Командир домны

Л. ЖИГАРЕВ

Год тысяча девятьсот тридцать второй...

Доменный цех Макеевского металлургического завода работал на ощупь. Никто не знал, в котором часу, в какую минуту горновые пробьют «летку» горна и хлынет чугун. Все могло идти нормально: ход печи и шихта, могли быть и жидкоплавкие шлаки, но готовый чугун все же держали под запоpoм и выпускали его только, когда освобождалась посуда.

Ковшевое хозяйство пребывало в беспорядке. Поставленные на колеса ковши — эти хранилища чугуна — часами простаивали на запасных путях, одиноко торчали в тупиках, а люди в цехах, ругаясь до хрипоты с диспетчерами, переводили домны на «тихий ход» и печи холодали.

Прибывшего на завод молодого специалиста Костю Ждановского поставили на транспорт. Костя обегал диспетчеров, спорил с машинистами, гнал ковши к печам, отправлял на шихтовый двор вагоны с рудой, камнем, коксом.

Сменный инженер Зисле был до смерти рад, что помощник, расторопный и исполнительный, освобождал его от беспокойной работы с транспортом. Побаиваясь, что Костя может взбунтоваться и потребовать перевода к печам, Зисле приспосабливался к молодому инженеру. Он тонко льстил ему, непременно подчеркивая, что между ним и Ждановским нет разницы, советовался о шихте, об анализе шлака, дутье, словом, отдавал дань самолюбию юного специалиста. Когда с ковшами все было в порядке, Зисле оживлялся, делал вид перед руководством, что транспортом он руководит не меньше, чем технологическим процессом. Если же Костя «погибал» в транспортной неразберихе и ковшей в нужный момент не было, Зисле исчезал, а Костя, оставшись один, принимал на себя весь гнев руководства.

Зисле боится всякой инициативы и производственного риска. Он прекрасно знает, что иногда необходимо рискнуть, вложить душу в работу и этим не только выполнить программу, но и предупредить те ошибки, которые считались «нормальными» и привычными. Рискуя можно ошибиться, а за ошибку ударят, рискуя будешь волноваться, а здоровье прежде всего. Поэтому Зисле и предпочитает работать «нормально», всегда быть спокойным, хотя и это не избавляет его от слегка тревожного состояния. Ему конечно не улыбалось, чтобы кто-нибудь мог заподозрить его, Зисле, в излишнем хладнокровии, переходящем в равнодушие, и поэтому внешне Зисле был общественником.

Поэтому он терпел энтузиазм своего помощника, который, гоняясь за ковшами, находил время изводить своего начальника многочисленными производственными советами. С каждым днем Костя становился все смелее, и Зисле, поскрипывая зубами, выслушивал, что «фурмы горят, потому что скверное охлаждение», «руда скверная — велик вынос пыли на колошнике», «можно добиться выпуска плавки по расписанию».

Обычно график выпуска чугуна не соблюдался и было неудивительно, что плавка пятой и четвертой печей однажды почти совпала. Время дежурства Зисле истекало, и чтобы избегнуть лишних хлопот, он решил придержать чугун в четвертой печи до прихода следующей смены.

Ждановский воспротивился этому. Он горячо убеждал Зисле, что чугуна терять не следует, а если дать плавку, смена выполнит план: «Вы понимаете, выполним программу», — волновался Костя. Зисле кисло улыбнулся (возрази против программы), остался у печей, а Костя по обычаю бросился за ковшами.

*

Только один ковш был поставлен под плавку, когда горновые пробили «летку», и струя чугуна, сопутствуемая ураганом искр, вырвалась из горна и устремилась в канаву.

Сверкающий поток жарким дыханием тысячеградусной температуры накаляет воздух, заполняет до краев глубокую канаву. Вот волны ярко-желтой реки подползают к обрыву площадки и тягучая лента расплавленного металла стекает в ковш. Поднимается стремительный огненный вихрь. Тысячи искр взвиваются вверх, рассыпаются в стороны, кружатся в воздухе и золотым дождем ложатся на почерневшую землю и обуглившиеся шпалы.

