7РД | 1938-10

Полковник Л. БАРАТОВ, Рисунки С. ЗЕЛИХМАНА

Дело было осенью 1919 г., на Украине. 12-я армия красных отходила на север, упорно отбиваясь от наседавших полчищ белогвардейцев и петлюровцев, захвативших Киев.

Глубоко в тылу у противника остались части 12-й армии: три стрелковые дивизии и конная бригада Котовского, окруженные с севера армией Деникина и бандами Махно, а с запада — петлюровцами.

Штаб 42-й армии находился в то время в небольшом городке Новозыбкове. О судьбе оставшихся дивизий ничего не было известно. Всякая связь с ними была прервана.

В то время я был порученцем при радиодивизионе армии. Мне приходилось почти все время разъезжать по частям, где стояли наши радиостанции. Вернувшись после одной из таких отлучек в Новозыбков, я почувствовал в этот раз атмосферу какой-то особенной озабоченности и тревоги. Начальник связи армии вызвал меня к себе. Я почти не узнал его. Еще не оправившийся от перенесенного тифа, он сидел бледный и изнеможенный. Устало поздоровавшись, он подвел меня к большой карте на стене.

— О Южной группе, — начал он, — до сих пор ничего неизвестно. Это и понятно. Ведь если она не уничтожена и наши дивизии пытаются с боем прорваться к северу, то все же их отделяют от нас еще сотни верст. Чтобы помочь им, мы должны точно знать маршрут их движения и тогда встречным ударом с севера уже уверенно пробивать кольцо вражеского окружения. Но для этого с ними нужна связь, связь немедленная, через головы противника. Эту связь нам могут дать только наши радисты. Положение таково, что судьба десятков тысяч бойцов зависит от работы наших связистов. Революционный военный совет армии приказал добиться этой связи во что бы то ни стало,— взволнованно заключил он.

300 км отделяли нас от Южной группы. В тогдашних условиях это представляло огромные трудности для налаживания связи. Было решено, что в тот же день я отправлюсь в Овруч, где находился штаб 44-й дивизии, занимавшей самый южный участок 12-й армии. Оттуда через полевую радиостанцию надо было попытаться установить связь с 45-й дивизией Южной группы. Наши радиостанции при хороших условиях могли перекрывать расстояние до 150—175 км. Для армейской радиосети это была вполне достаточная дальность действия, так как дивизии редко отрывались от армии далее чем на 40—50 км. Здесь же расстояние было значительно больше, и это весьма усложняло задачу. Чтобы увеличить приемную способность радиостанции в Овруче, мне поручено было отвезти туда единственный имевшийся в дивизионе трехламповый французский усилитель.

В ту же ночь с первым уходящим на фронт эшелоном я выехал в Овруч.

*

Добрался я до штаба 44-й дивизии на другой день. Солнце садилось, наступал прохладный осенний вечер. Не заходя в штаб, я сразу направился к видневшейся вдали высокой мачте радиостанции. Вскоре на зеленом лугу за огородами показались ее белые палатки. Издали я услышал шум мотора: передавали радиограмму. У палатки меня встретил начальник радиостанции Ильюкевич. Несмотря на свои молодые годы и веселый нрав, он был серьезен и озабочен. Я вкратце рассказал ему положение дел.

— Главная беда, — ответил он, — что нас только трое: я, радист Орел и электромеханик Шатохин; остальные тяжело больны.

Мы направились в палатку радиостанции. У аппаратной двуколки при свете керосинового фонаря сидел с наушниками маленький, щуплый радиотелеграфист со столь несозвучной его наружности фамилией Орел. Электромеханик Шатохин, высокий крепкий блондин, самый молодой из всех, возился около мотора. Он обернулся, молча поздоровался и сказал:

— Двенадцать ампер добились, — и широко улыбнулся.

Орел, не отрываясь от приема, замахал руками: «тише! тише!»

У аппарата при свете керосинового фонаря сидел телеграфист. На нем были надеты наушники.

В этот же вечер установили к приемнику усилитель. Маленький Орел был приятно поражен: ему еще не доводилось работать с ламповым усилителем такой мощности. Теперь многие радиостанции были ясно слышны непосредственно от наушников, положенных на столик телеграфиста.

