Као-чу

А. ЗОРИЧ

Огибая во время второго своего путешествия далекие земли за океаном и отдав якоря у острова Гаити, испанский адмирал Христофор Колумб увидел с борта флагманской каравеллы туземцев, играющих на берегу в мяч. Мяч был черен, велик по размерам, необычайно тяжел и однако, ударяясь о землю, легко и довольно высоко взлетал в воздух. Это казалось поразительным, потому что он не был надут и состоял из сплошной твердой массы, точно обладавшей, как отметил это Колумб в своих записях, таинственными свойствами живого существа. На Гаити был в тот день праздник, и адмиралу бросилась также в глаза особая изысканность туалетов, которыми щеголяли туземцы; голые их тела были густо обмазаны каким-то клейким веществом и покрыты разноцветными перьями, так плотно прилипавшими к коже, точно они врастали в нее. По объяснениям индейцев это было то же самое вещество, из которого делались и волейбольные прыгающие мячи для праздничных игр, будто бы оно добывалось из высоких деревьев с пятнистой корой, зарослями которых был покрыт остров. Матросы с каравеллы, рубившие для судовых нужд лес на берегу, подтвердили это; действительно, достаточно было слегка сцарапать толстую кору такого пятнистого дерева, как из надреза, точно кровь из раны, большими крупными каплями тотчас начинал течь белый сок, внешним своим видом напоминавший молоко. На воздухе он быстро сгущался и темнел, превращаясь в твердые эластичные комочки.

Корни каучуконосного растения

Снимаясь с якоря в обратный путь, Христофор Колумб взял с собой несколько таких комочков, чтобы доставить образцы загадочного вещества в Испанию. Однако они никого не заинтересовали там; на фоне большой сенсации, вызванной открытием новых земель, они показались пустяком, положительно не заслуживающим внимания, тем более, что, возвращаясь из далеких плаваний, путешественники привозили тогда в Европу и без того очень много необычайно интересных, занимательных и поражавших население Старого света вещей и предметов, соперничать с которыми эти скромные серые шарики явно не могли; они были сданы в музей, позабыты, и о них никто не вспоминал и никто не интересовался ими на протяжение свыше двух веков.

⚫

В 1735 г. Парижской академией наук снаряжена была на экватор особая экспедиция, имевшая целью измерить дугу экватора. В числе ее членов оказался французский географ и ученый Шарль Кондамин, которому мы обязаны между прочим открытием хинного дерева. Обстоятельства сложились так, что ему пришлось отделиться от экспедиции, и он отправился в глубь неисследованных территорий один, пользуясь лишь помощью туземцев, служивших ему носильщиками и переводчиками. Это был смелый, очень настойчивый и необычайно любознательный человек. Он прошел, изучая по пути флору страны и собирая бесчисленные коллекции и гербарии, огромный и трудный путь, исследовал почти всю долину Амазонки и добрался до городка Пара. Таинственное вещество, некогда обратившее на себя внимание Колумба и все больше и больше входившее здесь в бытовой обиход туземцев, заинтересовало и его. Теперь из чудесного молока пятнистого дерева делали тут уже не только мячи и не только обмазывали им по праздникам тела, чтобы облепиться цветными перьями; поскольку оно оказывалось непроницаемым для воды, им покрывали также пироги, лодки и готовили из него бутылки, постепенно получавшие распространение по всей стране. Для этого бралась глиняная болванка, которую покрывали слоем этого древесного молока; подогреваемое на огне, оно быстро застывало и твердело. Глину, заключенную внутри, размачивали водой и выбрасывали сквозь горлышко наружу, и получалась отличная, очень прочная и удобная фляжка. В провинции Эсмеральдо Кондамину показали даже людей, носивших нечто вроде гамаш из этого загадочного вещества. Это были главным образом щеголи, франты и повесы, желавшие поражать мир эксцентричностью и быть законодателями мод. Они густо обмазывали молоком деревьев ноги и затем сушили их, обжигаясь и мучаясь над кострами; получались своеобразные непромокаемые эластичные чулки, отчаянное неудобство которых состояло однако в том, что, однажды одев, их приходилось носить уже, не снимая до тех пор, пока они истреплются сами, или отдирать, в случае надобности, вместе с кожей.

