Самолет с большой скоростью шел на снижение почти вертикально. Несмотря на все усилия Шемякина удержаться на месте, тело его отрывалось от сиденья, внутренности подкатывались к горлу, сердце замирало.
Инструктор выровнял машину и дал газ мотору. На минуту стало легче, но в следующий момент острота ощущений усилилась. Самолет перешел в скольжение и с еще большей скоростью начал падать боком вниз. Шемякина с силой прижало к борту, и он рванулся в обратную сторону, стремясь своим телом восстановить равновесие самолета.
Но вот инструктор выровнял машину, включил мотор, и повел машину строго по прямой. Шемякину казалось, что самолет, слегка покачиваясь, неподвижно висит в воздухе. Только рокот мотора и показания приборов говорили ему, что самолет летит с огромной скоростью и на большой высоте.
Вот инструктор слегка накренил самолет, и ручка управления в кабинке Шемякина отошла немного в сторону. Вот самолет пошел вверх, и Шемякин снова увидел изменение положения ручки. Он не раз порывался спросить инструктора, но тотчас вспоминал, что в грохоте мотора инструктор все равно его не услышит.
Ручка управления стала неподвижной, и Шемякин услышал в трубке слухового телефона голос инструктора:
— Берите управление.
Не раздумывая, Шемякин ухватился за ручку. Он знал свойство устойчивости самолета. В спокойной атмосфере самолет, поставленный в горизонтальное положение некоторое время может лететь почти сам собой. Когда более сильное колебание слоев воздуха или другие внешние причины выводят самолет из равновесия, — тогда пилот с помощью органов управления возвращает ему естественную устойчивость.
Шемякин это отлично знал, но, когда взял управление, забыл обо всем. Ему казалось, что это он ведет самолет. Ведь это он сжимает в руке рычаг управления, ведь это его ноги уверенно лежат на педалях руля поворотов. Блаженное состояние! Он вспомнил недавний разговор с одним из курсантов и подумал: «Говорил же я ему, что научиться летать совсем нетрудно».
Радостные мысли оборвал инструктор.
— Дерешь! — прохрипело в телефонной трубке.
Шемякин недоумевал. Он увидел, что нос самолета задирается кверху и инстинктивно отдал ручку от себя. Нос самолета принял горизонтальное положение, а потом «клюнул».
— Жмешь! — услышал Шемякин и взял ручку на себя.
Молниеносно реагируя на замечания инструктора, Шемякин, ничего не понимая, инстинктивно угадывал, в какое положение нужно было ставить рукоятку управления.
Это был первый вывозной полет курсанта Шемякина. Инструктор остался доволен.
Анатолий Шемякин в авиацию прорвался с боем. Его не пускала «на летчика» комсомольская организация, потому что он долго проучился в школе торгового ученичества и должен был работать в сельской кооперации. Шемякину с трудом удалось добиться соей цели, и в 1928 г учиться его отпустили. Вступительные экзамены в летную школу Шемякин сдал на «отлично».
Он уже видел себя летчиком, но произошла «катастрофа». Это было в кабинете врача по ушным болезням, где к изумлению будущего пилота он узнал, что у него не в порядке правое ухо.
Шемякин уверял врача, что он слышит прекрасно, и клялся, что ни одна болезнь к нему никогда не приставала. Тем не менее Шемякина забраковали.
Грустил он недолго.
— Рано или поздно, а летчиком я буду, — говорил он.
Шемякин всегда был непоколебим в своих мыслях, действиях, решениях. Все, что он делал, казалось ему самым правильным и разумным. Ухарь-парень, самоуверенный донельзя, Толя Шемякин, даже став руководителем комсомольской организации на селе, нередко сбивался на путь «ура-атак», так знакомых ему по деревенским улицам, где он провел свое сумбурное, драчливое детство. Раз комсомольцы готовили антирелигиозный спектакль. Не было рясы, а без нее как попа играть? Это вопрос «серьезный». Шемякин поставил его на обсуждение комсомольского собрания. «Раздеть живого попа, снять с него рясу и немедленно, сегодня же» — безапелляционно предложил Шемякин.
Хорошо, что местная парторганизация узнала во время об этом решении, Шемякина «проработали». Во немало еще прошло времени, пока он до конца понял всю нелепость и вред своей затеи.
Когда вновь объявили прием в летные школы, Шемякин остался верен своему слову и пошел держать испытания. Лечил свое ухо он недолго и поэтому с большой тревогой ждал решения врача. На этот раз все окончилось благополучно. Право стать летчиком было завоевано.
 |
| «Бочка». |
Теоретический курс военнолетного дела Шемякин окончил успешно. Ни на один день его не покидала уверенность в своих силах и способностях. Хотелось скорее добраться до настоящего «живого» самолета, скорее постигнуть, казалось, нехитрую науку летать.