Радиостанция была готова к ответственной работе. Слабая передача 45-й дивизии возмещалась теперь усиленным приемом нашей радиостанции, а ее слабый прием — максимальной отдачей нашего передатчика.

45-я дивизия имела свой позывной сигнал — 7РД. Теперь этот сигнал в эфире был сигналом спасения для бойцов отрезанной от нас Южной группы.

Мы решили вызывать 7РД днем через каждый час, а в ночное время, когда слышимость намного повышается (для длинноволновых радиостанций), — через каждые четверть часа.

Незаметно подошла полночь — время, когда все радиостанции на всех фронтах перестраивают свои приемники на волну далекой Москвы, проверяют часы, принимают сводки и информации — всем! всем! всем!

С нетерпением ждали мы передачи —  нас особенно интересовало, как теперь, при усилителе, будет слышна Москва. Орел внимательно подстраивал приемник; в эти моменты этот молодой энтузиаст радио забывал все на свете.

Но вот из наушников на всю палатку раздался низкий бас мощной Ходынской радиостанции. Как всегда, Москва работала быстро. Недаром за сводку садились обычно лучшие радисты. Орел записывал и одновременно громко переводил на слова знаки передачи. Я невольно залюбовался его мастерством. Годы войны вырабатывали из молодежи замечательных радиослухачей. Одним из таких был Орел.

Сводка окончена, Ильюкевич сменяет уставшего Орла, который передает сводку посыльному штаба и сам отправляется спать.

— Мотор! — крикнул вдруг Ильюкевич, и прикорнувший было Шатохин вскочил и привычно, с первого же рывка запустил мотор передатчика. После продолжитель-ного вызова наступило внимательное прослушивание через 15 минут снова вызов...

Так началась наша охота в эфире за позывным 7РД.

*

Около 5 часов меня разбудил Шатохин. Еще стояла темная ночь, освеженная предутренним холодком.

Озябший Ильюкевич передал, мне дежурство. Никаких признаков радиостанции 7РД не обнаруживалось. Видимо, радисты 45-й дивизии, не зная точно нашей волны, не догадывались, что мы вызывали и слушали их на тех волнах, которые были даны им в последний раз.

Надев наушники, я погрузился в мир эфира. Пробегая настройку по шкале приемника, я услышал десятки радиостанций на различных волнах. Одни тихо трещали, как кузнечики, другие что-то передавали солидным басом, третьи напевали тенорком азбуку Морзе. Где-то, видимо очень далеко, пищала едва слышно какая-то станция.

Перестроив приемник на свою волну, я долго сосредоточенно следил, напрягая слух и внимание.

Известно, что «выудить» из эфира нужную радиостанцию можно только тщательным «прощупыванием» волны. В чем же заключается это «прощупывание»? В полевых условиях совершенной и точной настройки не бывает. Если указатель ручки настройки приемника стоит, предположим, точно против деления № 30 на шкале и вы знаете, что на этой волне вас будут вызывать, то, казалось бы, можно быть спокойным, сидеть и ждать сигнала. Оказывается, однако, что, поступив таким образом, вы рискуете прозевать нужную вам радиостанцию, так как можете никакой работы и не обнаружить. Но достаточно бывает повернуть ручку приемника на какую-то долю миллиметра вправо или влево — и нужная радиостанция сразу появится. Вот это медленное вращение ручки приемника вправо и влево в пределах какого-то сектора нужной нам волны радисты и называют «прощупыванием».

Долго прощупывал я таким образом волну, на которой ожидалась работа радиостанции 7РД. Все мерещилось, что слышу: два тире, три точки... Я взглянул на Шатохина — он мирно дремал; жаль было будить, но подходило время передачи. Магическое слово «мотор» — и огромная фигура его уже стояла перед машинной двуколкой, мотор застучал, и палатка осветилась ярким электрическим светом. Закончив вызов, я снова погрузился в эфирные волны...

Чу, что это! Пробегая по диапазону приемника, захватываю конец какой-то передачи и вдруг слышу позывной 7... Дальше проклятый атмосферный шорох поглотил знаки, затем следует наконец передача «ец, ец» — и все смолкает. От волнения начинает знобить, замечаю волну, быстро перестраиваю передатчик.

— Мотор!.. Кажется, поймал! — кричу Шатохину.