... Странная смола, как назвал сок Кондамин, заинтересовала его. Он даже покрыл ее слоем чехлы с различными тонкими приборами и инструментами, чтобы предохранить их от сырости и действия проливных тропических ливней, и лично убедился в отличных свойствах и большой практической ценности этого вещества. Он собрал большую коллекцию сгустков и, вернувшись в Париж, представил их в академию, подробно списав дерево, которое дает эту смолу и заросли которого раскинуты повсюду вдоль берегов Амазонки. Туземцы называли смолу «каочу», что значит «слезы дерева»; этого названия держался в своем докладе и Кондамин, и отсюда и возник интернациональный термин «каучук», принятый вскоре во всем мире.

Сообщая в академии о замечательной смоле, Кондамин отозвался о ней восторженно.

«Вглядитесь, господа достопочтенные члены академии! — говорил он взволнованно и с увлечением, поднимая высоко кверху серый, невзрачный комочек своей смолы. — Вглядитесь! Этот маленький шарик чудесен более, нежели взятые вместе камни всех алхимиков мира! Он способен принимать тысячи видов, он может являться в тысячах различных форм, он откроет новую эру жизни для вселенной. Кто знает, может быть эти слезы дерева призваны даже осушить слезы людей, неся с собой подлинное счастье для человечества!».

Конечно он увлекался. Он не видел или не хотел видеть среди этой тысячи форм и видов, которые предсказывал маленькому шарику, ни будущих воздушных кораблей с каучуковыми оболочками, ни будущих каучуковых противогазных масок, ни будущих каучуковых баллонов с ипритом, едва ли способных осушить слезы человечества. Но Кондамин не думал об этом. Ему рисовались воздушные каучуковые шары, пересекающие материки, водолазы в каучуковых костюмах, исследующие недоступные глубины морей, человечество, одетое в каучуковую обувь и плащи и обратившее волшебную смолу в могучее орудие завоевания пространств и богатств природы, —- и маленький шарик, который он держал в руках, олицетворял в его воображении необъятные возможности всеобщего благополучия и радостей.

Он говорил страстно, возбужденно, почти вдохновенно. Чопорные академики были возмущены его экзальтированностью. Новая идея, как всегда, возбуждает скептицизм. Вдобавок он сам должен был оговориться, что смола, вытекая из дерева, довольно быстро густеет на воздухе, теряя в таком виде все свои специфические полезные свойства и следовательно попытки транспортировать ее в Европу заранее обречены на неудачу. Производство изделий оказывалось возможным вследствие этого только на месте, на диких берегах Амазонки. Но по условиям тех мест это казалось абсурдным. Конечно можно было бы попытаться вновь размягчать отвердевшее молоко, возвращая ему первоначальный вид; однако оно заметно и резко отличалось от всех известных тогда смол: оно не растворялось ни в воде, ни в винном спирте, свойства его оставались загадочны, и такой путь также оказался закрыт. В этих условиях сообщение Кондамина признано было не имеющим практического значения; академия равнодушно приняла его к сведению, деликатно отметив, что комментарии достопочетного докладчика лишены стройных научных контуров. Кондамин сочтен был фантазером.

Это был второй дебют каучука в Европе, и вновь он был освистан, не получив признания. Время его еще не настало.

Апшеронская опытная станция в Азербайджане. Установка вегетационных сосудов с каучуконосным растением гвайюлой.