...Вот волны ярко-желтой реки подползают к обрыву площадки, и тягучая лента расплавленного металла стекает в ковш

Костя быстро отправил порожний ковш к печам и, подготовив еще два резервных, побежал на плавку.

Было безветрие. Густые молочные облака пара маневрирующих паровозов закрывали пути. Этот внезапно образовавшийся, густеющий с каждой минутой туман скрывал печи, людей и ковш, наполовину наполненный металлом. Машинист гнал порожняк полным ходом. Вслед за ним, спотыкаясь о шпалы, бежал Ждановский.

Паровоз, бодро посвистывая, приближался к печам. В густой пелене тумана не было видно даже очертаний ковша, стоявшего на пути паровоза. Испуганный машинист опоздал дать тормоз, и паровоз резким толчком сдвинул ковш, находившийся под плавкой. Огненная лента чугуна устремилась на путь, разрезая рельсы, сжигая шпалы, расплавляя тележку, на которой был установлен порожний ковш.

Костя взбежал на площадку в тот момент, когда горновые дали запор. Сквозь грохот и свист доменных печей доносились встревоженные голоса:

— До-о-лой! Спускай под откос.

Не видно ни зги. На железнодорожных путях стояло густое облако пара с желтовато-багровым отливом. Горело все. Расплавленный чугун ушел в землю. На рельсах стыла бесформенная масса гигантского «козла». Нервы цеха были перерезаны. Путь транспорту к печам закрыт: пришлось остановить пятую печь и перевести четвертую на «тихий ход».

Густые облака пара маневрирующих паровозов закрывали пути. Этот внезапно образовавшийся туман скрыл печи, людей и ковш, наполовину наполненный чугуном

Об аварии говорил весь завод. В Макеевку приехали ответственные партийные товарищи. Сбросив маску притворного участия к новичку, Зисле перешел в нападение, и получилось так, что опытный инженер Зисле, воспользовавшись суматохой, сумел замести свои следы и всю вину за аварию свалил на

своего помощника. Старый партийный работник Войнов вызвал к себе Ждановского и в присутствии Зисле кричал:

— Мальчишка... я тебе покажу! — и обращаясь к Зисле, добавил: — Нашли кому цех доверить!

Косте казалось, что не хватит сил, выдержки, спокойствия — его фамилия склонялась на все лады:

— Полюбуйтесь, каков мерзавец, — говорили на заводе,— а еще говорят, энтузиаст...

Истинных виновников аварии выявило только следствие. Раскрылась картина вопиющей безответственности руководителей цеха, преступная халатность сцепщика и машиниста. Органы власти полностью реабилитировали Ждановского.

Вспоминая Зисле, Костя не уставал твердить: «теперь буду доверять только себе, свои пальцы не клади чужому в рот — откусит».

*

На завод пришел новый директор. Новые люди встали у руководства агрегатами. Ведущей фигурой в цехе стал конкретный руководитель производственного объекта —  начальник печи.

Новый директор — Гвахария — смело разрушал, казалось, нерушимые традиции металлургии, и больше всего удивила на заводе ставка Гвахарии на молодежь. Новый директор говорил:

— Я смело доверяю агрегаты молодежи, ибо она революцию сделает...

Начальником четвертой печи — механизированной домны-«уникум» — стал инженер Женя Волков, комсомолец двадцати пяти лет. Начальником шестой печи — молодой Илья Коробов. Руководителем всех печей доменного цеха — юный беспартийный инженер Злочевский. Начальником печи номер три —  Константин Титович Ждановский.

Всех, вновь назначенных командиров, вызвал к себе Гвахария и спросил, как они понимают новые перспективы, новые задачи. Директор говорил о трудностях и планах, о мировых коэффициентах, которые должны быть достигнуты. Он обещал дружбу, руководство и помощь, но предупреждал, что скидки на возраст не будет. После вступительного слова — вопрос в упор:

— Вот, Волков, как вы поняли перестройку... а вы, а вы, а вы, Ждановский?

