Дрейф

Л. ЖИГАРЕВ

В записной книжке Бортновского было отмечено: «...Преднамеренное решение сесть, чтобы использовать моторы в критическую минуту, укрепляло спокойствие и уверенность и благополучной посадке. Остаток горючего облегчал положение экипажа на случай встречи с судном в море. Судно могло не заметить сигналов о помощи и тогда можно было бы подрулить к нему, пользуясь оставшимся горючим.

Вот почему принимается решение о посадке, хотя запаса горючего на самолете хватало еще на 20—25 мин. полета...»

*

События, которые привели к вынужденной посадке самолета в открытое море, возникли при следующих обстоятельствах:

Сторожевой эскадренный миноносец сообщил по радио в штаб морских сил: «вахтенные обнаружили «право по борту» перископ неизвестной подводной лодки. На корабле пробили боевую тревогу и приготовились к отражению торпедного залпа».

В радиограмме указывалось, что через несколько секунд преследования подлодка, видимо, спасаясь от погони, погрузилась — перископ исчез. Далее были отмечены часы и минуты происшествия, точные географические данные, определяющие место всплытия и погружения лодки.

В пограничной полосе готовы ко всяким случайностям: если наблюдение эсминца ошибочно, то дело ограничится потерей некоторого количества бензина; если же враг действительно решился на диверсию или разведку, то придется вместе с горючим израсходовать несколько десятков килограммов взрывчатых веществ.

Вот почему ранним июньским утром 193... г. в воздух ушла тяжелая бомбардировочная машина.

Дежурный по полетам проводил глазами самолет, вскоре исчезнувший в воздушной дымке, и присел па скамейку.

«Еще совсем рано, — подумал дежурный, — три часа, ноль минут и одна секунда, в девять, самое позднее, самолет будет в базе».

Так решил дежурный, но вышло иначе...

Через пять часов полета в районе возможного плавания подводной лодки командир корабля Бортновский убедился, что тревога эсминца напрасна. Был тщательно обследован значительный район моря и все же никакого подводного судна обнаружить не удалось.

Уже охладел боевой пыл экипажа. Летчик-наблюдатель Лемешко сокрушался — его расчеты так и не удалось проверить боевыми бомбами. Второй пилот Михайлов равнодушно поглядывал по сторонам, изредка позевывал хотелось спать. Недовольно хмурился пулеметчик Симонян — его тревожили облака, затягивающие горизонт.

Задул норд-ост. Метеорологическая обстановка резко менялась. Ветер крепнул и по расчетам летнаба доходил до семи-девяти баллов. В такую погоду на земле качаются и гнутся тонкие стволы деревьев, над зданием штаба буйно плещется полотнище красного знамени.

Бортновский, пилотируя самолет, решает прекратить тщетные поиски лодки. Горючее иссякало, пахнет штормом — обстановка повелевает немедленно идти в базу.

Летнаб определяет направление и дает курс пилоту. Бортновский, выдерживая задание штурмана, прибавляет обороты мотора, набирает высоту.

Полет на высоте 300 метров. Выше нельзя —  над самолетом вплотную нависли облака. Внизу редкие полосы проходящего тумана, местами стелющегося по воде. Дождь... Сильный ветер... Тяжелую машину швыряет из стороны и сторону. Поминутно приходится выправлять опасные крены, угрожающие перевернуть самолет.

Так проходит около часа... И странно —  до сих пор не видно берега. Но может быть виновата плохая видимость?

Через несколько минут Бортновский уголком глаза покосился на стрелку часов и обернулся к соседу — пилоту Михайлову. В мощном разговоре моторов наиболее экономичный способ беседы — нехитрая азбука движений головы и рук. Вопрос командира Михайлов расшифровывает на бумаге и передает записку летнабу.

Этого вопроса Лемешко ждал еще пять минут назад, когда в его сознание закралось сомнение. Мозг заработал учащенно: «неужели ошибся в курсе, — подумал Лемешко, — это невероятно».

Проверяя расчеты, Лемешко получил записку и, прочтя ее нехотя, улыбнулся.

— Все в порядке, — просигнализировал глазами летнаб. — Все в порядке, — передал дальше Михайлов.

Бортновский пожал плечами и снова взглянул на часы. Мутная пелена дождя закрывала горизонт, мешала проверить на глаз правильность курса. При хорошей погоде уже непременно был бы виден знакомый рельеф берега.

*

Вскоре Лемешко почему-то изменил курс. Не успел Бортновский взять нужное направление, как летнаб снова меняет задание.