⚫

Однако о таинственном веществе продолжали уже говорить. Вскоре бразильский городок Пара, тот самый, до которого добрался в свое время, путешествуя по Амазонке Кондамин и который принадлежал тогда Португалии, прислал в подарок португальскому королю одежду, покрытую слоем «као-чу». Одежда была не слишком удобна, правда, черезчур груба и топорщилась, но абсолютно не пропускала влагу; в присутствии всего двора шталмейстеры в течение двух часов поливали короля водой из бочек, и однако он вышел из этой операции совершенно сухим, сохранив, как отметил придворный летописец, «вполне приличествующий коронованной особе вид». Король нашел это забавным и снарядил специальную экспедицию на Амазонку, которая повезла туда, чтобы также покрыть их слоем замечательной смолы, три пары его сапог. Глава экспедиции обратно не вернулся. Шталмейстер, дабы практически проверить свойства и действия загадочного вещества, прибыв с делегацией на Амазонку, велел подать себе полный кувшин этого древесного молока, единым духом осушил его до дна и через несколько часов скончался со склеенными внутренностями. Но сапоги были все же пропитаны смолой и благополучно доставлены обратно; они, оказавшись также совершенно непроницаемыми для воды, вызвали восхищение при дворе. История эта наделала много шума и породила много толков, значительно поднявших интерес к таинственному молоку из плачущих деревьев.

Вдобавок некто Томас Уэльс привез вскоре вслед за этим в Лондон несколько пар калош, сделанных туземцами на Амазонке с помощью таких же глиняных болванок, какие употреблялись для изготовления бутылок.

Первые калоши были продемонстрированы в Европе, а вскоре они попали и в Нью-Йорк; все это порождало любопытство и вызывало много разговоров, превращая каучук в постоянную злобу дня. Пользуясь этим, торговцы широко пустили в дело индейские бутылки, продолжавшие проникать в Европу; они резали их на кольца, делали из них пластинки, безделушки, которые довольно охотно и по высокой цене покупались на рынке, хотя практического назначения не имели никакого; это были просто экспонаты и образцы неразгаданного и возбуждавшего поэтому интерес вещества.

Один из таких кусочков попал к знаменитому английскому химику Пристлею, который открыл так называемый «дефлогистированный воздух», впоследствии названный кислородом. Как это ни странно, но каучук не возбудил особого интереса в Пристлее; знаменитый химик установил лишь, что это вещество способно стирать карандашные линии на бумаге и публично рекомендовал его вниманию лиц, занимающихся рисованием. Это было первое деловое применение какое получили «слезы дерева» в Европе; магазины художественных принадлежностей тотчас пустили каучуковые пластинки в ход, назвав их «рэббер» — стиралка. Вероятно это были самые дорогие резинки, какие когда-либо знал мир; пластинка, которая стоит теперь две копейки, продавалась тогда за три рубля.

Калоши, регулярную доставку которых наладил Томас Уэльс, снабдив индейцев модными европейскими колодками, день ото дня получали все больший и больший спрос. Становилось очевидным, что если бы удалось сколько-нибудь широко и удачно поставить производство всех этих вещей на месте, в Европе, это гарантировало бы огромный успех и барыш. Однако никто не видел и не знал возможностей и способов, с помощью которых можно бы было доставлять сюда каучуковое молоко, избегая его порчи в дороге. Путь длился тогда слишком долго, и все такие попытки кончались неудачей; молоко быстро густело, сворачивалось и превращалось в темные и липкие куски, терявшие почти всякую ценность и совершенно бесполезные, потому что, как возвращать смолу, растворяя сгустки, в прежнее ее жидкое состояние, никто не знал, а в таком виде каучук был пригоден только для «рэбберов» и безделушек. В лучшем случае из него делали, разрезая пласты, резинки для чулок, застежки для ботинок и другие мелочи галантереи, которые прельщали женщин не столько потому, что были удобны или практичны, сколько потому, что это было новинкой; все это охотно раскупалось и быстро вошло в моду, но было ясно, что это совсем не то, чего можно ждать и требовать от замечательной заморской смолы.

Испытание сеялки каучуконосов в совхозе "Каучук" (Узбекистан)

Вскоре однако произошло событие, отмеченное в летописях каучука как одна из основных его исторических дат.

