Моя жизнь и научная работа

Академик В.Р. Вильямс

Советский народ выдвигает кандидатами в депутаты Верховного Совета СССР лучших людей страны. Среди них люди самых различных профессий. Знатные люди производства и колхозных полей, герои-летчики, ученые, артисты, отважные полярные исследователи, военные работники становятся избранниками своего народа.

Собрания колхозников сельскохозяйственных артелей „Тверца“, „Дружный труд“, рабочих и служащих совхоза „8 марта“ Будовского сельсовета Новоторжского района, колхозников колхозов „Красный Октябрь“, „Красный холмец“, „Верный путь“, „Звезда“ Краснохолмского сельсовета Луковниковского района выдвинули кандидатом в депутаты Совета Союза академика Василия Робертовича Вильямса.

Академик Вильямс дал согласие баллотироваться в депутаты Совета Союза Верховного Совета СССР по Новоторжскому избирательному округу.

Ниже мы помещаем статью, в которой Василий Робертович Вильямс рассказывает о своей творческой жизни. Мы видим, как тяжело было работать ученым в железных тисках самодержавия и каким радостным и плодотворным стал научный труд в нашей стране в эпоху Сталинской Конституции.

Год рождения — 1863, второй год после освобождения крестьян. С крепостным правом у меня старые счеты: мать моя была крепостная девушка-крестьянка. Отец — американец, инженер путей сообщения, приехавший в Россию в 1854 г.

Болезнь и смерть отца ставят многочисленную семью в безвыходное положение. Начинается жестокая борьба матери за существование детей, за их право на образование.

В 1879 г. мне удается попасть в реальное училище К. К. Мазинча. В последних классах реального я стал давать частные уроки. То же продолжалось после поступления в Петровскую академию (нынешнюю Тимирязевку). На весьма эфемерные заработки приходилось содержать всю семью в восемь человек.

От этих лет в памяти остались нужда, ежедневный в течение двух лет путь пешком с Остоженки в Петровско-Разумовское, весьма скудное довольствие, состоявшее из двух фунтов черного хлеба и чая, занятия при свете уличного фонаря.

Сознательной жизнью я начал жить уже после так называемой эпохи «великих реформ» Александра II. Я помню безвременье 80-х годов, когда рассеивались иллюзии реформ царя-«освободителя». Это чувствовалось и в обществе, и в семье, и особенно в школе, в академической среде.

80-е и 90-е годы достаточно описаны. У меня остался привкус того времени, лишенного всякого революционного романтизма.

Тогда среди учащейся молодежи был слишком распространен тип «самодействующего» студента — со впалой грудью, со сгорбленной спиной, с неопределенной печалью в глазах, тип «полународника» 80-х годов.

Меня и ближайших моих товарищей выручал избыток непосредственности и здоровья, а также сознание, что мы крепко ухватились за учебу и не упустим ее.

Я очень рано невзлюбил ограниченность русской земской и тем более правительственной агрономии, с ее проповедничеством, оторванностью от живой жизни, от действительных революционных приемов агрономии.

Позднее я понял, что причина моей антипатии и недоверия к старой агрономии, при всей ее крестьянской народнической фразеологии, крылась в ее классовой сущности, в тех помещичьих или кулацких интересах, за которые она выступала и ратовала.

*

Больше всего меня привлекали химия и почвоведение. В Петровской академии, будучи еще студентом и ассистентом проф. А. А. Фадеева, я организовал лабораторию и заведовал опытным полем. Так началась моя научная работа пятьдесят два года назад.

Во время трехлетней научной командировки я изучаю микробиологию в институте Пастера в Париже, слушаю лекции крупнейшего химика-почвоведа того времени Теберила Шлезинга-отца, в Мюнхене работаю в лаборатории проф. Вольни над методикой анализа опытов, слушаю у него курс общего земледелия и луговодства, а курс химии — у проф. Соклета.

Во Франции и Германии я внимательно присматривался к земледелию, к состоянию сельского крестьянства. Пешком исходил я главные земледельческие районы Франции и ряд областей Германии, ознакомился с передовыми для того времени практическими приемами земледелия. За границей я тщательно следил за развитием почвоведения в России и познакомил Вольни и его коллектив с исключительно яркими идеями профессоров Докучаева и Костачева о почве и почвоведении.