Попав в практическую школу летчиков, он в первый же день, проходя по аэродрому, увидел много учебных и боевых самолетов. Остановившись около У-1 Шемякин сказал своему товарищу:
— На этой сейчас бы полетел. Совсем нетрудно вести эту машину.
В этот момент проходил командир звена, который предостерег самоуверенного курсанта от легкомысленного отношения к управлению самолетом. Но Толя стоял на своем. Он был искренно уверен, что вести самолет — дело совсем немудреное.
Первый вывозной полет с инструктором еще больше укрепил эту уверенность, и Шемякин считал дни, когда он станет вполне самостоятельным летчиком. Но дни затянулись...
 |
| «Скольжение на крыло». |
Только после семидесяти полетов с инструктором Шемякин стал более уверенно чувствовать себя в воздухе. Он плавно разворачивал машину, делал точные виражи, планировал и сажал самолет на три точки. Он уже редко ошибался в воздухе и был уверен, что курс учебы кончился, что он — летчик и давно пора пустить его в самостоятельный полет.
Правда, порой Шемякину казалось, что он не совсем осмыслил технику посадки самолета, что не всегда он понимает, почему у него получился хороший разворот, но в таких случаях он старался глубоко не думать. «Хорошо веду самолет, и ладно. Чем я не летчик? — говорил Шемякин: — и когда же, наконец, инструктор оставит меня в покое. Каждый день одно и то же. Я в самолет — и он туда же».
Но инструктор еще «пригодился». Однажды, когда Шемякин уверенно оторвал самолет и повел его вверх, инструктор вмешался в управление. Он отжал машину и оказал Шемякину, что забирать, высоту надо плавно, а не лезть в небо торчком. Шемякину стало неприятно. Вот уже сколько полетов инструктор в своей кабинке сидел спокойно, как пассажир, а сегодня он опять дал понять Шемякину, что тот еще ученик.
Раздражение против инструктора усилилось, когда в момент разворота он снова вмешался в управление. Шемякин дал слишком глубокий крен, и машина «посыпалась» на крыло, рискуя перейти в штопор. Инструктор едва успел выровнять машину.
Шемякин заволновался. Он почувствовал, что с ним происходит совсем необычайное. Он не может вести самолет даже по прямой, не выходят развороты. Инструктору все время приходилось выправлять самолет.
После нескольких неудачных попыток развернуться инструктор громко крикнул в трубку слухового телефона:
— Бросайте управление, ни черта не умеете делать!
 |
| «Штопор» |
Что могло быть оскорбительнее этих слов! Каким жалким учеником почувствовал себя Шемякин. Повинуясь приказанию инструктора, он бросил управление и вцепился руками в борта кабинки. Он опять почувствовал свою беспомощность. Теперь он уже сам не хотел управлять самолетом. И, когда инструктор пошел на снижение и приказал Шемякину сажать самолет, — мелькнула мысль ослушаться инструктора. «Пусть не кричит», раздраженно подумал Шемякин. Инструктор повторил свое приказание. Упрямиться было бесполезно, и Шемякин схватил ручку.
Машина быстро приближалась к земле. Наступило самое трудное — посадить самолет на три точки. Если переберешь ручку — авария: самолет может потерять скорость и плюхнуться вниз. Не доберешь ручку — самолет стукнется колесами о землю и может разбиться. Нужно плавно вбирать ручку на себя и поставить ее в крайнее заднее положение, — тогда самолет сядет нормально.
На этот раз Шемякин необычно плохо рассчитал посадку, не добрал ручку, и машина ударилась колесами о землю, подскочила и, сделав еще ряд «козлов», остановилась,
Шемякин помрачнел. Выветрилось сознание о легкости управления самолетом, но еще глубже запало желание в совершенстве научиться летать и быть независимым в воздухе. По-прежнему продолжались работы с инструктором, и каждый раз особенно после удачного полета Шемякин испытывал к нему острое чувство неприязни.
Было досадно, что этот человек отнимает право на самостоятельность и, видимо, упорно не доверяет способностям Шемякина. «Но может быть их нет», с ужасом думал Толя и становилось жутко от сознания, что могут отчислить «из-за отсутствия летных качеств».
Эти мысли заставляли Шемякина упорно работать над собой и тщательно доискиваться причин каждого неудачного разворота или ошибочной посадки.
Полеты его становились увереннее.