В первые годы девятнадцатого столетия в Англии, на заводе в Глазго, начали вырабатывать для освещения улиц и площадей в городах светильный газ из каменного угля. Производство его сопровождалось большими отходами нафты, каменноугольного масла, никакого практического применения которому тогда еще не знали; оно скоплялось на газовом заводе сотнями тонн, загромождало все территории, вывозить его было очень дорого, и заводчик положительно не находил, что с ним делать и как от него избавиться. Осенью 1819 г. на этот газовый завод в Глазго явился неизвестный молодой человек и, опросив управляющего, осведомился, не может ли он периодически закупать здесь партии нафты, которая будет впредь оставаться от производства. Управляющий внимательно оглядел его, решив, что имеет дело с сумасшедшим; однако тот выглядел вполне нормально и говорил сдержанно, толково и корректно.

Через час был уже составлен договор. Клерк, писавший эту бумагу, опросил, принимаясь за дело, прочистив перо в волосах и с любопытством оглядывая странного покупателя:

— Ваше имя, сэр?

— Карл Макинтош, химик.

Провожая молодого человека, управляющий довольно потирал руки. Цена, по которой завод прождал эту дрянь, заполнявшую весь двор, была баснословна, и условия сделки выглядели кабально: Карл Макинтош обязывался забирать по этой цене всю нафту, которая окажется на заводе в течение ближайших пяти лет. Управляющий и не подозревал, что уже через три месяца будет кусать себе пальцы с досады, что так глупо продешевил и за гроши в сущности отдал продукт, за который Макинтош охотно заплатил бы и вдвое и втрое больше назначенной цены! Ибо, исследуя «рэббер» в лаборатории, Макинтош открыл, что именно нафта является тем веществом, которое способно оказалось растворять каучук, чудесным образом вновь обращая его в жидкое состояние. Открытие, как впоследствии заявил Макинтош, было случайностью и явилось следствием того, что он спутал, заполняя реторты, две банки с химикалиями, в одной из которых хранилось каменноугольное масло. Но он тотчас же начал опыты, и все они давали отличный результат. Это открывало большие горизонты и впервые делало возможным серьезное деловое применение нового продукта в Европе.

Закупив в Глазго нафту и запатентовав свой способ, Макинтош открыл первую в мире фабрику резиновых изделий в Манчестере. Она стала выпускать непромокаемые пальто из дублированной ткани, покрытой слоем каучука; первой модели присвоено было имя «макинтош», и это название вошло в обиход и сохраняется вплоть до наших дней. На этот раз каучук встретили уже не свистом, но аплодисментами. Макинтоши приняты были с восторгом и необычайно быстро завоевали популярность. Тотчас же появились подражатели; химикам, кинувшимся по следу, удалось установить и ряд других растворителей каучука, в частности скипидар, и маленькие резиновые фабрики стали возникать повсюду в Европе, как грибы, заваливая рынок плащами, перчатками, подтяжками, спасательными поясами, шапками, грелками, сумками и десятками других вещей, мода и спрос на которые возрастали изо дня в день.

Гуттаперчевое дерево эйкомия (Северный Кавказ)

Очень скоро однако наступило разочарование. Внешне все эти вещи были как будто отличны и безупречны, но постепенно выяснилось, что они почти не переносят никаких колебаний в температуре. Достаточно было самого легкого мороза, чтобы калоши мгновенно почти деревенели на ногах и прорезиненные пальто, теряя всякую эластичность, становились так жестки и тверды, точно они были скроены из жести, а не из сукна; и довольно было градуснику подняться на несколько делений выше двадцати, как они начинали, напротив, размягчаться, тотчас же липнуть к телу, издавая несносный острых запах копченой ветчины.

...Словом, каучук вел себя скандально, и первые восторги быстро сменились общим раздражением. Стоило ли так добиваться этого заморского молока, не принесшего в конце концов ничего, кроме хлопот и огорчений людям? Вновь начинался свист. Никто не желал покупать больше каучуковых вещей, и единственная американская резиновая фабрика Роксберри в Массачузете скоро оказалась накануне краха.

Однако в самый критический момент к руководителю фирмы Роксберри, готовому уже с отчаяния пустить себе пулю в лоб, явился человек, лично ему неизвестный, но производивший отличное впечатление. Этот человек был Чарльз Гудьир, имя которого для резиновой промышленности, хотя он не был ученым, означает то же, что имя Гальвани или Вольты для электричества или Авогадро для химии. Он предложил Роксберри поставить ряд опытов с каучуком и попытаться прежде чем ликвидировать дело добиться устранения дефектов, портивших вещи.