Сквозь шум мотора слышу: «Молодец!»

Подстраивая передатчик под максимальную отдачу, я потрясаю эфир двенадцатиамперным вызовом 7РД и с нескрываемым волнением начинаю слушать. Разочарование было полное: мне тотчас же ответила одна из наших дивизий с позывным 7КЖ. Шатохин, узнав, в чем дело, очень удивился, покачал головой и вскоре уснул. Я же долго не мог успокоиться. На радиостанции 7КЖ, вероятно, тоже были немало удивлены, что так исказили их позывной. К моей досаде примешалось и чувство сомнения. Нас действительно могли не слушать на этой волне...

Утром меня сменил Орел. Я рассказал ему свои ночные неудачи.

— Что-то нужно сделать, — сказал он медленно, в глубоком раздумье.

Я уже вышел из радиостанции и направлялся к палатке Ильюкевича, как услышал, что меня окликают. Я оглянулся и увидел Орла. Маленькая фигура его выражала сильное возбуждение. Знаками он просил меня вернуться. Я подошел.

— Вот что, — сказал он убежденно. —  Нам поможет Москва. Сводку Москвы слышат и принимают все радиостанции. Если радиостанция 7РД еще существует, то можно передать ей через Москву все данные, которые нужны для связи с нами, вдобавок и все распоряжения армии.

«Почему бы действительно этого не сделать?» подумал я, а в следующий момент уже не представлял себе даже, как можно было бы поступить иначе.

В это же утро Ильюкевич по прямому проводу передал наш план в штаб армии, а днем нам сообщили, что Реввоенсовет 12-й армии уже послал телеграммы в Москву.

Можно представить себе наше удовлетворение, когда в полночь после сводки мы услышали, как Ходынка пробасила несколько раз позывной 7РД, за которым следовал длинный ряд цифр шифрованного текста. Итак, часть дела удалось выполнить: с 45-й дивизией осуществлена односторонняя связь, и ей переданы данные для работы с нами (волна, позывной сигнал и время работы). Однако впереди предстояло самое серьезное: добиться двухсторонней связи. Надо было принять от наших товарищей, окруженных врагом, хотя бы только один позывной. Этот маленький позывной в три знака уже говорил бы нам, что где-то еще живут и продолжают бороться тысячи наших братьев, попавших во вражескую западню. Он явился бы первым сигналом к их освобождению.

*

Прошло пять дней. Но никаких известий о Южной группе по-прежнему не было. Мы слушали круглые сутки и регулярно подавали вызовы. Из штаба армии постоянно вызывали то меня, то Ильюкевича к прямому проводу. Сейчас было особенно важно знать, где находятся отрезанные от нас части. На фронте 12-й армии назревали события, враг усилил нажим и подходил к Чернигову.

Принимая дежурство, каждый из нас втайне надеялся, не улыбнется ли ему сегодня счастье. Ночью сидели у приемника, до боли напрягали слух, стараясь не упустить малейший отдаленный звук, напоминающий работу станции. Шум непогоды и осеннего ветра, трепавшего крылья палатки, нервировал и раздражал, хотя в другое время никто не обратил бы на это внимания.

С 2 часов до 6 дежурил Орел. Мы передали ему это право, как признанному лучшему слухачу. Похудевший и осунувшийся от бессонных ночей, он выглядел мрачнее тучи.

Шатохин, вообще не любивший разговаривать, теперь совершенно умолк. А ведь раньше он даже песни нам пел, когда бывал в настроении!

В довершение всех бед ветреная, но сухая осенняя погода сменилась дождями. Стало холодно и сыро. Целые дни тоскливо моросило, а ночью поднимался ветер. Однажды, в одну из таких ненастных ночей, я, сдав дежурство Орлу, усталый и продрогший, направился к палатке, в которой обитал с Ильюкевичем. Настроение было скверное. Мысли невольно возвращались все время к судьбе наших товарищей, находящихся во вражеском окружении.

Я стал уже забываться сном, как вдруг услыхал сквозь шум непогоды чьи-то торопливые шаги. Кто-то бежал к нашей палатке. Отвернув шинель, которой был укрыт, я увидел тень у входа. Блеснул свет фонаря, и в палатку ввалилась огромная фигура. Я узнал Шатохина. От волнения он не мог даже ничего сказать. Проснулся Ильюкевич, и мы все трое побежали к радиостанции.

