этом длительном процессе подготовки оборудования Печатного двора несомненно играл Иван Федоров, знаток всех частностей типографского дела; ведь он умел не только набирать книги, печатать их и корректировать, но и отливать превосходный шрифт и вырезать матрицы (формы для отливки букв).

*

В 1563 г. Печатная палата — первая московская типография — была отстроена и оборудована. Кроме главного, выражаясь по-старинному, «делателя», самого Ивана Федорова с его помощниками — сыном Иваном, Петром Мстиславцем и Марушею Нефедьевым, в распоряжении Печатного двора был целый штат граверов, знаменщиков (рисовальщиков), литейщиков, наборщиков и других мастеров.

С весны 1563 г. начались в Печатном дворе типографские работы. Просматривая внимательно старинные гравюры, можно составить себе достаточно ясное представление о том, как происходило печатание в Москве XVI века. Набранный шрифт ставили в неглубокий деревянный ящик, заменявший современную раму; этот ящик соединяли петлями с декелем (узкая рамка, затянутая материей), на котором с помощью графеек (иголки) прикреплялся лист бумаги, закрываемый рашкетом (узкая рамка) с бумажною маскою, с точно вырезанными местами для страниц; краска набивалась мацами (кожаные подушечки); ящик с набором вдвигался под пресс в виде тяжелой доски, и с помощью нажимного винта производилось равномерное давление, после чего ящик выводился обратно. Самый станок, небольших размеров на один лист, был весь из дерева; оттиски на нем производились с двукратного нажима рукой, одного было недостаточно для получения хорошего отпечатка. Таким способом печатались книги с заставками и концовками и отдельные гравюры.

Ранней весной 1564 г. вышла со станка Печатной палаты ее первое издание — богослужебная книга, сокращенно называемая «Апостол». Украшенная заставками и гравюрой на дереве, изображающей ученого апостола Луку за писанием, она содержит в себе 534 страницы по 25 строк; шрифт ее близок к так называемому полууставу XVI века (славянские продолговатые буквы). Тщательное исследование этого шрифта, сохраняющего строгую чистоту и правильность письма старомосковского пошиба, позволяет утверждать, что весь шрифт для Печатной палаты был изготовлен в Москве, а не за рубежом. Внешнее оформление как этой, так и последующих книг, отпечатанных Федоровым, настолько хорошо, что нашего первопечатника без всякого преувеличения можно считать одним из лучших типографщиков старого времени. Вообще это был не просто искусный мастер, а пламенный художник печатного дела. В его глазах типографский станок не был мертвой машиной, убивающей поэзию рукописания. По его же образному выражению — это «кошница (корзинка), рассевающая семена просвещения».

Гравюра на дерепе из первопечатного "Апостола"

Здесь перед нами возникает вполне естественный вопрос: каким образом Иван Федоров, бедный, незнатный человек, никуда не выезжавший из Москвы, мог достигнуть такого высокого совершенства в типографском искусстве и проникнуться такими прогрессивными идеями относительно своей профессии? Некоторый ответ на это дает любопытное «Сказание о воображении (приготовлении) книг печатного дела», составленное в XVII веке, когда еще были живы люди, отцы которых помнили, как «зачиналось» в Москве книгопечатание. Вот что между прочим читаем мы в этом «Сказании»: «Глаголют неции о них (т. е. о первопечатниках), яко от самих фряг (итальянцев) то учение прияста. Повествуют же о некиих (других), яко прежде их (т. е. первопечятников) неции сами малыми некими и неискусными начертании печатаваху книги».