Пилоты переглянулись. Они уже почти не сомневались — Лемешко сбивался с курса. Самолет над морем, изрытым штормовым ветром, — то ли он ходит зигзагами, а, быть может, мечется взад и вперед над небольшим, уже много раз пересеченным квадратом моря. Страшно подумать о потере ориентировки. Все еще теплится надежда, что вот-вот темная полоска берега вынырнет издали, задернутой густой дымкой непогоды.

Бортновский ведет машину на малом газе, сберегая драгоценное горючее.

Прошло еще несколько тяжелых минут, пока летнаб признался в потере направления.

«Что бы ему сказать об этом тридцать минут назад»,— раздраженно подумал командир корабля.

«До чего же может довести проклятое штурманское чванство», — злился Михайлов. Каждый из них четко представлял себе, какой суровый урок извлечет эскадрилья, когда будет разбирать этот полет. Но сейчас, разве можно сейчас думать о взысканиях и уроках... Произошло самое тяжелое — ориентировка потеряна.

Бортновский взглянул на бензиномер: уровень бензина немного выше дна баков. Нетрудно сообразить, что горючего хватит на 30—35 минут не больше... Летнаб получает распоряжение тщательно определить, наконец, состояние ветра и волн. Бортновский решает садиться в штормовое море как можно скорее, раньше чем иссякнет горючее и заглохнут моторы.

Штурман уточняет характер шторма: «Волна восемь баллов, размах качки 23 метров. Ветер большой силы, совпадающий с направлением волн». Шторм. Море покрыто гребнями тяжелых волн высотой с небольшой дом.

На высоте 100 метров Бортновский выровнял машину, круто развернулся, встал против ветра и быстро пошел на снижение.

Михайлов откинулся на спинку сиденья и невольно зажмурился — самолет со свистом устремился вниз. Огромные водяные горы кинулись навстречу. За метр от воды Бортновский выровнял машину. Водяной вал взметнулся к самолету. Моторы выключены. Нос лодки коснулся гребня волны. В момент соприкосновения — легкий толчок, — хвост еще висит в воздухе. Передняя часть машины проскочила вперед. Хвост опустился на скат уходящего вала. Скользящий удар от центра лодки к хвосту — и самолет в море, в водяной яме между ушедшим и набегающим валом. Штурвал резко взят на себя, нос задирается, и машина плавно выходит на гребень налетевшей волны.

Полная потеря скорости...

Теперь тяжелая машина как щепка, то исчезает в провалах между волнами, то вновь взлетает на их вершины.

Маленькая амфибия готова вылететь на разведку в далекое море

*

В записной книжке Бортновского было отмечено: «Удачная посадка немедленно используется для поднятия устойчивости экипажа. Обрывками даются указания о мерах борьбы со штормом, за живучесть самолета, за его непотопляемость. Сообщение о предполагаемом продолжительном дрейфе экипаж встретил спокойно. Все разошлись по назначенным местам и немедленно приступили к выполнению обязанностей».

К вечеру шторм усилился. Корпус самолета вибрирует и трещит во всех креплениях. Чудится временами, что лодка самолета с треском и грохотом разваливается на куски.

Бортновский не выпускает из рук штурвала. Сейчас надо управлять самолетом, управлять еще мудрее и осторожнее, чем в полете. Выпусти из рук штурвал, и самолет перестанет сопротивляться силе стихии; его плоскости —  крылья зароются в воду, и гигантские волны перевернут машину.

Волны захлестывают кабины. В килевом отделении двое откачивают воду. Пилот Михайлов несет вахту в моторной гондоле. Симонян, самый молодой пилот, стонет, крепко вцепившись в борта лодки. Симоняну плохо. Судороги морокой болезни исказили лицо. Острые боли в животе. Соленая вода забирается в рот, уши, глаза...

Уже в первые минуты дрейфа Бортновский постиг тактику борьбы со штормом: удары волн принимать носовой частью самолета и по возможности держать машину строго против волн. Это тяжело и утомительно — гигантские волны одна за одной атакуют самолет, издалека от темной полосы горизонта выстроилась бесконечная очередь больших и малых валов. Нос самолета при спуске с волны иногда уходит от горизонта на 20-25 градусов. Самолет повертывается боком, и волны налетают на машину с фланга. Такое положение для самолета оказывается наиболее угрожающим. В один прием море выбрасывает в кабины 7—8 ведер воды, окатывая с ног до головы и без того окоченевших людей. Лодку швыряет, плоскости глубоко зарываются в воду, и самолет, неведомо как, по все же возвращает равновесие.

