Пленники ледяного купола

М. ЕРМОЛАЕВ

4 февраля над черным, до сих пор не замерзшим морем показался яркий край солнечного диска. Возвращался день и вместе с ним жизнь. С началом светлого времени нас снова потянуло на щит, где мы не бывали с конца января. К этому времени у нас было сделано уже пять пересечений новоземельского ледникового щита. Но мы еще не знали самого северного района, где в зимнем сумраке четко вырисовывался главный ледниковый купол с высотами до 1000 метров. Кроме этого, если бы не пришли ледоколы, надо было подготовить переброску части наших колонистов на мыс Желания. В тяжелом положении были и промышленники (охотники). Мы решили сделать пробный переход к мысу Желания по центральной части щита.

Мы взяли на аэросани двойной запас бензина, так как дорога сильно изменилась: постоянными штормами снег был частично сдут с ледника и расчленен застругой. На обратный путь бензин можно было взять на мысе Желания. На случай аварии мы брали 14-дневный запас продовольствия, палатку и теплую одежду. Перед отъездом мы условились, что наша радиостанция Русской гавани сообщает мысу Желания день выезда. Если в течение двух дней не будет сообщения о нашем прибытии, А. И. Зубков с Ардеевым выходят по аэросанному пути; через каждые 5—6 километров мы должны расставлять флажки. В путь отправились: немецкий ученый Велькен, механик Петерсен и автор этих строк.

В начале пути сани с трудом прошли запыленное пространство, полосу вдоль ледников, на которой снег засыпало мелкими камнями. Выйдя на шоссе, мы постепенно набрали скорость и через несколько минут начали подъем на щит. Ветры превратили снеговой покров в какое-то взволнованное море, и сани прыгали с одной волны на другую. Плохая дорога сильно тормозила движение, и к центральной палатке мы подошли не через 50 минут, как обычно, а через 70. Остановившись здесь, мы произвели контрольные отсчеты по барометру и снеговой рейке и направились дальше по ледниковому щиту, взяв курс прямо на главный купол.

Мы достигли главного купола через полтора часа, на всем проделанном пути снеговой покров был необычайно тонок, а во многих местах отсутствовал, ледник был непроходим для собачьей упряжки. Сани, гудя мотором и вздымая клубы снежной пыли, взлетели, наконец, на вершину.

*

Слева расстилалось темное, незамерзшее до самого горизонта Баренцево море с белыми точками айсбергов и пятнышками плоских островов Гольфстрима. Глубоко в остров врезался залив, вероятно гавань Мака. К ней вела обширная полоса ледника, на склонах которой чернели отвесные скалы. Прямо перед нами высился горный хребет.

Сани пошли вниз, снова начались толчки и скачки по гребням заструги, но вдруг мотор неожиданно изменил темп работы. Для таких случаев у нас уже выработался определенный рефлекс. Взгляд на правый манометр — что со смазкой? Затем на левый —  что с воздухом? На этот раз падало давление, в рабочем баке кончился бензин.

К числу мелких неудобств наших аэросаней относится сравнительно малый литраж рабочего бака, приходилось делать остановки, чтобы наполнить его снова из запасных бидонов. Так было и на этот раз. Однако с этого момента нам изменила удача. Неожиданно подул резкий ветер, цилиндры остыли, а порывы ветра не позволяли зажечь паяльную лампу.

Тяжело работать аэросаням в суровых условиях Арктики. Во время штормовых ветров в мотор забивается снег с мелкой пылью, которая осаждается на ходовых частях. Эти пылевые ванны могут погубить мотор. Фото В. Петерсена

Но самое худшее было в том, что незадолго до остановки мы быстрым ходом прошли по твердому снежному полю с пылью, металлические лыжи стали теплыми и вмерзли в ледниковый щит. Сани точно срослись с Новой Землей, и мы не могли сдвинуть их с места. Ветер усиливался. Нечего было и думать о том, чтобы идти дальше, и мы разбили резиновую палатку.

Если кому-либо из вас придется быть в Арктике, никогда для зимних работ не употребляйте резиновой палатки! В этом отвратительном жилище намокнешь даже в самый сильный мороз. Примусу не дает гореть скопившийся пар, выделяется едкий керосиновый газ, глаза краснеют и слезятся, все это может быть началом снежной слепоты. Все эти удовольствия, кроме последнего, нам и пришлось пережить в первую ночь.

