Романтика профессии

Е. КОНОНЕНКО

У многих юношей и девушек нашей страны существует совершенно неоправданное предубеждение к профессии учителя. Эта благородная и увлекательная профессия, значение которой возрастает у нас с каждым днем, кажется молодежи невероятно скучной. Почему?

— В самом деле почему? — восклицает Павел Алексеевич Фаворский.

Павел Алексеевич — учитель математики московской школы имени Радищева. Павел Алексеевич — человек, влюбленный в свою профессию.

— В самом деле — почему? Я сам нередко толкую с юношами и девушками, кончающими школу, — немногие из них хотят быть педагогами. Напротив, я бы сказал, что они испытывают даже какое-то отвращение к этой профессии.

...Почему? Пожалуй, отчасти потому, что до революции учитель десятками лет испытывал угнетение от власть имущих. Это был — затравленный человек.

Когда читаешь Глеба Успенского, Чехова, Короленко, которые часто показывали жизнь учителя, становится просто страшно.

Еще показательнее документы и педагогические журналы того времени. В журнале «Школа, земство и учитель» за 1911 год, например, рассказывается об одной инструкции директора народных училищ Тульской губернии Яблочкина, который рекомендовал учителям не дозволять себе обсуждать указании и действия директора и инспектора, так как «осуждение своего начальства в устах подчиненного неприлично и выражает узость ума, незнание жизни и вольнодумство, несовместимое с обязанностями воспитания молодого поколения».

И хотя жизнь педагога нашей, советской страны полнокровна, у многих молодых людей какое-то предубеждение против этой профессии. Они не видят творческих высот ее. Учитель иным из них все еще представляется человеком, загнанным в футляр, чеховским Беликовым, который «был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате, и зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серей замши, и когда он вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле».

Мы же, почти не раскрываем перед молодежью романтики профессии педагога. Напрасно!

Нам хочется передать читателю рассказ Павла Алексеевича Фаворского о его настроениях и работе, услышанный нами во время бесед с ним.

Павел Алексеевич Фаворский - преподаватель математики. Он - человек, влюбленный в свою профессию. Он воспитывает и у своих учеников любовь к этой науке. Фото Л. Рихтер

*

Сто семь подростков — семиклассников и восьмиклассников, — вот цех Павла Алексеевича. Сто семь живых организмов. Внешне эти мальчики и девочки очень похожи друг на друга — длиннорукие и угловатые, быстрые в движениях подростки. А если глубоко заглянуть в сердце и мозг каждого, — видишь противоположность темпераментов, разнообразие мечтаний. Павел Алексеевич ведет этих ребят уже с четвертого класса, на его глазах формируется их миросозерцание, складываются их характеры. И он сам, Павел Алексеевич, принимает участие в формировании этих характеров. Он скульптор своего рода.

— Я понимаю, что не я один, учитель математики, Павел Алексеевич Фаворский, их воспитываю, — взволнованно усмехается наш собеседник, — их лепит коллектив. Но и я тоже. И в моих руках бывает эта глина, из которой надо лепить. И глина не одноцветная, а всевозможных оттенков. Надо замечать все оттенки. Строить сознание нового поколения у самых его истоков! Скажите, разве это менее увлекательно, чем строить новые машины, как это делают инженеры, создавать новые здания, как архитекторы, писать новые полотна, как художники, или творить новые симфонии, как композиторы?.. Вы можете назвать меня мечтателем, но я, учитель математики, Павел Алексеевич Фаворский, строю нового человека, я рисую нового человека, я творю нового человека! Нам, педагогам, доверено будущее страны. Вот этим девчонкам, вот этим мальчишкам, которых я посвящаю в тайны математических формул, предстоит завершить величайший в истории человечества процесс переделки мира!

*

Я — математик. Я люблю математику и, естественно, хочу, чтобы ее любили мои ученики. Что толку, если я просто начиню их арифметическими правилами, формулами, теоремами. Я хочу их заинтересовать математикой. Хочу, чтобы они знали, для чего они ее изучают, чтобы поняли связь математики со всей действительностью, со всей жизнью. Не всегда это удается легко, но ведь это-то и интересно! Сколько огорчений мы доставили друг другу — я и девочка Заславская. Сейчас она уже восьмиклассница. Это очень талантливая девочка, она прекрасно пишет стихи, она мечтает быть писателем и... ненавидит мой предмет, ненавидит то, что мне так дорого. Она очень эмоциональна, эта школьница. Мои треугольники и параллелограмм приводят ее в негодование. Она не хочет познавать математику и думает, что к этой науке неспособна. Естественно, она отстает. Конечно, я мог бы ставить ей неудовлетворительные отметки и только... Но что я достиг бы этим как педагог? И какое бы я сам получил от этого удовлетворение? Я поступил иначе. Я начинаю присматриваться к этому подростку, я начинаю говорить с Заславской. Я пробую показать ей математику с точки зрения широких обобщений. Доказываю ей, что в математике есть своя красота построений, обобщений. Мы говорим с ней о теории вероятности, мы говорим с ней о великих математиках. Я сам увлекаюсь этим поединком, когда я вижу, что юная упрямица задумывается. Я говорю ей честно:

— Слушай, девочка, мне не нужно от тебя многого. Не думай, что я хочу сделать из тебя математика. Я знаю, что все твои мечты на другом полюсе. Ты любишь поэзию, гуманитарные науки, ты хочешь быть писателем. Что ж, очень хорошо, стране нужны писатели. Но основы математики ты должна знать, ты не имеешь права закрывать от себя целую область науки, иначе ты будешь плохим писателем.

Я доказываю ей значение математики для искусства.

И вот постепенно добиваюсь своего. Девочка, может быть и скрепя сердце, но прилежно учит мой предмет, учит алгебру и геометрию. Я рад. Разве это не радость?

Или вот Гуськова. Она тоже восьмиклассница. В пятом классе мы с ней оба измучились — ей не давалась арифметика. У этой школьницы иные причины. Она не умела работать. Я стал приучать се. В шестом классе я уже ей меньше помогал, и седьмом еще меньше, а сейчас в восьмом она идет ровно, она научилась самостоятельно работать. И мне кажется, она научилась логически мыслить.

Тысячи молодых граждан Советских национальных Республик учатся в своих школах, рабфаках, институтах. Они изучают алфавит и овладевают ключом к несметным сокровищам научных знаний. Фото Е. Микулиной

*

Класс учеников — не однородное целое. И если это видишь, — твоя педагогическая работа, твой учительский труд становится захватывающе интересным. Одним ребятам класса трудна математика, — таким помогаю. Они приходят вечером в школу и на моих глазах выполняют домашние задания. Другие, как Заславская, не любят математику, — перед такими пытаюсь раскрыть ее красоту, ее смысл, ее могущество. Третьи — сильны в математике, любят ее и хотят большего, чем им дает программа. Я обязан подметить эту склонность к математике и ее развивать, питать ее какими-то свежими соками. И вот у нас работает кружок юных математиков. Работает страстно и серьезно. Работает уже три года. Этот кружок —  моя гордость. Некоторые ребята, например, Радунский, Орлов, Ракобольская, Эльперин, Херсонский, Ильюшина меня просто поражают силой и логикой своего мышления. Кто знает, может быть, так вот незаметно на школьной скамье родится великий математик. Будут же у нас еще Ньютоны, Кеплеры, Эйлеры!..

Да если даже и не так. Зато мои юные математики будут превосходными инженерами, авиаконструкторами, пилотами, а может быть и... преподавателями математики. Мы собираемся вечерами раза три в месяц. Мои ребята работают над докладами и потом их зачитывают, доказывают. Столько радости мне принесла работа мальчика Радунского. Он сделал доклад «Развитие понятия числа» (об иррациональном числе). У этого подростка могучая творческая инициатива. Какой серьезный и интересный доклад сделала Ракобольская! Я эту девочку учу математике уже три года, и она растет на моих глазах. Я мечтаю издать математический сборник учеников восьмого класса, издать их работы. Школа мне обещала это сделать.

Приучать ребят к самостоятельной работе, математически их воспитывать — это то, над чем я много думаю. Вот я заметил, что Трояновская интересуется авиацией. Девочка бредит самолетами. Но по математике она идет посредственно, серенько, не потому что неспособна (она как раз способна), но просто не прилагает никаких усилий, а может быть слишком много мечтает о своем авиабудущем. Я с ней толковал, доказывал ей, какую службу сослужит ей математика в се будущей профессии, и она чрезвычайно серьезно стала изучать предмет. Ома теперь уже говорит подругам:

— Мне очень нужна математика, ведь я не просто шофером в воздухе хочу быть!

Когда я обучаю ребят своему предмету, я всячески стараюсь не навязывать им готового материала. Пусть думают, пусть ищут! Мне ведь важно, чтобы они овладевали методами решения, чтобы не просто запоминали, как попугайчики.

Они познают законы математики и техники, законы покорения природы и переделки окружающего мира. Так из них растут талантливые люди, двигающие свою родину к хозяйственному и культурному расцвету. Фото Е. Микулиной

*

...Нет, я люблю свою профессию и не понимаю тех, кому она кажется скучной. Только ли математике я их учу? Только ли я передаю им свои знания? Конечно нет. Я и другие педагоги, мои товарищи, мы воспитываем их, стремимся сформировать их мировоззрение, привить им безграничную любовь и преданность социалистической родине. Я рад, когда мои юные друзья идут ко мне со своими радостями и горестями, со своими мечтаниями и сомнениями. Знаю личную жизнь многих из них. У некоторых я был дома.