Костя отвечал спокойно. Он говорил, что начальник печи — это тот же руководитель цеха, только не в пять печей, а в одну. Он говорил, что третья печь совсем не похожа на своих соседей. Новые домны — воплощение передовой техники, а его печка «последняя из могикан» — наследница прошедшего столетия. Но и его печь может не отставать от своих соседей (ведь каждый кусок чугуна — слиток золота для страны) и в конце концов она будет работать не хуже американок. Правда, она изолирована от них и всех новейших приспособлений, но его печь имеет все нужное действующей домне: самостоятельный рудный двор, свое дутье —  две воздуходувные машины.

Гвахария одобрительно кивнул головой: начальник третьей печи четко представляет себе новые задачи.

*

Домна номер три. При взгляде на это древнее сооружение морщится турист или какой-нибудь любитель и знаток архисовременной индустрии. Это об этой домне один из писателей, посетивший Макеевский завод, брезгливо писал:

«Мертво стоят две потушенные древние домны, ожидая разборки, лишь третья, доживая свой век, чадит, дымит и пылит над новым заводом — это последняя представительница технического убожества и варварского способа производства. Она смешна, эта старуха, рядом с тремя величественными башнями советских домен, она швыряет в небо тучи дыма, пыли и газа, она часто изрыгает свирепое пламя. Допотопность и нелепость этого строения становятся ощутимее, когда к скиповым ямам проходит саморазгружающийся электровоз».

Бедная старушка! Однако знает ли писатель, сколько молодости и жизни вдохнули в ее немощное тело новые люди, как тянулась эта древняя печурка к своим собратьям по металлу, какой молодой становилась она, когда чудесное произведение техники — саморазгружающийся электровоз-трансферкар —  был приспособлен и для ее «бренных останков».

В свободные минуты и перед сном Ждановский горевал... печь скупилась на чугун всю жизнь, печь не выполняет плана и теперь, даже когда он стал ее начальникам. Хотя он бредит чугуном: организуя рабочих, часами торчит на рудной яме и колошнике, совещается и бранится, поощряет и спорит.

Воображение рисовало радужные картины: начальник печи идет твердо и спокойно. «Старушка» крепится, кряхтит, свистит, как сотня сверхмощных паровозов. Ее рот — колошник — принимает одну за другой подачи руды, кокса, флюса. Материалы отсортированы, точно взвешены, и получается чудесная шихта. В гигантских кауперах — волны горячего газа и горячего воздуха. Две воздуходувные машины работают на полную мощность. Больше подач! Больше дутья! Горновые по расписанию раскупоривают летку горна и блестящие валы расплавленного металла рвутся из печи, заливают ковш, другой, третий... Но действительность не совпадала с мечтами...

*

В рудной яме меньше всего нужен квалифицированный труд, и здесь рабочие, недавно покинувшие деревню, засыпали в бункеры кокс, руду, флюс. Как зимние мухи, ползали они в рудной яме: позевывали, покуривали, поплевывали. И днем и ночью на пытливые вопросы Ждановского затягивали одну и ту же песню: «лопата сломалась — вот и сижу», «покурить надо — человек не машина».

Печь с человеческим упрямством отказывалась давать чугун. На производственных совещаниях люди ссылались на домну. Они говорили, что горбатого могила исправит, печурка доживает свой век — пора ей на покой.

Костя внимательно прислушивался к разговорам и неустанно изучал людей по словам и по их работе, отыскивая тех, от кого зависел перелом в работе.