Роксберри согласился, и Гудьир тотчас же приступил к опытам. Научных знаний у него почти не было, и вся его работа носила грубо эмпирический характер, но это искупалось тем необычайным страстным увлечением, которым он весь был переполнен. Этот замечательный человек положительно был влюблен в резину, возясь с нею уже несколько лет, отдавая ей все свое время, силы и средства и ничего не получая взамен. Он ставил сотни всяких опытов и экспериментов, которые в большинстве ни к чему не приводили; он затевал десятки всяческих предприятий и дел, которые все рушились одно за другим, втягивая его в долги и принося ему одни только несчастья. Но каждая новая неудача лишь удваивала, казалось, его упорство. Он называл каучук «новой звездой промышленности», он угадывал его блестящее будущее, он всем существом своим чувствовал, что находится очень близко от цели, и ничто не могло заставить его отступить с полпути.

Едва он приступил к опытам на фабрике Роксберри, его арестовали за долги. Полицейский комиссар сказал, приглашая его собраться:

— Имейте в виду: тюрьма — это не гостиница. Возьмите только самое необходимое.

— Отлично, — оказал Гудьир, и, отложив в сторону все, положил в маленькую корзинку несколько кусочков каучука, несколько пакетов с химикалиями и кухонную скалку, чтобы растирать смеси. Даже в тюрьме он ни на минуту не прекратил работы, моментально превратив камеру в экспериментальную резиновую лабораторию!

Задача состояла в том, чтобы сделать каучук нечувствительным к температурным колебаниям и лишить его липкости, тоже делавшим его почти непригодным к употреблению. Только это могло спасти от надвигавшегося полного и скандального провала новую «звезду промышленности». Дело оказалось однако чертовски сложным и трудным. Пытаясь постичь секрет неразгаданного вещества и найти выход из положения, Гудьир применял одно за другим десятки средств, варьировал одну за другой десятки комбинаций, испытывал десятки самых различных способов. Все было тщетно; правда ему удалось вскоре уничтожить липкость каучуковых изделий, посыпая их сверху серой и высушивая затем на солнце; но это почти ничего еще не решало: каучук по-прежнему деревенел при малейшем холоде и по-прежнему таял в тепле, как масло...

... Однажды, выйдя уже из тюрьмы, он по обыкновению работал с пластинками каучука, которых в примитивной его домашней лаборатории становилось все меньше и меньше; продукт был дорог, и ему уже не на что было его покупать. Начиная очередной опыт и оглядев скудный свой запас, он подумал с горечью, что через неделю уже нечем даже окажется, пожалуй, наполнить колбочки и реторты. Он отрезал только маленький кусочек, а пластинку бережно отложил в сторону, рассчитывая, что ее еще хватит на несколько дней, и углубился в работу. Прошло некоторое время. Он встал, чтобы взять пестик с полки и вдруг вскрикнул испуганно и с отчаянием: по рассеянности вместо того, чтобы положить пластинку на стол, он сунул ее на горячую, только что растопленную плиту. Он слишком хорошо знал свойство каучука, чтобы не сомневаться, что последние крохи драгоценного продукта испорчены и погибли на раскаленной камфорке и уже завтра ему не с чем будет работать! Он кинулся к плите и, обжигаясь, прямо голыми руками схватил пластинку. Он думал, что она обратилась уже в клейкое и липкое тесто, которое потечет между пальцев; с изумлением однако он ощутил в руках совершенно почти сухую, но необычайно эластичную и упругую массу. Он отказался верить своим глазам; тем не менее факт был налицо, и, чувствуя, как охватывает тело знакомый озноб рабочего вдохновения и лихорадочно начинает биться мысль, он снова, теперь уже намеренно, кинул пластинку на плиту. Сомнений не было. С минуты на минуту каучук, подогреваемый на огне, который раньше превращал его в ничто, становился теперь все лучше и лучше. Скоро он сообразил в чем дело: пластинка была густо покрыта серой, и именно это обстоятельство и сообщало каучуку, который плавился вместе с ней, те свойства, которых он так долго и тщетно искал. Он тотчас же повторил опыт, а через день ставил их уже десятками. Результаты неизменно были отличны, и вскоре он заявил патент. «Звезда» была спасена!