На протяжении двух часов Бортновский научился парировать и фланговые удары. Вот, при спуске с волны, нос самолета ушел на десять градусов влево. Набегающий вал грозит захлестнуть правую плоскость и ворваться в кабину. Бортновский резко дает штурвалом влево. Правый элерон опускается, увеличивая лобовое сопротивление, и разворот самолета заторможен. Крупная волна с силой ударяется об опущенный элерон, стремительно, но плавно поднимая правую плоскость. Левая — столь же быстро опускается вниз. Секунда промедления, и левое крыло, увлекая за собой самолет, глубоко уйдет в воду. Предупреждая катастрофу, Бортновский молниеносно перекладывает элероны в обратную сторону — скорость погружения замедляется. Волна ушла. Самолет обретает устойчивость.

Так проходит тяжелая ночь. На заре весь экипаж собирается в кабине пилотов. Последним приползает Симонян. Бортновский намерен говорить с людьми и передает штурвал Михайлову. В этот момент внезапно налетевший вал высоко подкинул правую плоскость, залил пилотскую кабину и перебросился по ту сторону борта лодки. Самолет сильно накренился, на секунду застыл, навалившись на левое крыло, и стремглав полетел в водяную яму. Ослепленный штурвальный — пилот Михайлов оставил руль в нейтральном положении. Еще момент, и правая плоскость, круто падая, перевернет самолет.

И снова угроза гибели миновала. Самолет вынырнул из провала, и опомнившийся Михайлов успел развернуться навстречу новому валу.

На секунду стало тихо... Люди пришли в себя и, услышав громкие стоны Симоняна, бросились к нему.

*

В записной книжке Бортновского было отмечено: «Все время экипаж был бодр и уверен в благополучном конце дрейфа, за исключением одного случая паникерства. Стрелок Симонян, молодой летчик, первый раз в жизни попал в шторм, впервые переносил морскую болезнь. Он высказал мнение: «лучше сразу кончить (застрелиться), чем медленно умирать». Штормовая погода, захлестывание кабин, сильная вибрация и скрип лодки показались Симоняну концом.

Немедленно экипаж ставится в известность о настроениях Симоняна. Ему разъясняют вредность таких мыслей, безопасность дрейфа при условии четкого выполнения обязанностей бойцов, их бдительности. Вокруг него создали товарищескую обстановку и в обязательном порядке предложили принимать малыми дозами еду.

Через двое суток Симонян оправился от морской болезни и в дальнейшем проявлял мужество в одинаковой степени со всем экипажем».

*

К утру третьего дня дрейфа шторм прошел. Море еще волновалось, но опасность захлестывания плоскостей уменьшилась. Волны не больше четырех баллов, они разбиваются о борта лодки и слегка забрызгивают кабины. Самолет идет под примитивными парусами из чехлов и брезентов. Лодка плавно покачивается. Oт легких ударов волн самолет накреняется то в одну,то в другую сторону. Штурвальный Михайлов своевременно выбирает крены.

В кабинах ни одного сухого местечка. И как на зло небо плотно затянуто белой мутью, солнца нет. В лодке не попрыгаешь, и люди разогреваются ударной «драйкой» (чисткой) оружия.

Теперь можно разговаривать о посторонних вещах, шутить и даже спокойно спать. Двое с половиной суток никто не сомкнул глаз. Тяжелая усталость сковывает мускулы, и люди временами внезапно засыпают коротким, но «мертвым» сном.

Уже три часа самолёт плывет под парусами. По вычислениям Лемешко, при взятом направлении дрейфа, самолет появится на видимости берега через 7—8 суток. Время немалое, тем более, что уже с утра перешли на голодный паек.

Только что техник и Симонян осмотрели весь корабль и сейчас докладывают о повреждениях. Поломки серьезные, особенно пострадали элероны. Однако ни элероны, ни руль глубины в условиях плавания своего эффективного действия не потеряли — самолет слушается рулей.

Неизвестно откуда подкатился трехсаженный вал, обрушился через горловину пилотской кабины, сшиб с ног людей. Высоко взмылась вверх левая плоскость самолета (волна захлестнула правое крыло, глубоко вдавив его в воду), и как во время шторма левое крыло самолета на секунду повисло в воздухе и медленно опустилось... Чудовищный вал откатился в море. Сидя по пояс в воде, Бортновский, отплевываясь и тяжело дыша, вцепился в колесо штурвала. Такого сюрприза он никак не ожидал. Распорядившись откачивать воду, командир корабля напряженно вглядывался вдаль, силясь осознать причину предательского удара моря.

Теперь понятно. Волны изменили свой курс и несут самолет обратно в море. Сопротивляться бесполезно. Волны подбираются с фланга, нанося короткие удары по плоскостям и лодке. Командир корабля, избегая рисковать, приказывает убрать паруса и разворачивается навстречу волнам...