В 1881 г., по возвращении из заграничной командировки, впервые начинаю читать лекции в Петровской академии по курсу общего земледелия и одновременно с увлечением приступаю к окончательной разработке своего метода

механического анализа почв, теоретически обоснованного в лаборатории проф. Вольни. За эту трудоемкую работу меня побудили взяться несовершенство и неточность существовавших в то время методов механического анализа почв, дававших маловероятную картину физических свойств почвы.

Исследование по механическому анализу почв было темой моей магистерской диссертации. На торжественном заседании совета Петровской академии мне было присуждено звание магистра сельскохозяйственных наук. Еще не смолкли приветственные аплодисменты, как директор академии Захаров предложил всем присутствующим встать и произнес роковые для «Петровки» слова: «По высочайшему повелению объявляю Петровскую земледельческую и лесную академию закрытой...»

Прозвучало это неожиданно, но не совсем. Были послеголодные годы. Крестьянство волновалось, и волнения нашли сильный отклик среди студенчества, особенно высших сельскохозяйственных школ. Царское правительство, напуганное настроениями послеголодных лет, разрешило вопрос просто: свернуть высшую сельскохозяйственную школу.

«Петровка» была закрыта в 1893 г. В 1894 г. чуть-чуть повеяло «весной». Министр земледелия Ермолов, игравший в либерализм, подает на «высочайшее» к рассмотрение докладную записку об организации на месте бывшей Петровской академии Московского сельскохозяйственного института. Проект утверждается. Меня назначают заведовать кафедрой почвоведения и общего земледелия переименованного института.

Организацией кафедры, работой на опытном поле института, организацией первой в России контрольно-семенной станции, организацией и выделением ряда новых курсов — удобрения почв, селекции, луговодства, — чтением лекций по моему основному курсу — всем этим заполнено мое время в начале 90-х годов.

Эта работа прерывалась командировками за границу, в том числе и в Америку, куда я ездил для организации сельскохозяйственных отделов в павильоне России на Всемирной Колумбовой выставке.

По приезду из-за границы, в 1890 г., я вплотную приступаю к изучению органического вещества почвы. Эта большая работа захватила меня на несколько десятилетий.

Количество перегноя в почве определяет ее плодородие. Перегной — источник необходимых растению различных питательных веществ. Образуются эти вещества в результате разложения перегноя микроорганизмами почвы. Огромная работа привела меня к выводу, что перегнойные кислоты почвы — продукты синтеза, завершения сложного химического процесса жизнедеятельности микроорганизмов.

Этот вывод определил дальнейшее направление всей работы. Накопление органических кислот почвы, изучение их природы, закономерностей их накопления в зависимости от внешних условий среды стало моей целью. Для этого я предпринял ряд опытов большого масштаба.

Рядом со своей лабораторией я устроил почвенные лизиметры, состоявшие из десяти бетонных камер. В каждую такую камеру помещалось по шестнадцати тонн почвы. В опыте испытывались все важнейшие типы почв: подзол, чернозем, солончаковая почва, торфяная почва, зернистая москворецкая пойма и др. С различных концов России привезли все эти образцы почв и поместили в камеры лизиметров по горизонтам в том же порядке, в каком они находились в естественных условиях.

Все воды, проходившие сквозь почву, собирались, фильтровались через ультрафильтры и выпаривались в вакуум. Сухой остаток служил материалом для выделения перегнойных кислот.

В среднем за 14 лет, в течение которых длился опыт, было выпарено по 500 тыс. л вытяжки из каждого образца почвы, заложенного в лизиметрическом опыте. Таким путем удалось индивидуализировать ряд почвенных перегнойных кислот, изучить их свойства и условия образования в зависимости от внешней среды.

Кроме изучения органического вещества почвы, исследовались и биологические особенности злаков и бобовых. Для практического изучения отдельных видов и рас трав был заложен питомник злаковых и бобовых, где постепенно собралась крупнейшая тогда в мире коллекция, насчитывавшая до трех тысяч различных видов, рас и форм этих растений. Так удалось установить, что главный фактор накопления перегноя — растения, в особенности многолетние травы.