Спрашивается, что произошло бы, если бы он не сделал этой оплошности, положившей начало новой эре резиновой промышленности? — Ничего. Ибо одновременно с ним и не будучи ничем с ним связан, это новое свойство каучука открыл и англичанин Томас Хэнкок, отделенный от Гудьира океаном и расстоянием в несколько тысяч километров. Впоследствии возник даже вопрос о первенстве, так удивительно совпали сроки и даты. А если бы не было ни Гудьира, ни Хэнкока, нашелся бы кто-то третий, обладающий той же рассеянностью и той же горячей плитой в лаборатории. Ибо каучук становился нужен в мировом хозяйстве, и вместо того, чтобы уйти со сцены, он, напротив, только теперь вступал на нее для настоящего дебюта!

Запатентовав новый способ Чарльз Гудьир начал искать возможностей пустить его в дело. В 1841 он открыл небольшую резиновую фабрику в Спрингфильде, основанную на его новом методе: вместо каучука чистого в дело впервые была пущена смесь каучука, переплавленного с серой. Результаты превзошли всякие ожидания, все былые дефекты каучуковых изделий точно сняты были чьей-то волшебной рукой. На резиновых вещах, которые выходили отсюда, не оставалось даже и следа прежних пороков: они были прочны, эластичны, великолепны и никак не реагировали больше ни на какую даже самую резкую смену температуры. Гудьир добился своего: путь в будущее был открыт для «звезды»! Какую роль сыграло в судьбе каучука это открытие можно судить по тому, что хотя с тех пор прошло уже около ста лет, принцип, установленный Гудьиром, целиком сохранился и до наших дней, сера и посейчас является единственным агентом, употребляемым во всем мире дли сообщения каучуку необходимых в широком употреблении свойств. Томас Хэнкок, сделавший аналогичное открытие почти одновременно с Гудьиром, назвал процесс плавки каучука с серой «вулканизацией», имея в виду мифического Вулкана, который олицетворял у римлян божество огня и металлургии и назывался иначе «плавильщиком». Этот термин быстро вошел в обиход, сохранившись и до нашего времени, а самая вулканизация навсегда осталась и, вероятно, останется основным процессом резинового производства.

Чем шире входили в оборот резиновые вещи, которым изобретение Гудьира впервые открыло настоящие двери в жизнь, тем скорее забывал мир о самом Гудьире. У этого человека был блестящий ум аналитика, незаурядные способности и никакого практического умения устраиваться в жизни. Сотни ловких людей растащили мгновенно по крупинкам блестящий результат его труда, пользуясь его открытием и методом, создавая резиновые фирмы и компании и наживая огромные барыши, славу и имена, а он, оттертый этим потоком, оказался в стороне, и вскоре, когда кто-нибудь называл его фамилию, люди только пожимали плечами: «Ах вулканизация? Но что же в этом нового?»

Торговать он не умел, и маленькая фабричка в Снрингфильде почти не приносила ему доходов; он закрыл ее, опять с головой ушел в новые опыты и забытый и брошенный всеми умер вскоре, оставив после себя полунищую семью и огромный долг в двести тысяч долларов, в который его втянули хищные ростовщики... И вот прошло всего семьдесят лет со дня, когда его похоронили, и кто знает у нас хотя бы по-насльшке имя этого человека, которому мы обязаны тем, что ходим в резиновых пальто и калошах, ездим на автомобилях с резиновыми шинами и пользуемся телефоном, телеграфом, радио, электричеством и сотнями других вещей, немыслимых без резиновых деталей?...