Утром буря продолжалась, и только на вторые суши мы вылезли из палатки. Мы рассчитывали пустить сани и, работая мотором на полную мощность, сдвинуться с места. Однако маслопровод расшатался, и на него ушел весь короткий зимний день. Наконец, на следующее утро мотор был пущен, но через несколько минут раздался скрип в правом цилиндре. Масло плохо подавалось на морозе, и пришлось еще раз разобрать часть механизма. Легко себе представить, как неприятно чинить мотор на 35-градусном морозе, когда тонкие болтики приходится завинчивать голой рукой, а металл обжигает пальцы. К вечеру концы пальцев механика разболелись и почернели.

*

На следующий день заработал мотор, но мы так и не смогли оторвать от ледника металлические лыжи. Остановив мотор, раскачивали корпус, старались повернуть сани, но подреза (края лыж) глубоко ушли в лед и только после совместного действия людей и мотора они, наконец, сдвинулись. Вместе с лыжами оторвались куски льда и снега и при полном действии мотора сани едва двигались, если их раскачивали с двух сторон. Пройдя 26 метров, мы вынуждены были остановиться, кончился бензин. Запас горючего, которого осенью хватало на пересечение Новой Земли, на этот раз иссяк через 26 метров.

Аэросани на ледниковом щите. Фото В. Петерсена

С момента выезда прошло три дня. Значит, за нами должна уже выйти собачья упряжка и можно пассивно ожидать помощи со станции. Однако в то время, как у нас было тихо или дул небольшой ветер, внизу, и особенно в стороне Русской гавани, свирепствовала буря, при которой нельзя выехать со станции. Оставаться в резиновой палатке было невозможно: мы промокли, продолжали мокнуть все сильней и сильней, с каждым днем меховая одежда теряла свои качества.

В ожидании собачьей партии мы построили снежный дом. Наша «новостройка» состояла из небольшой прихожей, отделенной снеговым порогом от центральной комнаты размером 180 на 180 сантиметров, со снежным столом и тремя койками, выдолбленными в виде ниш в стене, и кухни, вернее, кухонного очага. Жилье мы вырыли в снегу, его крыша была на одном уровне с поверхностью ледника, ветер не мешал нам. Когда наверху ревел ураган, у нас спокойно горела свеча, и температура не опускалась ниже —5 —10°.

Высушить вещей, намокших за время жизни в резиновой палатке, мы так и не смогли. В новом «доме» мы прожили восемь дней, ведя наблюдения, совершая нивелировки и экскурсии в ближайшие районы. Не надеясь на редкие флажки, расставленные по ходу аэросаней, я прошел пешком на Карскую сторону и расставил флажки поперек Новой Земли: если собачья партия пройдет мимо нас, она наткнется на эту линию. Запасы продовольствия кончались, бури свирепствовали, и все меньше оставалось надежды на приход товарищей из Русской гавани. В ее стороне стояло густое облако метели, и по его колоссальной высоте мы могли судить о буре, которая свирепствовала внизу. Впереди, в стороне мыса Желания было ясное небо и хорошая погода.

Мы решили идти на мыс Желания. Как оказалось, впоследствии, собачья партия, действительно, не могла выйти из Русской гавани, а затем из-за голого льда и скверной дороги, на которой собаки потеряли когти, она смогла пройти лишь до главного купола.

Трудно было рассчитывать дойти до мыса Желания раньше, чем через трое суток. Приходилось брать кроме продовольствия топливо и жилище. О палатке нечего было думать: она была слишком тяжела и жить в ней было очень неудобно. Решили взять топор, лопату и широкое одеяло, а также несколько флажков. На каждого пришлось около 40 килограммов груза, не считая одежды. 4 марта 1933 г., распрощавшись с нашим удобным домом, мы двинулись в путь.

*

Во главе нашей колонны шел я с продовольствием, буссолью и анероидом, за мной Петерсен с хозяйственным оборудованием и, наконец, Велькен с запасной одеждой, в которую были завернуты радиолампы для мыса Желания. Наш первый переход, начавшийся при 25° мороза и довольно спокойной погоде, закончился через 6,5 часов при 28 градусах и ветре (около 30 метров в секунду), неожиданно налетевшем со стороны Карского моря. Прошли около 20 километров.

Тяжело устраиваться на ночлег во время шторма! Нам пришлось порядком поработать и основательно промокнуть, прежде чем мы очутились в довольно уютном доме, вырытом в снегу. Сверху были настланы флажки, на них лежало шерстяное одеяло, засыпанное снегом.