Этот вывод обосновал травопольную систему земледелия.

Эти работы дали и целый ряд практических результатов. Мне удалось выделить чистую линию можайской формы английского райграса, который быстро завоевывает себе видное место на русских лугах. Была также отобрана четырнадцатилетняя форма вологодского клевера. Из бобовых была выделена желтая раса люцерны и две расы гибридной люцерны, которые были затем вывезены в Америку и нашли там широчайшее распространение, вытеснив известную люцерну Грамма.

Работа с органическими веществами и перегноем почвы представляла интерес не только для земледелия, но и для коммунального хозяйства. Ко мне обратилась Московская городская управа с предложением разработать проект устройства первых в России полей орошения и полей фильтрации сточных жидкостей в Москве.

Невероятными покажутся теперь условия опытных работ тогдашнего времени. Опыты мои вызывали большой интерес в ученом мире, иностранные ученые и специалисты приезжали, чтобы на месте изучить эти опыты, знакомились с лизиметрами и питомником. Несмотря на это, все работы, связанные устройством лизиметров и закладкой биологического питомника, производились на мои средства и моим личным трудом: в бюджете тогдашнего министерства земледелия не находилось средств на эти научные, работы.

*

Возвращение из моей очередной заграничной командировки совпадает с началом революционных событий 1905 г. Даже находясь в сфере академических интересов, профессора, преподаватели и студенты вынуждены были определить свое отношение к политическим событиям, к борьбе с самодержавием. Иногда как будто несущественный академический вопрос получал большое принципиальное и политическое значение, не говоря уже о таких событиях, как студенческие массовки, демонстрации и митинги студентов в стенах высшей школы, печатание и распространение там революционных листовок и литературы, беспрерывные заседания в стенах института студенческих, а порой и не студенческих комитетов революционных партий, массовые аресты и ссылки революционно настроенных студентов, особенно студентов — участников пресненских баррикад.

События требуют от профессоров и преподавателей Московского сельскохозяйственного института определить свое политическое отношение к революционно настроенному в массе своей студенчеству. С этого времени начинается мое сближение со студенческой массой института.

Не скромничая, могу сказать, что мои лекции, богато иллюстрируемые экспонатами, обогащенные новыми фактами и выводами, были и раньше популярны далеко за пределами института и привлекали с каждым годом все большее число слушателей. Но связь со своей аудиторией, взаимопонимание создались и прочно закрепились вместе с активизацией этой аудитории в условиях большого политического подъема.

В это именно время меня избрали директором института. В 1906 г. были введены выборы директора института — «конституционная» уступка царского правительства, до того директора назначались куратором.

Студенчество требовало разрешения ряда академических вопросов, которые перерастали в политические. Администрация, министерство, а также часть профессуры требовали от «конституционного», выборного директора обуздания студенчества, заранее предвкушая дискредитацию выборного директора.

Я провел ряд реформ в институте, которых в праве было ждать от меня студенчество. В настоящее время эти реформы должны казаться очень несущественными, тогда же они представлялись принципиально важными. Их настойчивое осуществление стоило много сил и упорной борьбы.

Несмотря на значительное сопротивление совета института, я впервые в 1906 г. принял в институт женщин на равных правах с мужчинами. Из Петербурга мне это немедленно «поставили на вид». Был увеличен прием студентов с 50 до 250 человек, причем был ликвидирован цензовый принцип отбора студентов. Впервые были приняты на службу преподаватели-евреи, а затем разрешен и прием евреев в число студентов института.

В качестве директора института я разрешаю студенческие собраний и такую «вольность», как традиционное празднование годовщины основания Петровской академии (21 ноября), которое не праздновалось со времени закрытия «Петровки». Под моим «директорским прикрытием» в одной из аудиторий устраиваются нелегальные собрания социал-демократов. Я решительно выступаю против обысков и арестов в студенческом общежитии. На худой конец я предоставляю возможность «политически неблагонадежным» студентам продолжать учиться в институте по чужим паспортам.