⚫

Гудьир умер, но «звезда», которую он вывел на подмостки хозяйственной сцены, быстро продолжала завоевывать мир. Преграда была сломана, и каучук стремительно двинулся по дороге блестящего своего будущего, проникая постепенно во все поры жизни. С каждым днем открывались все новые и новые возможности его применения, с каждым днем все расширялись и расширялись границы его потребления и того места, которое ждало его в хозяйственной системе европейских и американских стран. Появились новые пожарные резиновые рукава. Они дебютировали с огромным успехом; старые кожаные кишки были страшно неудобны и нерентабельны, их вечно приходилось пропитывать жиром, чтобы они не пересохли, и постоянно стеречь, чтобы их не грызли мыши и крысы. Новинка вызвала сенсацию, и все спешили запастись этими практичными деталями. Появились первые велосипеды, «трясучки», как их тогда называли; собственно они не были новинкой, потому что велосипед был сделан в Германии еще в 1816 г. Но до сих пор деревянные колеса «трясучки» обтягивались железными шинами, это было страшно неудобно и шумно, и они не пользовались популярностью. Но теперь железо заменили резиной, велосипеды стремительно начали входить в обиход, и нарождавшаяся резиновая промышленность еле успевала «обувать» сотни выезжавших каждодневно на улицу машин. Появились и первые экипажи на резиновых шинах сперва в Лондоне, потом в Париже и Нью-Йорке. Вначале они были встречены недружелюбно, потому что шины невыносимо трудно было натягивать на обода и кроме того власти находили, что бесшумная езда угрожает общественной безопасности. Но очень скоро их преимущества и качества были всеми поняты и оценены, и они настолько широко пошли повсюду в ход, что пришлось уже искусственно задерживать этот процесс особой системой налогов. Вулканизация открыла, словом, перед каучуком, все пути, и тысячи новых великолепных резиновых изделий сплошной массой двинулись по ним на рынки. Вновь стали быстро входить в моду резиновые макинтоши, шапки, грелки, подтяжки, пояса, десятки всяческих других мелочей. Открыв свою фабрику, Гудьир выпустил осенью 1841 г. первую серию калош, изготовленных на месте по новому его способу; а всего через пятнадцать лет этих калош в одной только Америке изготовлялось уже полтора миллиона пар в год!

Ярославский з-д синтетического каучука. Контактные печи

Что же все-таки представляло собой это вещество? Это был млечный сок, содержавшийся в системе капиллярных сосудов пятнистого дерева, внешним своим видом он, действительно, напоминал молоко, и как в молоке рассеяны бывают мельчайшие крупицы масла, так каждая капля этого сока переполнена была микроскопическими, точнее ультрамикроскопическими частицами каучукового вещества. Сейчас мы знаем, что они имеют шарообразную и грушевидную форму, размеры, не превышающие несколько микрон, и на каждый кубический сантиметр сока, который теперь принято называть латексом, их приходится до 50 млн. шт. Если млечный сок, изъятый тем или иным способом из дерева, оставляли стоять в сосудах, в нем начинался процесс, опять-таки внешне почти тождественный тому, который происходит обычно в молоке и который в каучуковой промышленности называется коагуляцией; отдельные частицы начинали собираться в хлопья, и как в молоке образуются сгустки сметаны и творога, так и здесь получались постепенно твердеющие комки каучука. Его химическая формула в сущности очень несложна: это был обычный углеводород, в этом виде обладающий однако огромной прочностью, упругостью, эластичностью и растяжимостью, необычайной силой сцепления при соединении с другими телами, чудесным свойством исключительного по качеству изолятора, непроницаемого или почти непроницаемого для воды, для тепла и, главное, для электрического тока, что и явилось, пожалуй, одним из решающих моментов в его судьбе.

Современная наука обладает достаточным количеством данных и сведений, чтобы объяснить во всех деталях и совершенно безошибочно любой из процессов, связанных с добычей и обработкой каучука; она знает и природу млечного сока и сложный закон коагуляции, и она располагает кроме того множествам технических способов и методов, позволяющих пользоваться этим чудесным молоком, которое перестало быть загадкой, с предельной полезностью, удобством и экономней средств, времени, сырья.