Отвернув шинель, я увидел тень у входа. Блеснул свет фонаря, и в палатку ввалилась огромная фигура. Я узнал Шатохина. От волнения он не мог ничего сказать...

Орел сидел за столиком телеграфиста, глаза его блестели. Замахав рукой, чтобы не мешали, он молча включил в приемные гнезда вторую пару наушников.

Схватив с Ильюкевичем телефоны, мы прижали их к ушам. В них, кроме обычного атмосферного шороха, ничего не было слышно. Между тем Орел что-то быстро записывал в аппаратный журнал. Я взглянул на запись: там стоял целый ряд вызовов радиостанции с позывным 7РД. Мы переглянулись: уж не галлюцинация ли началась у Орла?

Все наши недоумения, однако, рассеялись, когда через несколько минут каждый из нас, надев оба наушника, действительно услыхал едва уловимый писк далекой радиостанции. Сомнений не было — работала 45-я дивизия, она нас вызывала.

Ликованию нашему не было пределов! Мы жали руки торжествующему Орлу, готовы были его обнять. Но этот мгновенный порыв радости тотчас же обратился в напряженное ожидание, когда застучал мотор, и всей мощностью, на которую способна была наша радиостанция, мы стали посылать в эфир сигналы согласия. Ответа мы, однако, не получили. Радиостанция 7РД продолжала нас вызывать. Было ясно, что она нас не слышит. Оставалась только единственная надежда, что радисты 45-й дивизии догадаются начать передачу и без нашего согласия. И действительно, через некоторое время мы услыхали шифрованную работу, но принять эти драгоценные знаки уже не было возможности: и без того слабая слышимость стала постепенно замирать. Лучшее время приема — после полуночи — прошло, и вскоре сигналы совершенно растворились в атмосферных шорохах приближающегося утра.

Спать в эту ночь уже не пришлось. Не спал и штаб нашей дивизии, когда стало известно, что получены сигналы от Южной группы. С рассветом полетели телеграммы в Новозыбков. Ильюкевича то и дело вызывали к прямому проводу. Дата 11 сентября 1919 г. стала днем большой радости для Красной армии. Теперь уже никто не сомневался, что славные герои Южной группы живы и скоро будут вместе с нами громить врага.

Днем мы не слышали работы радиостанции наших товарищей. С нетерпением ждали ночи. В палатке радиостанции уже с вечера толпились командиры штаба 44-й дивизии.

В полночь, после сводки Москвы, мы вновь услыхали знакомый писк, на этот раз значительно громче вчерашнего. В эту же ночь была принята первая радиограмма от 45-й дивизии.

Итак, после почти месячного перерыва всякой связи мы теперь узнали, что Южная группа, сохранив все свои части, с боем продвигается в направлении Житомира, сокрушая врага и поднимая в тылу его восстания.

Каждую ночь принимаемые сигналы становились все громче. Через три дня наконец услышали ответ и передали первую радиограмму в штаб Южной группы.

Потом мы узнали, что первая весть от своих сыграла решающую роль в дальнейшей судьбе Южной группы. Командование этой группы, получив директивы, теперь знало, как действовать, и направило свои колонны в нужном направлении. Бойцы не чувствовали себя уже оторванными и с новым воодушевлением продолжали свой героический поход.

С этого дня связь более не прерывалась. Несмотря на напряженную работу, настроение было радужное. Мы теперь постоянно шутили, даже вспоминая прошедшие неудачи, чистили разрядники и заставляли Шатохина петь.

Уезжая в Новозыбков, я с грустью оставлял нашу радиостанцию, где было испытано столько огорчений и радостей.

Уже отправляясь на вокзал, я взглянул на нее в последний раз. Мотор шумел. Я представил себе мощные эфирные волны, отделяющиеся от высокой антенны и несущее далеко за горизонт через головы врагов наши слова к такой же антенне с позывным 7РД.

Вскоре Южная группа, уже более не теряя с нами радиосвязи, прорвала фронт деникинцев и присоединилась к 12-й армии.

Так молодые радисты не только помогли своим товарищам выйти из окружения, но и способствовали соединению частей красных войск для нанесения врагу решительного удара.