В то время, как над щитом продолжала бушевать буря, в нашем уютном убежище приветливо шипел примус, у которого мы сушили рукавицы и шарфы, готовясь ложиться спать.

Эта процедура была, пожалуй, самой неприятной во всем путешествии. У Велькена была большая теплая малица, в которой он мог располагаться на ночлег, залезая в свою меховую одежду с головой и убирая внутрь руки. У нас с Петерсеном были только легкие пыжиковые одеяния, в которых легче идти. Поэтому нам приходилось ложиться «валетом». Петерсен просовывал ноги под мою малицу, мне под мышки, я проделывал то же самое со своими ногами, всовывая их к Петерсену. Посредине вся эта сложная упаковка перевязывалась веревкой, после чего можно было втянуть внутрь голову и убрать руки. Даже во сне приходилось сговариваться, когда хотели повернуться на другой бок, не развязывая всего пакета.

В 15 ч. 30 м. следующего дня мы были на траверсе Залива Святой Анны. Мы страдали больше всего от ужасной жажды. Кругом нас была вода, но твердая в виде снега и льда; глотать снег и лед при низких температурах нельзя, делать частые остановки для разжигания примуса невозможно. Пройдя около 50 километров, мы снова построили себе дом, но здесь заболел Велькен. Он не мог принять участия в постройке дома, и мы старались отпоить товарища горячим чаем и откормить увеличенной, но все же мизерной, порцией шоколада. При тихой погоде и ясном небе дом меньше защищал нас от холода, так как «крышу» не заносило снегом, и ночной холод проникал сквозь щели около одеяла.

Утром пришлось снять с ослабевшего Велькена весь груз и даже малицу. Впереди, шёл я, считая по-прежнему шаги и следя за курсом, на плечах лежала длинная палка, взятая для перехода трещин, другой конец ее лежал на плече идущего вторым Петерсена, на палке висели три мешка с имуществом и малицей Велькена. При тихой погоде и морозе в 32 градуса мы шли довольно быстро и останавливались на несколько минут через каждую тысячу метров для отсчета высотомера. Мы продолжали начатую от Русской гавани нивелировку.

*

Через 2 часа мы очутились на берегу глубокой и широкой долины, наполненной ледником, впадающим в широкую бухту залива Анны. Склоны были отшлифованы ветром и блестели голым льдом прекрасного голубого цвета. Спуск сопровождался непрерывными падениями, в результате которых мы отбили себе колени, локти, спины и передвигались, чувствуя боль в каждом суставе. Особенно сильно пострадал Петерсен. Какой силы должен был достигать ветер в этой долине, чтобы покрыть застругами чистый ледниковый лед? Очутись в шторм на этом гигантском катке, и ветер унес бы нас в море по зеркальной, гладкой поверхности.

Только к вечеру мы достигли долгожданного берега и снега, но наши силы убывали, а болезнь Велькена прогрессировала. Он неоднократно просил нас оставить его на леднике, мы ободряли и вели ослабевшего спутника. На последнем переходе мы разделились: я пошел вперед, чтобы до солнца подняться на вершины противоположного берега и определить место. Мы были первыми людьми, посетившими эту часть Арктики.

Не успел я достичь вершины, как увидел в бинокль, что две оставленные мною черных точки, разделились и одна из них быстро движется по моему следу. Предчувствуя что-то недоброе, я бегом спустился вниз и пройдя около 2 километров, наткнулся на Петерсена, который упал около меня в полном изнеможении. Оказалось, что наш третий спутник совершенно выбился из сил и не мог идти. К счастью, все это произошло до наступления темноты, иначе мы могли разойтись и не все проснулись бы на другое утро. После этого случая мы не отделялись друг от друга.

Когда я заглядываю в дневник, где записан следующий день нашего перехода, то вижу, что весь он уместился в пяти строчках:

«За день прошли только 12 километров, Курт Велькен. в полном изнеможении, просит оставить его на леднике. Категорически отказались. Остановились на ночлег, построили снежный дом. Вчера во время бесчисленных падений пролился бензин и примус зажечь невозможно. Провизии, хватит еще на полдня, но вся она вымочена в бензине».