*

«Вот она, моя печка, — рассуждал Костя, —  работа идет круглые сутки, а чугуна «кот наплакал». В своей утробе печь переваривает шихту четырнадцать часов. Больше полусуток уходит на то, чтобы подготовить первую порцию чугуна. Если сократить время пребывания шихты в печке, можно увеличить число подач с материалом (больше подач —  больше чугуна). Но для того чтобы ускорить пищеварение старушки, в ее жилах должна быстрее течь кровь — нужно усилить интенсивность горения, для этого сильнее и больше дуть в печку. Воздуходувные машины есть — целых две. Работают они не на полную мощность. Почему так? Да потому, что мало подач дают на рудной яме, не успевают заготовлять руду, Значит дело не в печке, а в рудной яме. Это там зарыта производительность, оттуда должен быть дан старт к выполнению плана».

Иначе думал Кравчун —  авторитет рудной ямы, ее весовщик. Обычно он помалкивал, если же говорил, то лил слезы о печке, о планах, о качестве, о мировой революции, о социализме, о том, что «не к лицу рабочему классу отставать»... и тому подобное. Костя прикидывал: дуем в печь мало, шихтовые книги в порядке (подачи там отмечаются исправно и в немалом количестве), а нормальный запас руды не исчерпывается за день. Значит... значит темны дела на рудной яме.

Чтобы проверить свои предположения, Костя прибег к помощи комсомольцев доменного цеха. При участии ребят он организовал тайный хронометраж на рудной яме, который проводился с такой осторожностью, что даже Кравчун не заметил опасности разоблачения.

Ждановский получил богатейший материал: на рудной яме не работали, и лодырь был в большом почете. Кравчун и иже с ним регулярно приписывали число подач. Если смена Кравчуна засыпала десять подач, то в шихтовой книге отмечалось двадцать.

Xитрый весовщик шарил в государственном кармане, проводя на рудной яме лозунг: «кто работает, тот, по меньшей мере, остолоп и зарабатывает меньше тех, которые не работают».

На рудной яме работали сдельно, но и в этой сдельщине царствовали уравниловка и обезличка. Зарплату получали с подачи, а количество их легко «регулировалось» в шихтовой книге ее хозяином — Кравчуном.

*

Ждановский с группой товарищей продумал план перестройки зарплаты и созвал на рудной яме общее собрание. Начал он издалека, пересыпая свою речь шуточками и смехом.

— Вот что, ребята, — начал Костя, — все течет и все изменяется. Так я говорю?

— Так, — дружно ответили рабочие.

— Сухое становится мокрым, мокрое сохнет. Так что ли?

— Так (смеются).

— Кто хорошо работает, тот хорошо получает, плохо работает — плохо получает. Так? (Молчание).

— Так? — повышает голос Костя.

— Так, — несется в ответ нестройный гул голосов.

— Так вот что, теперь будем платить не с подачи, а с корзины. Засыпят руду Вася да Петя в корзиночку, получат рупь с полтиной, засыпят вторую — еще рупь с полтиной...

Голоса загудели: «не пойдем на это», «начинаете эксплуатацию». Но раздавались и иные голоса: «почему не попробовать, не все ли одно: что с подачи, что с корзины». Таких было меньшинство, среди них и Кравчун. Говорил он вяло, давал себя перебивать наиболее горластым. Но руку поднял за предложение Ждановского.

Собрание кончилось читкой приказа администрации: с завтрашнего дня рудная яма переходит на новую оплату труда. Чтобы рабочие убедились, что заработок при новой системе не только не уменьшится, но увеличится, первые две недели рабочие будут получать по-старому, а к вечеру каждого дня заработок будет переводиться на новую шкалу.

Закрывая собрание, Ждановский как бы невзначай заметил, что за шихтовой книгой будет установлен строжайший контроль, так как кулаки и вредители приписывают подачи.

После собрания начал свою работу Кравчун. Он шептал о том, что «нас жмут — не поддавайтесь». Кое-кто из рабочих соглашался с ним, на чем свет стоит ругал печку и ее начальника, но делать было нечего —  работать надо.