Для того чтобы объяснить эту краткую заметку, в которой особенно интересно упоминание об итальянцах, необходимо вернуться к самому концу XV века. Известно, что в 1492 г. некий Бартоломей Готан, искусный типограф немецкого города Любека, знавший русский язык, переводил для московских послов дипломатические документы. Передают, что впоследствии он побывал в Москве и там во дворце Ивана III устроил домашнюю типографию. Сам Готан по времени не мог конечно быть учителем Ивана Федорова, тогда еще не родившегося, но он, вероятно, обучил своему мастерству «некиих московитов», которые в скромных размерах, возможно, продолжали потом книгопечатание. Таким образом в Москве у первопечатника несомненно были предшественники. Однако сам Иван Федоров вряд ли может быть отнесен к «школе Готана». Его искусство имеет, надо думать, иное происхождение. Так, сохранилось известие, что Максим Грек, неутомимый поборник просвещения, проживая последние годы на покое в подмосковном монастыре, устроил там тайную типографию и даже показывал Ивану IV приспособления для отливки шрифтов. Факт близости Федорова к Максиму Греку бесспорен и потому, вернее всего, именно под руководством этого выученика фрягов (итальянцев) изучил наш первопечатник свое мастерство; у него же видел он чудесные итальянские издания, подучился греческому языку и от него же заимствовал свои передовые взгляды. После смерти Максима Грека (1556) Федоров, вероятно, перевез типографский станок в Москву и там продолжал совершенствоваться в печатном искусстве, обучая ему и других. Это подтверждается еще и тем, что за время с 1553 по 1562 г. в Москве появилось несколько печатных книг без указания места и времени выхода их, но по языку и орфографии, безусловно, московского происхождения. Книги эти могли быть отпечатаны только в какой-то тайной типографии. Далее, весьма показательно то, что технические термины принадлежностей печатания, введенные тогда в оборот Федоровым, заимствованы с итальянского, а не с немецкого языка.

*

В 1565 г. Печатный двор издал «Часовник» (344 страницы по 13 строк) тем же шрифтом, что и «Апостол», но с заставками, напоминающими венецианские — еще одно подтверждение влияния Максима Грека, т. е. итальянского влияния. Потом вышло «Евангелие» в 776 страниц по 15 строк. Дело книгопечатания казалось стояло в Москве на твердой почве. Но общество и церковь терпели это новшество лишь постольку, поскольку их враждебные чувства сдерживались авторитетом царя. Блестящие успехи первопечатников вызвали самые злобные наветы на них. Люди, материальные интересы и самолюбие которых были затронуты новым начинанием, многочисленное невежественное духовенство, во всяком новшестве видевшее только «ересь», присяжные переписчики, боявшиеся потерять заработок, и всякого рода темные суеверы — все постепенно объединились в одном чувстве лютой ненависти к новаторам с Никольской. Не первый уже месяц всевозможные проходимцы кричали на площадях и с церковных папертей, что печатники — колдуны, еретики, нечестивцы, продавшие черту свои души. Их поддерживали безместные попы и юродивые прорицатели, шатавшиеся по харчевням и кружалам. Народ заволновался в ожидании великих бед. Толки росли, крепли, атмосфера сгущалась с каждым днем, с каждым часом, и в 1568 г. гроза разразилась.

В это время царь был в отъезде, в Александровской слободе, за сто верст от Москвы, и некому было отстоять беззащитных печатников. Уличный сброд натравливаемый «ревнителями правоверия и старины», ринулся на Никольскую. Сверкнуло пламя, взвились огненные языки, пожравшие деревянные постройки Печатного двора; его каменная палата была разгромлена, типографский инвентарь уничтожен. Торжествующие мракобесы искали Федорова и Мстиславца, чтобы растерзать их или по старомосковскому обычаю сжечь в деревянном срубе как чернокнижников. Но верные люди укрыли печатников и дали им возможность бежать за границу. Тут начинается в жизни Федорова новый период, по его словам, полный «многих бед и скорбей».

*

По началу Федоров находит себе вместе с Мстиславцем приют в Литве, в Заблудове, у просвещенного вельможи Ходкевича, человека православного вероисповедания. Здесь, успев при бегстве из Москвы захватить с собой часть шрифта, он устраивает типографию и в 1569 г. выпускает «Евангелие учительное», по внешности сходное с московским «Апостолом»; в следующем году он издает «Псалтырь с Часословцем». Но на этом деятельность первопечатника в Заблудове оборвалась. Гетман Ходкевич, обласкавший Федорова и подаривший ему «на упокоение (т. е. содержание) немалую деревню», возбудил против себя недовольство католического духовенства и шляхты (дворянства) своим покровительством православному Москвитину. Он прекратил книгопечатание и предложил Федорову заняться сельским хозяйством. Но Федоров, равнодушный к своему материальному благоустройству и всецело проникнутый идеей распространения книгопечатания, отказался, сказав, что он неспособен «коротать свой век за плугом» и что ему «надлежит вместо житных (хлебных) семян рассовать по вселенной семена духовные». Он перебрался в Галицию, в г. Львов, и хотя здесь его приняли не особенно дружелюбно, сумел все-таки оборудовать типографию, в которой напечатал в 1574 г. «Апостол» с интересным послесловием вроде краткой автобиографии. В ней он прямо говорит, что зависть и великое озлобление со стороны многих начальников, священноначальников и учителей (т. е. проповедников), пронесших о нем и Мстиславце «злое слово», заставили их покинуть родину и бежать «в стороны чуждые, незнакомые».