В записной книжке Бортновского было отмечено; «Налетевшим валом (размах 20—25 метров, высота 5—5,5 метров) захлестнуло левую плоскость, разрушив всю дюралевую систему и дав в лодку 15—20 ведер воды Этот случай прямого захлестывания плоскостей был единственным за все время дрейфа. Нужно сказать, что дрейф при волнении, не совпадающем с ветром, очень труден и требует особого внимания. Особо опасное положение создается при переходе довольно сильных ветров, когда появляются новые волны, но еще проходят отдельные крупные валы старого направления. В этих случаях нужно держать самолет против новой волны и при обнаружении волн старого направления начать заблаговременно разворачиваться на надвигающийся вал».

*

Пятый день плавает в открытом море самолет, израненный штормовыми ветрами и бурей. Люди бодрятся. Каждый из пяти человек экипажа стремится скрыть усталость, каждый находит еще в себе силы, чтобы поддерживать уверенность в скором окончании дрейфа.

В одну из темных ночей вахтенный прерывающимся от волнения голосом доложил: «вижу луч прожектора по хвосту».

Немедленно весь экипаж был на ногах. По приказанию Бортновского, Симонян открыл стрельбу из пулемета. Дали ракетами аварийные сигналы. Далекий свет постепенно тускнел — корабль скрылся, не услышав сигналов бедствия.

В другой раз... Брезжил рассвет хмурого дождливого утра. Ярко сверкнули на горизонте огни парохода. Людям на самолете казалось, что корабль то удаляется, то вновь приближается к самолету. Стреляли из пулемета, сигнализировали ракетами, но корабль безмолвствовал, он уходил.

В записной книжке Бортновского было отмечено: «Вода кончилась, 10 литров хватило на 4 дня. В начале дрейфа разрешил расходовать поду по потребностям. Просил экономить. Проследил, как экипаж расходует воду, и убедился, что каждый товарищ ограничивается 2—3 глотками, причем прикладывается к бочонку через большие промежутки. Вода кончилась, и на пятые сутки была использована вода из радиатора. Эта вода жажду утоляла, но пить ее приходилось зажав нос из-за сильного запаха денатурата и частичного присутствия глицерина. После приема такой воды неприятное вкусовое ощущение не проходило минут 25 при обильном выделении слюны, после чего это ощущение проходило, и жажда не чувствовалась...»

Записная книжка Портновского оказалась ценнейшим документом. Только через несколько дней выяснилось, какую цель преследовал командир корабля, отмечая важнейшие моменты дрейфа. Получилась научная работа: «анализ поведения самолета марки «X» в длительном дрейфе».

Портновский выяснил, как ведет себя самолет на волнах разной силы, как лучше сохранить самолет и оружие во время шторма, как застраховать себя от метеорологических и боевых неожиданностей.

Самолет летит вверх колесами (фигура "иммельман") Фото Г. Зельма.

*

Утром шестого дня дрейфа наступила чудесная погода. Спокойные волны несли самолет в голубой пустыне. За все время плавания глазам еще не открывались такие далекие горизонты. Видимость — десять миль. Ни дымка, ни паруса. Широчайшие просторы бескрайнего моря еще резче подчеркивали одиночество людей и хрупкость плавающего самолета, лишенного своей побеждающей силы — силы полета.

В 12 час. 15 мин. на фоне безоблачного яркосинего неба появилась темная точка. Вахтенный Михайлов протер глаза... Темная точка быстро росла. Самолет! Можно ли еще сомневаться в этом? Осторожный Михайлов всматривался и молчал, молчал до той минуты, пока наконец темная точка не приняла форму самолета. Тогда-то он поднял тревогу.

Это была тревога взволнованной радости. Не нужно было стрелять из пулемета, не нужно было давать ракеты. Самолет... Замечательная летающая лодка спускалась с безоблачных высот. Вот она перед глазами. Вот пилот перешел на бреющий полет, и над головами с ликующим ревом промчался крылатый спаситель. Самолет кружил над самолетом. Люди, которые летели, включили свой восторг в победно гудящие моторы, разорвавшие, наконец, гнетущую тишину водяной пустыни.

Мужественные люди, шесть дней боровшиеся с неукротимой силой стихии, на мгновение стали детьми. Они кричали, бешено аплодировали, они надрывались, соревнуясь с громом мотора низко кружащегося самолета. Радость в воздухе сомкнулась с восторгом на море.

В записной книжке Бортновского было отмечено: «Первому увидавшему самолет выдали премию — две плитки шоколада, которые израсходовали общими усилиями

В тот момент, когда нас обнаружили, младший летчик Михайлов не выдержал и расплакался...».

Через два часа дрейфующий самолет был взят на буксир эсминцем «Незаможник».