Трехлетняя напряженная работа на посту директора института далась нелегко. Особенно тяжелы были постоянные столкновения с реакционно настроенной профессурой, всячески противодействовавшей нововведениям в институте. Здоровье было подорвано, произошло кровоизлияние в мозг. После тяжелой болезни я попросил освободить меня от директорства.

*

Снова научно-исследовательская работа в области почвоведения и затем луговодства. Добиваюсь организации института луговодства.

В 1914 г. приступаю к обобщению того громадного материала, который постепенно накопился в процессе долголетней научно-исследовательской работы. Сперва завершается мое учение о почве и почвообразовании. Первое издание полного курса «Почвоведения» относится к 1914—1916 гг., второе, значительно дополненное, — к 1920 г.

В курсе «Почвоведения» я подходил к изучению почвы как природного тела с точки зрения, которую впервые установил творец науки о почве профессор В. В. Докучаев и далее развил учитель всех русских почвоведов Н. М. Сибирцев.

Труды В. Р. Вильямса, выпущенные многочисленными тиражами, переведенные на иностранные языки, выдержавшие по нескольку изданий, стали настольными книгами для людей, посвятивших себя улучшению сельского хозяйства.

Я рассматривал почву как результат воздействия на материальную природу биологических элементов суши — микроорганизмов и растений. Я принужден был исследовать сущность процессов превращения энергии на твердой части земной коры.

Основные моменты моих взглядов на почвообразование можно кратко изложить так.

На мертвом фоне геологических процессов возникает и развивается жизнь.

Почва — арена деятельности организмов, производящих органическое вещество.

Количественная ограниченность зольных элементов пищи растений в почве, является основным стимулом цикличности биологических явлений. Это значит, что плодородию почвы есть предел в том случае, если мы не вернем земле ее зольных элементов, того, что было взято из нее растениями.

Единственный способ придать элементу конечному, количественно ограниченному свойство бесконечного — это придать ему движение по замкнутой кривой, циклическое движение, заставить его вращаться в бесконечно расширенном кругообороте.

Выветривание и круговорот элементов пищи, смена растительности определяют динамику жизни почвы. В геологической перспективе мы эти изменения воспринимаем как процесс развития.

Почвообразовательный процесс на поверхности суши земного шара представляет один грандиозный по своему пространственному протяжению и своей длительности во времени процесс воздействия биологических элементов природы на продукты абиотического (от греческого биос — жизнь и, а — частица отрицания), небиологического изменения горных пород. Направление этого процесса определяется абсолютным возрастом страны.

Почвенные зоны, как и типы почв, которые мы отмечаем, лишь статические моменты одного колоссального динамического процесса. Различные виды почв — подзолистые, черноземные, каштановые, бурые — лишь стадии этого процесса почвообразования. Мы не можем уловить медленные и незначительные изменения свойств почвы, пока они не накопятся до степени скачка. Различный темп наступления этих скачков определяет относительный почвенный возраст страны.

Данные науки показывают, что природный процесс почвообразования совершается во времени.

При этом каждый последующий цикл единого почвообразовательного процесса никогда не повторяет предыдущий; он не простой круговорот, ибо он всегда встречает иные изменения природы и имеет дело с другими, измененными факторами почвообразования.

Только за последние годы эта идея приобрела большое количество последователей, все больше стало преобладать механистическое представление о застывших почвенных типах, об «извечных», расположенных по зонам почвах, о равновесном состоянии почв. Такие представления допускали развитие почв в пространстве, но заставляли мыслить его вне времени.

Так как образование почв протекает под воздействием развития растительного покрова, в основу наших исследований легло именно изучение свойств растительного покрова. Всякая растительная группировка стремится задержать максимальное количество элементов пищи, вокруг нее происходит постепенная концентрация элементов зольной пищи из почвы, азота из воздуха, это и приводит к накоплению ряда новых качеств в почве.

Новые качества не могут остаться без влияния на состав самой группировки растений. Сдвиги в лучшую или худшую сторону в смысле жизненных условий для данной группировки вызывают сперва более сильный ее расцвет и прогрессивное развитие, переходящее с некоторого момента в ее регрессивное развитие.