Но однажды, когда самолет шел на посадку, инструктор быстро взял управление из рук Шемякина и почти у самой земли резко выровнял машину. Сам того не замечая, Шемякин летел в землю с «углом». Если бы не вмешался инструктор — самолет с большой скоростью врезался бы в землю.
 |
| «Иммельман». |
История повторилась на следующий день. Дело принимало плохой оборот, и командир звена решил лететь вместе с Шемякиным, чтобы попытаться найти причины его повторяющейся ошибки. Когда Шемякин пошел на посадку, командир звена крикнул:
— Куда смотрите, смотрите налево!
Шемякин скосил глаза и отчетливо увидел землю. До сих пор он смотрел всегда прямо — по горизонту и скорее чувствовал землю, нежели ее видел. Взгляд налево решил проблему посадки самолета на три точки.
Это была последняя ошибка Шемякина.
Однажды Шемякин залез в самолет и, как обычно, стал дожидаться инструктора. Мотор уже запустили, но инструктор все еще разговаривал с командиром звена, потом подошел к самолету, махнул рукой и, близко Наклонившись к Шемякину, крикнул:
— Летите сами!
Толя недоверчиво посмотрел на инструктора, но, когда тот, еще раз махнув рукой, отошел от самолета, — понял, что инструктор не шутит.
Самолет ушел в воздух, и Шемякин начал кружить над аэродромом. Он почувствовал необыкновенный прилив сил и энергии. Забавными казались недавние бедствия в полете.
Толя пел, пытался перекричать шум мотора, ежеминутно оглядывался назад и, видя пустующую кабинку инструктора, приходил в еще больший восторг.
От первого самостоятельного полета до командира тяжелого бомбардировщика гидросамолета Шемякин прошел большой путь. За четыре года летной жизни изменился характер молодого летчика. Он стал волевым, серьезным командиром, смелым и отважным, осторожным в воздухе, глубоко знающим не только технику пилотирования, но и материальную часть самолета. В то же время он остался жизнерадостным и простым парнем.
Впервые я увидел Шемякина на спартакиаде, увидел, как этот человек не может устоять на месте, бешено жестикулирует, и каждый «финиш» своих товарищей приветствует криками и прыжками. Какой неспокойный человек! Я невольно подумал: «Не хотел бы быть с ним в воздухе».
Каково же было мое изумление, когда командир эскадрильи подозвал Шемякина и предложил ему «прокатить» меня на амфибии, Из вежливости я улыбнулся, но, видимо, улыбка моя была настолько жалкая, что командир эскадрильи догнал меня и успокоил.
— Не бойтесь, все будет хорошо, корабль Шемякина лучший в эскадрильи.
 |
| «Мертвая петля». |
Мы поднялись в воздух. Шемякин сразу стал другим. Сосредоточенность. Спокойствие. Ни одного лишнего движения.
Шемякин действительно летал мастерски. Это не значит, что в жизни его, жизни командира РККА и летчика, не было аварийных положений. Они были, и, если бы не глубина знаний техники, если бы не слетанность его с экипажем, если бы не сознание огромной ответственности за жизнь людей и сохранность машины, — кто знает, как окончился бы его недавний полет, самый сложный и суровый за все годы летной жизни.
Это было 20 октября. Наступили очередные маневры морских сил Черного моря. Скоро должно было разыграться «сражение». Все в эскадрильи забыли о мирной обстановке: каждый самолет, не выполнивший боевого задания, дает лишний шанс «врагу» на победу.
Гидросамолет Шемякина идет на разведку. Он должен обнаружить в море «врага» и сообщить об этом в штаб бригады. Лететь придется ночью, в исключительно неблагоприятной метеорологической обстановке.
Самолет покидает бухту в 22 часа. Низкая облачность. Порывистый ветер подгоняет грузные облака. Моросит дождь.. Редкие капли падают на целлулоидные козырьки кабинок и тонкими струйками стекают за борт. Быстрее обычного исчезают тусклые огни аэродрома. Тьма.
Самолет врезывается в полосу сильного дождя, и стрелки приборов пляшут, болезненно реагируя на неровные движения корабля. Начинается «болтанка». Становится трудно вести самолет. Взгляд Шемякина прикован к приборам. Полет слепой, ориентироваться по внешним признакам невозможно. Кругом темнота.
Судя по курсу и скорости, сейчас покажется маяк Сарыч. Его мощные огни должны пробить завесу непогоды. Маяк будет внешним ориентиром, и тогда будет легче.
Но вот дождь уменьшается. Светлеет. Впереди появляется огонек — Айтодорский маяк.
Получена радиограмма с приказанием возвратиться в базу.
— Беспокоятся! — кричит Толя второму пилоту.