Ледяной грот пролива Красной армии (Северная Земля). Фото Г. Ушакова

*

После размышлений и разговоров с товарищами я принял решение — Велькен не в состоянии продолжать путь по леднику, оставить его здесь я считаю недопустимым, так как найти его в этой снежной пустыне почти невозможно. Мы удлиняем маршрут нашей группы на 40 километров, повернув к берегу, устраиваем здесь Велькена, а сами идем на мыс Желания; непременно, в один переход, чтобы помощь Велькену была оказана не позже, чем через двое суток.

Нам надо было удлинить переходы, доведя переход с Велькеном до 30 километров в день и наш переход с Петерсеном до 50. Достигнув залива Красивого, мы оставили Велькену всю одежду, спички, лопату, оружие и, распрощавшись, оставили его в снежной хижине. Часть Новой Земли, вдоль которой лежал наш путь, была свободна от ледника, мы шли по береговой равнине.

Мы шли по тонкому льду, стараясь придерживаться медвежьих следов. Уже в полной темноте мы достигли мыса Карлсена. Ноги устали, но нервное напряжение было настолько велико, что общей усталости мы не чувствовали. Внезапно перед нами в темноте вспыхнул огонек. Его появление казалось настолько невероятным, что я решил, что галлюцинирую. С равнодушным видом я обратился к Петерсену, не видит ли он чего-нибудь? «Огонь», — воскликнул мой спутник, и мы зашагали, забыв об усталости и боли в ногах.

*

Но свет исчез и не показывался, несмотря на все наши поиски. Закрадывалось сомнение, может быть все это только показалось. Через час перед нами было небольшое, замерзшее озеро и на его берегу лежала ободранная медвежья туша. Где-то близко жилье! Пройдя несколько десятков метров, мы увидели чудесную картину: метрах в 200 большой дом с освещенными окнами, в которых виднелись движущиеся тени. Двери заскрипели, и человек с фонарем пошел на метеорологическую станцию. Мы глядели как зачарованные, не спеша дать значь о своем приходе.

Наблюдатель кончил работу и медленно пошел домой. Внезапно он остановился, видимо, заметив нас; фонарь метнулся к дому, закачался на месте и подвинулся в нашу сторону. Наконец, раздался человеческий голос: «Кто идет?»

Не знаю почему, но я ответил вопросом «это мыс Желания?» Как будто можно встретить другое жилище. на северной оконечности Новой Земли! Помолчав, я прибавил: «Мы — Русская гавань!» Фонарик сделал гигантский скачок, и мы очутились в объятиях метеоролога Карамяна.

Через час напившись горячего чая, которого мы не знали несколько дней, мы начертили подробную карту и описали место хижины Велькена.

*

Тяжело остаться одному в ледяной пустыне. Особенно это касается того, кто изнемог, выбился из сил и принужден ждать помощи от других. В таком положении был Велькен. Если снежная хижина защищала от ветра и холода, то oт зверей она защитить не может. Обычно белый медведь труслив и редко нападает на человека. Только в начале марта, во время брачного медвежьего сезона (мы шли в это время) они свирепы и нападают на человека.

Через несколько часов после нашего ухода Велькен услышал подозрительный шум, выйти из хижины он не мог и только крикнул: «Кто там?» В ответ послышалось неясное урчанье, тяжело заскрипел снег и огромный медведь просунул голову в хижину.

К счастью, сразу после нашего ухода, Велькен спрягал наган за пазуху и согретый револьвер выстрелил без осечки.

Со страшным ревом скрылась медвежья голова и послышался шум убегающего зверя.

Велькен впал в дремоту, но поминутно просыпался, опасаясь нового нападения любопытных жителей полярной пустыни.

*

Партия Карамяна, отправившаяся на помощь нашему товарищу, шла к заливу Красивому двое с половиной суток и утром 11 марта нашла хижину Велькена. В спешке спасатели забыли спросить у нас, как зовут немца. Поэтому его окликнуло сразу несколько голосов: «товарищ Велькен», «мистер Велькен», «герр Велькен», и наконец «геноссе Велькен»!

На этот дружный вопль последовал немедленный ответ из хижины, убедивший пришедших в том, что там находится живой человек.

Всем хотелось заговорить с ним на родном языке, но никто не знал немецкого языка. Только механик Сафронов знал одну, зато стопроцентную английскую фразу.

Он немедленно спросил Велькена: «Are you married?» (женаты ли Вы?).

Не знаю, понял ли он ответ холостого доктора, но жесты Велькена были вполне понятны и заставили приступить к спешному развертыванию пакетов со всякой снедью.