Вот — Кедров. Если бы только знал этот подросток, сколько он мне причинил горечи, хотя он и не плохо решает теоремы и алгебраические формулы.

Кедров слывет в школе хулиганом. Каждый год его собираются исключать из школы. Грубый, дерзкий: Срывает уроки. Обижает девочек. Шалости его иногда принимают нелепый и отвратительный характер. И вместе с тем — это одаренный человек, хороший музыкант, чудесно играет на рояле. Я несколько раз говорил с его родителями (Кедров — сын инженера). Я был у него дома. Родители бессильны на него повлиять. По крайней мере, так они заявили мне. Мать, со слезами на глазах, говорит, что ей стыдно за сына. Отец сурово решил, что, если Кедров не исправится, он отправит его в трудколонию.

Я решил сам исправлять Кедрова. Я посадил его среди самых дисциплинированных ребят. Добился, чтобы его порицало общественное мнение класса, следил за ним, пробовал влиять на него через отряд. Все шло как будто бы хорошо, и мое учительское сердце возликовало. Две четверти Кедров не буянил. А потом все началось сначала. И тогда я понял, что эта перемена была внешняя, что я не совсем правильно поступал. Внутренне Кедров остался таким, каким был. И я перешел, если можно так сказать, к «внутренней работе» с ним. Я бросил все внешние принуждения. Я стал с ним толковать и однажды поговорил резко. Я сказал ему:

— Кедров! Я уже много защищал тебя. Больше я защищать не хочу. Я не уважаю тебя. Товарищи и педагоги от тебя отвернутся. Оставайся один! Ты этого заслуживаешь, ты — мелкий человек.

Мальчишка разрыдался. Это были его первые слезы в стенах школы. Они недешево ему стоили. Меня взволновал этот горький плач хулигана, но, отбросив всяческие вызванные слезами мальчика сентиментальности, я хлопнул дверью и ушел.

Конечно, я не переставал следить за Кедровым. Я слежу за ним и сейчас. Он мне ничего не обещал, но я вижу, что он меняется. Мы еще будем с ним говорить...

*

...Да, повторяю, мне непонятны те люди, которые хоть и признают ответственность моей профессии, но не видят ее красоты, ее романтики. Они думают, что быть учителем — это объяснять свой предмет по определенной программе и проверять стопки ученических тетрадей.

Я был бы лицемером, если б сказал, что наслаждаюсь проверкой вот этих тетрадей в клеточку моих ста семи учеников, этих тетрадей, в каждой из которых речь идет, положим, все о тех же соотношениях между элементами прямоугольного треугольника. Но разве в этом только содержание моего труда?

Мои ребята всегда, каждый день, час, находятся в процессе роста. И вместе с ними расту и я.

На глазах Павла Алсксеерича формируется миросозерцание его учеников, складываются их характеры. И он сам, Павел Алексеевич, принимает участие в формировании этих характеров. Он скульптор своего рода. Фото Л. Рихтер

...Говорят у педагога нет интересной среды. Он всегда в школе, в обществе детей и таких же учителей, как он сам? Почему? Это все зависит от себя. Вот я встречаюсь с математиками — учеными, слушаю их доклады о новых работах. Я встречаюсь с родителями моих учеников — людьми разнообразнейших профессий. Я встречаюсь с психологами. Вместе с психологом Смирновым изучаю условия процесса работы учеников. Сейчас мы со Смирновым работаем над любопытнейшей темой: какие затруднения ощущают ученики при вычислении десятичных дробей. Правильны ли наши математические программы и самые наши методы обучения математике? Это все очень увлекательно и важно. Я ввел ряд уроков, на которых присутствует Смирнов. Мы вместе проводим много экспериментов со слабыми и сильными учениками. Психолог Смирнов достает для меня иностранные журналы, работы американских ученых. Смирнов знает языки и помогает мне знакомиться с работами иностранных ученых. Впрочем, я сейчас сам изучаю английский язык на заочных курсах и думаю, что со временем буду переводить американцев.

Каждый день моего труда наполнен интересным содержанием. И если мне какой-либо инженер, проектирующий новый двигатель, скажет:

— То, что я делаю, неизмеримо увлекательнее того, что делаешь ты, преподаватель математики.

Я буду с ним спорить. Я скажу ему:

— Мы оба с тобой делаем нужное дело, но, товарищ, я не знаю, что увлекательнее, — создавать ли новый двигатель или нового человека!