Он передает ему управлению и на клочке бумаги составляет текст ответной радиограммы. Видимо, штаб забеспокоился резким ухудшением погоды и поэтому предложил: отказаться от выполнения задания и вернуться в базу. Но, так как Шемякин вышел из полосы непогоды, он решил продолжать полет, уведомив об этом командование. Текст радиограммы Шемякина гласил: «Ядро дождя прорвал, разрешите выполнять задание».
Через несколько минут летнаб передал Шемякину записку:
«Курс 180 — вижу корабль».
Толя берет управление и выключает наружные огни самолета. В море едва заметна пляшущая светлая точка. Нужно незаметно подойти к «врагу». Шемякин ведет машину по кругу, постепенно уменьшая его радиус.
«Купец, корабль нейтральный», определяет летнаб.
Шемякин снова поворачивает к Айтодорскому маяку.
Получен ответ на радиограмму Шемякина: «Действовать самостоятельно».
Толя меняет курс корабля, направляясь к морю, чтобы выполнять боевое задание. Через некоторое время попадает в сильный дождь. Дождь усиливается с каждой минутой, и резкие порывы ветра забрасывают в кабину потоки воды. Вновь заскакали приборы. Все сильнее ветер и стремительней дождь.
Летнаб оборачивается и подает знаки Шемякину, он ослеплен непогодой и не может вести наблюдение.
Он машет рукой по направлению к базе. Толя качает отрицательно головой и указывает в сторону моря.
Самолет окутывают дождевые облака. Видимость — ноль. С огромной скоростью скрещиваются восходящие и нисходящие токи воздуха. Смерч. Он захватывает самолет и швыряет его вверх. Стрелка альтиметра прыгает от 100 к 300 м. Приборы скачут как сумасшедшие. Шемякин чувствует, что его подымает от сидения, жмет то к левому, то к правому берегу. Временами штурвал и педаль ходят совершенно свободно. Руки Шемякина не встречают обычного сопротивления, — корабль становится неуправляемым. Привычный уху летчика ритм мотора пропадает, наступает бесформенный шум. Шемякину кажется, что сорваны моторы, и он с тревогой смотрит на показания тахометра.
В такой обстановке не могло быть и речи о выполнении задания, — надо было спасать машину.
Шемякин примерно определяет местонахождение базы и меняет курс.
В сплошной темноте «болтается» тяжелый корабль. Слепой полет — это полет только по приборам. Но сейчас точность их показаний сомнительна из-за непрекращающейся болтанки. Шемякин учитывает показания приборов с поправкой на свои знания и опыт. Через семь минут он проверяет свой курс: 280. Но на этом курсе горы! Их высота — 1 000 м. А высота полета — 200.
Расчет Шемякина правильный — горы стремительно приближаются, скрытые от глаз темнотой и непогодой. Каждая минута приближает к катастрофе.
Резким разворотом Шемякин меняет курс и снова уходит в море, где по-прежнему свирепствует сильнейший шторм. Обогнув опасное место, он опять поворачивает самолет на берег.
Проходят напряженные минуты. Неожиданно вспыхивает свет Айтодорского маяка. Ориентировка восстановлена.
Но что случилось? Шемякину почудилось, что маяк сделал чудовищный прыжок. Вот он вырос перед глазами, а ведь секунду назад казалось, что он еще так далеко. Самолет буквально чертит крылом яркие стекла маяка. Секунда — и маяк далеко позади. Сила болтанки усиливается вдвое, запрыгали приборы. При развороте в кабинках погас свет.
Дождь, ветер, темнота.
Ручным фонарем освещает второй пилот приборы. В жидком свете едва заметна стрелка альтиметра. Она показывает Шемякину, что самолет низко прижало к воде. Шемякин дает полные обороты моторов, берет на себя штурвал, и самолет уходит ввысь.
Снова полет вслепую.
Если Шемякин не успеет добраться до бухты и иссякнет источник энергии в ручном фонаре, что будет тогда!
Этого не случилось. Расчет верен. Еще двадцать минут и перед глазами замерцали огни. Бухта!
Болтанка стихла . ..
 |
| «Ш-2» подплыл к аэродрому и вышел из воды на асфальтированную площадку. |
Разбор полета 20 октября проходил без Шемякина. 0н был уже в Москве на курсах усовершенствования летчиков и в день XVII годовщины Октября получил письмо. Писал пом. командующего войсками Морских сил Черного моря т. Бергстрем.
«Восхищен вашим успехом в области пилотирования самолетом вслепую. Особо отмечаю ваши четкие действия, вашу командирскую волю во время полета 20 октября, когда вы побеждали стихию, как побеждают настоящие большевики. Желаю дальнейших успехов в боевой и политической подготовке».
Комментариев нет:
Отправить комментарий