Но регресс одной группировки означает, по Дарвину, улучшение условий существования для другого типа группировки, которая неминуемо и займет данную почву. Воздействие новой группировки на почву будет существенно иным, но законы дальнейшего развития растительных сообществ и почв останутся те же. Новая растительная группировка также начнет регрессировать, ей на смену придет третья, потом, возможно, снова первая и т. д. В таком развитии происходит беспрерывное превращение причины в следствие и следствия в причину новых явлений.

Я никогда не оставался только в пределах чистой теоретической науки, в данном случае почвоведения, а всегда стремился связать его законы и выводы с земледелием и тем производством, в основу которого ляжет наука о почве. Именно поэтому в центре анализа почвообразования мы поставили воду и пищу, возможную степень их использования растением, их прогрессивное или регрессивное накопление в почве или их антагонизм.

Вода и пища — это два элемента природного плодородия почвы при услови ях усваивания их растениями. Первое из этих условий — обязательное одновременное присутствие воды и пищи во время роста растений в максимальных количествах. Несмотря на совершенную очевидность этого положения, оно до последнего времени не усвоено не только практиками, но и учеными-агрономами. Господствует вульгарное представление, что плодородие заключается в наличии или только пищи, или только воды. Сколько бы ни было в почве пищи, беспрерывная подача ее растению возможна только при наличии достаточного запаса воды.

В природных условиях почва всегда способна содержать устойчивый запас воды при наличии прочной структуры.

Первая задача агротехники состоит в создании и поддержании в течение всего вегетационного периода, всего времени роста растений комковатой структуры почвы. Необходимо периодически восстанавливать прочность структуры почвы. В почве, дающей ничтожный урожай, всегда преобладает бесструктурная масса, тогда как плодородная почва всегда отличается прочностью своей совершенной мелкокомковатой структуры. Структурность пашни поэтому лучший критерий правильности приемов обработки.

Наши положения о значении структуры почвы не только до революции, но уже в условиях строительства крупного советского сельского хозяйства — совхозов и колхозов — подверглись жесточайшим нападкам. Образовалась целая группа ученых-«антиструктурников». Специальные научные совещания и конференции периода 1932—1933 гг. разоблачили методические погрешности антиструктурников и несостоятельность их взглядов.

Долголетнее изучение природного почвообразовательного процесса показало, что хорошая, прочная структура почвы создается на местах, покрытых лугами, при разложении органических остатков без доступа кислорода. Следовательно, создать прочную структуру культурной,

обрабатываемой человеком почвы могут только растения луговой формации. Пахотная почва должна периодически подвергаться такому воздействию многолетних луговых растений — злаков. Это восстановит прочность ее структуры. И нет почв, для которых это положение не было бы обязательным.

Отсюда актуальность травопольной системы земледелия.

Богатая корневая система многолетних трав охватывает мельчайшие частицы почвы и, перегнивая, обогащает почву гумусом, или перегноем. Перегной не только дает пищу растениям, он также сообщает почве прочность структуры, наилучшее мелкокомковатое строение.

Однако почва должна быть вместе с тем легко проницаема для влаги и воздуха.

Задача травяного поля — накопить возможно большее количество органического вещества и возможно тщательней распределить его в массе почвы. Оба требования выполняют корни многолетних злаков, которые одновременно несут и огромную работу, разделяя массы почвы на комки. Заменить эту работу корней мы до сих пор ничем не можем.

Земледельцы еще с древних времен подозревали значение многолетних трав в полевом севообороте. Это подтверждается системой земледелия в древнем Риме. Травопольные севообороты широко развиты во многих современных капиталистических странах, там, где развито животноводство. Никакая другая земледельческая страна так не отставала в размерах травополья, как царская Россия.

Условия же социалистического земледелия особенно благоприятны для травопольной системы. От этой системы прямо зависят абсолютная величина урожая и устойчивость урожая из года в год.

Для укрепления высокого урожая необходимо через каждые 5—6 лет прерывать культуры однолетних растений и сеять смесь многолетних трав — бобовых и злаков. При этом непременное условие — два укоса в год.