Страница первопечатной Псалтыри 1568 г.

Пять лет кое-как перебивался Федоров во Львове с сыном, занимавшимся переплетным ремеслом. Под конец они впали в такую нужду, что Федоров вынужден был заложить ростовщику напечатанные им книги и типографский инвентарь. Потом судьба ненадолго улыбнулась ему. В 1580 г. мы видим его на Волыни в г. Остроге, во главе большой типографии, открытой князем Константином Острожским. В Остроге, покровительствуемый православным вельможей, Федоров мог вполне предаться своему любимому искусству. В 1580 г. он напечатал «Новый завет с Псалтырем» в одном томе и в том же году выпустил первое, а в следующем и второе издание знаменитой «Острожской библии». Эта книга, все шрифты, заставки и украшения которой были изготовлены и отлиты самим Федоровым, представляет собою верх совершенства старопечатного мастерства.

Заглавный лист Острожской библии 1581 г.

*

Острожская библия была лебединою песнею Федорова. Вскоре, по причинам точно неизвестным, вернее же всего опять под давлением извне, он в 1581 г. возвращается во Львов, где 5 декабря 1583 г. умирает, подобно Гуттенбергу, в бедности, всеми забытый. Его похоронили на кладбище при церкви св. Онуфрия, и позднее какие-то неведомые почитатели соорудили на его могиле каменное надгробие, открытое лет 40 тому назад, с надписью: «Друкарь Москвитин, который своим тщанием друкование занедбалое (покинутое) обновил... Друкарь книг предтым невиданных».

Надгробная плита на могиле Ивана Федорова

Иван Федоров Москвитин умер вдали от родины, но организованное им по инициативе Максима Грека культурное дело не погибло. Разгромленный Печатный двор отстроили, и в нем в течение 35 лет успешно работал Андроник Невежа, ученик Федорова. Кроме того, была устроена вторая типография в Александровской слободе, одно время бывшей резиденцией Ивана Грозного. В XVII веке книгопечатание в Москве из личного дела царя превращается в постоянное государственное учреждение, состоявшее. в ведении «Приказа книг печатного дела». В 1542—1545 гг. были построены фасадом на Никольскую улицу новые двухэтажные палаты Печатного двора, разделенные на две половины воротами с красивой башней вышиною в 13 саженей; по сторонам ворот имелись две книжные лавки.

Вид древнего печатного двора с двумя книжными лавками

Кроме самой типографии, на Печатном дворе помещались вспомогательные мастерские: рисовальня, словолитня, переплетная и пр. Здесь же была «Правильня» или «Правиленная палата», следившая за тем, чтобы в издаваемых книгах не было «растления». Работы во второй половине XVII века производились уже на многих станках по-прежнему, конечно, ручных. Печатались книги не только церковного характера, но и светские (законодательный кодекс, букварь, руководство по военному делу и пр.) и разные гравюры. Тогда же были устроены в Москве первые бумажные мельницы, обслуживавшие Печатный двор. Его служебный персонал так разросся, что типографские рабочие образовали особую Печатную слободу у Сретенских ворот.

Здания старого Печатного двора, неоднократно перестраиваемые, к концу XVIII века после сильного пожара совершенно обветшали. В 1810 г. палаты по улице разобрали и на их месте в 1814 г. построили нынешнее здание в готическом стиле.

Но прошел еще целый век, прежде чем Москва вспомнила о самом Иване Федорове «первомученике русской печати». Только в 1909 г. у Китайгородской стены по Театральному проезду воздвигли памятник, украшенный характерной фигурой первопечатника, рассматривающего оттиснутый им лист книги.