Каждый день объявлялась расценка по старой и новой шкале и получилось, что каталь с подачи зарабатывал шесть рублей, а с корзины — восемь пятьдесят. Когда перевели на новую оплату всех рабочих, жизнь пошла по-иному на рудной яме: честный рабочий разделывался с лодырем, подбирал себе подходящего напарника. Утром еще до гудка шли в рудную яму и работали так, что учетчик не успевал отмечать корзины. Рабочие потребовали смену учетчика. Спорили между собой за порожние корзины. Одна смена пыталась задержаться после гудка, другая —  начать работу до гудка. Сами рабочие избавились от лодырей. Поднялась производительность труда. Загрузка была обеспечена. Число подач резко возросло. Время пребывания шихты в печи сократилось. Увеличился выпуск чугуна, и в первый раз старая домна дала сто двадцать тонн металла.

*

После переворота в рудной яме третья домна вырвалась вперед. Четыре раза в сутки горновые, обливаясь горячим потом, пробивали в печке отверстие для чугуна и передавали диковинные вести: «сегодня печка дала еще больше металла, чем вчера».

Теперь не было излишков руды и кокса, и дневных запасов в рудной яме не хватало. Печка топталась на месте. Рост чугуна приостановился. Сводка и газеты фиксировали девяносто процентов выполнения суточного плана. Ждановского хвалили ровно столько времени, сколько печка тянулась вперед. Теперь его стукнули, и в этом ничего обидного не было. В самом деле, если домна могла подойти к тому заветному рубежу, откуда начинается перевыполнение плана, то какое право она имеет теперь топтаться на месте.

Косте не пришлось долго соображать, в чем причина неожиданной остановки победного хода его печки. Ясно, виновата опять рудная яма. Только раньше беда была в том, что материала в яме хоть отбавляй, а теперь наоборот — временами там хоть шаром покати. Больше всего перебоев было с коксом. Костя по старой привычке не уставал перебраниваться с диспетчерами, но делу от этого не было легче. Вагоны с коксом подавались на рудную яму случайно и их было недостаточно.

Хорошо было механизированным печам. Мощный электровоз-трансферкар спокойно шел мимо старухи, подходил к скиповым ямам и выбрасывал туда тонны драгоценного кокса.

*

Аксеныч — помощник начальника цеха по шихте — суматошный и горластый, был одним из тех людей, которые своей заботой о нормальном пищеварении доменных гигантов добивались неуклонного роста выпуска чугуна. Чем больше горячился Аксеныч, тем лучше была шихта, тем продуктивнее работали механизмы — грейферные краны, трансферкары, вагон-весы.

— В чем горе, Костя? — спросил как-то Аксеныч начальника третьей печи.

— В коксе, Яша, — отвечал Ждановский. —  Посоветуй как быть?

Аксеныч промолчал и, глядя на медленно ползущий по рельсам трансферкар, воскликнул: «выход есть».

Трансферкар приспособили к домне. Около путей, по которым проезжал электровоз, устроили откосную стену. Проезжая мимо третьей печи, трансферкар, не останавливаясь, открывал люки, и массы кокса скатывались по рампе вниз.

Трансферкар решил проблему десяти процентов плана. Суточная производительность печи перевалила запроектированные наметки.

Ждановский вскоре убедился, что директор завода неистощим по части выдумок новых задач. Не успеешь решить одну, как уже надо браться за другую. И действительно, если подумаешь как следует, то придешь к выводу: план — планом, а чугун — чугуном, и стоит он сейчас уйму денег. Почему? Так встает новая задача и новый лозунг: «снизить себестоимость побед!»

Подсчитали. Получилось, что на одну тонну чугуна расходовали две с половиной тонны дорогого кокса. Пошла борьба за снижение потребления кокса — победили. Пошла борьба за качество чугуна — победили.

— Дать план, дать качество, — вот в чем суть перестройки, — говорил в свое время Ждановский. И это не осталось только словами...

*

Год тысяча девятьсот тридцать пятый...

Доменный цех работает, как точный механизм. Все знают, в котором часу, в какую минуту горновые пробьют летку горна и ковши бережно примут расплавленный металл.