В сельскохозяйственном производстве часто смешивают две задачи — посева и культуры многолетних трав; культуру как цель, ради получения кормовой массы, и культуру как агротехническое средство, для прочности структуры почвы, без которой мы не сможем добиться прочного урожая. Поэтому часто продолжают культуру многолетних трав на два-три года и больше. Это ошибка.

Прочность структуры почвы достигается двумя укосами в один год, и дальнейшее пользование имеет значение только для получения трав, сена.

Основное требование к обработке почвы — это глубокая вспашка, непременно с предплужником. Без этого неосуществим переход от примитивной обработки почвы к культурному земледелию, неосуществима действительная борьба с засоренностью почвы. Далее, необходим широкий выпуск пшеничных плугов для лущения жнивья, что наполовину сэкономит горючее. Крайне важно обеспечить все колхозы и совхозы семенами многолетних трав для осуществления травопольного севооборота.

*

Октябрьская революция подвела реальную базу под те выводы теоретического почвоведения, которым при частном применении могли использоваться в области утопических мечтаний. Только в этих условиях моя наука из суммы разрозненных положений стала действенной наукой и легла в основу переустройства сельского хозяйства Советской страны.

Уже одно это предопределяет мое отношение к Октябрю. С октября 1917 г. началась моя свободная, творческая научная деятельность для социализма. И с этих пор я опять помолодел.

Я — с Октябрем, с партией, в партии, как рядовой ее солдат.

В первый период Октября я снова на посту ректора высшей сельскохозяйственной школы, составляю учебный план для всех факультетов Тимирязевской академии, читаю лекции.

Василий Робертович Вильямс читает лекцию студентам факультета агрохимии и почвоведения Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

1929—1931 годы — годы широкого развертывания зернового хозяйства. Встал вопрос об агротехнических мероприятиях в зерносовхозах и колхозах. Приходилось постоянно предостерегать против преувеличенно одностороннего, монокультурного зернового хозяйства, только зернового хозяйства. Я настаивал на чередовании зерновых культур с травосеянием. Оппоненты возражали, острили, что я хочу превратить Зернотрест (тогдашнее объединение зерносовхозов) в «Сенотрест». Но игнорирование животноводства и травосеяния в ряде крупных советских хозяйств, недостаточное внимание к севообороту, к культурной обработке почвы, к глубокой вспашке заставляли меня опасаться, что противники мои создадут «Бурьянотрест».

Вокруг этого вопроса завязалась тогда серьезная борьба, к которой присоединились реакционные «теоретики» и враги советского строительства. Партия быстро разоблачила этих «ученых» вредителей, их теории мелкой вспашки, монокультуры и пр. Теперь наши зерновые совхозы и колхозы находятся на правильном пути.

За последнее время вся моя работа и работа руководимых мною кафедры почвоведения, станции агропочвоведения и музея посвящена выполнению сталинского задания: «Добиться в ближайшем будущем ежегодного производства зерна в размере 7—8 миллиардов пудов»,

В связи с этим усилилась консультационная работа моего института, особенно по вопросам севооборота. Для отдельных крупных хозяйств — совхозов, МТС и колхозов — эти вопросы могут оказаться довольно сложными. В некоторых хозяйствах севооборот до последнего времени был поставлен или запроектирован неправильно, все еще дает себя знать устарелое, неправильное представление о структуре почвы и севообороте.

В. Р. Вильямс в кругу ближайших помощников и аспирантов.

Речь идет о том, чтобы довести урожайность в среднем до 15 центнеров с гектара, т. е. поднять ее на 7 центнеров с гектара.

Для этого необходимо воздействовать одновременно на все отрасли хозяйства, ибо отставание хотя бы в одной из них, в особенности животноводства, создает непреодолимые препятствия для роста и прогресса всех остальных сторон хозяйства.

В основе организации всей системы сельскохозяйственных культур лежит государственное плановое задание.

Может показаться, что плановые установки не имеют прямого отношения к почвоведению и повышению урожайности. На самом деле, как я доказываю в одной из своих последних работ, неправильное, формальное проведение плановых заданий загромождает путь к поднятию производительности наших полей.

Вот почему в моей текущей работе о перспективах почвоведения в третьей пятилетке я уделяю много внимания планированию.