Инж. В. НИКОЛЬСКИЙ
Трудны и радостны наши дни — трудны препятствиями, которые приходится преодолевать, радостны величайшими победами, которые прочно закрепляют раз навсегда пройденный путь. Мечты становятся явью — день за днем растет и крепнет величественный фундамент будущего бесклассового социалистического общества.
О днях нашей борьбы и побед будут написаны книги и сложены песни. И то, что сейчас нам кажется простым и естественным, станет предметом углубленного изучения наших далеких потомков. Наши потомки... Мы не увидим их, продолжателей и завершителей титанической перестройки мира, начатой нашим поколением, — и только пытливые взоры ученого и писателя могут рискнуть заглянуть в этот новый, сияющий мир...
Несколько лет тому назад автору этих строк, работавшему над одной из увлекательнейших современных проблем — завоеванием гидроэнергии наших рек, захотелось поделиться с читателем своими мечтами о технических завоеваниях далекого будущего.
Одну из глав этой повести, которая скоро появится в печати, мы приводим ниже.
Рассказ ведется от лица молодого советского инженера Андрея Осоргина, которому удалось на машине времени — „хрономобиле“ — очутиться вместе со своим профессором, изобретателем машины, в чудесном XXX веке. Антреа — как называли героя повести в этом мире — вместе со своими новыми друзьями совершает первое путешествие на ракетоплане.
*
Наш вылет был назначен на вечер. Наконец-то я увижу этот новый загадочный мир, куда меня привела моя необычайная судьба... Несколько дней, проведенных в обществе моих новых друзей, рассеяли наконец холодок взаимного любопытства и настороженного присматривания друг к другу. Они убедились, что имеют дело не с первобытными дикарями, а мы поняли, что жители XXX века хотя и исключительно интеллектуальные, но все же такие же люди, как и мы...
Над кронами деревьев послышалось густое гармоническое жужжание, и на лужайку плавно опустилось веретенообразное блестящее сооружение длиною метров в тридцать. Мы немного запаздывали, и поэтому я не успел рассмотреть его подробнее снаружи.
Внутри он оказался, впрочем, значительно поместительнее, чем это можно было думать. Переднюю часть занимала кабина пилота с многочисленными приборами управления и наблюдения. Вся кабина, так же как и бока воздушного корабля — аэронефа как его называли здесь, были покрыты каким-то прозрачным материалом, создававшим впечатление будто находишься на открытом воздухе. Под кабиной находилось помещение для реактивных двигателей, управление которыми было настолько просто что даже не требовало присутствия механика на борту корабля. Дальше шли четыре пассажирских каюты, уборная, ванна и помещение для багажа. Последнее было настолько просторно, что там поместился наш хрономобиль, поднятый туда посредством небольшого подъемного крана.
Но вот Рени у рычагов управления. Несколько едва слышных взрывов, свист газа, кусты пригибаются к земле, как от порыва сильного ветра, легкий толчок и фигура профессора Антея, стоящего на краю лужайки, медленно уходит куда-то вглубь... Вот мы уже над вершинами деревьев, под нами здание лаборатории, узкой полоской мелькает стена, отделявшая нас от остального мира. Соседние куполообразные здания кажутся небольшими белыми пузырьками. Еще момент, и мы уже в воздухе. Все выше и выше. Я вижу синеватую линию горизонта, и необъятная ширь расстилается справа и слева... Но где же город? Где величественные многоэтажные здания, где гигантские небоскребы, уходящие в небо, где улицы на высоте сотни метров, которые я видел на электроэкране? Зеленое море деревьев с белыми лентами дорог растиралось внизу. Только кое-где сквозь листву мелькали неясные силуэты домов-коттеджей. Время от времени зеленое море раздвигалось, и показывались площадки и лужайки, служившие скорей для прогулок, чем для пастбищ. Изредка появлялись величественные здания причудливой, незнакомой архитектуры. Это были общественные собрания, музеи и театры, как объяснила мне Рея. Километр за километрам пролетали мы по направлению к западу, но картина почти не менялась. Серебрились излучины рек, вспыхивали солнечные отблески на стеклянных крышах домов, и снова повсюду этот зеленый ковер. Изредка однообразие зеленого моря прерывалось то темными, то красно-оранжевыми полосами каких-то растений. Я заметил, что в чередовании этих полос чувствуется какая-то закономерность и общий план, — казалось, что под нами медленно проплывает гигантский ковер с замысловатым узором.
Рени, чтобы дать нам возможность увидеть облик нового мира, нарочно едва скользил над землею, иногда опускаясь так низко, что я видел даже движение экипажей и людей на дорогах.
Оставив за собою громады каких-то заводских зданий, наш аэронеф понесся на запад, обгоняя редкие тучки, закрывавшие солнце. Я жадно глядел на развертывавшуюся внизу панораму. Рея, опустив руку на мое плечо, давала мне пояснения. Мы пролетали все над той же зеленой скатертью полей и лесов, среди которых прятались отдельные коттеджи. Время от времени над нами легкими стрекозами взмывали небольшие аэронефы, блестя на солнце своими крыльями. Я оглянулся кругом: в воздухе по всем направлениям с различной скоростью неслись целые сотни воздушных судов. Напряженная, полнокровная жизнь чувствовалась всюду.
Длинная белая труба, выведенная точно по линейке и исчезавшая тонкой ниткой где-то на краю горизонта, привлекла мое внимание.
— Это наша железная дорога, — объяснила Рея. — Ты изумлен? Ты наверно полагал, что воздушное сообщение вытеснило всякие другие средства передвижения? Эти дороги существуют уже более 600 лет. В свое время они сыграли немалую роль в мировом хозяйстве, но сейчас они служат лишь для массовой перевозки грузов. Это прочные трубопроводы из стали и цемента с созданным внутри безвоздушным пространством. Особая система электромагнитов заставляет скользить в ней целые поезда с огромной скоростью, около тысячи километров в час, так как благодаря отсутствию воздуха сопротивление движению очень невелико. По этим электровакуумным железным дорогам непрерывной струей, точно кровь по артериям, перебрасываются всевозможные грузы из одного конца земли в другой. Жители Европы через 5—6 часов могут получить овощи из Индии, хлеб из Южной Америки, рыбу из Ледовитого океана.
Эти трубы опоясывают весь земной шар — они тянутся через горы, извиваются по равнинам, уходят в моря и океаны, где на глубине, недоступной влиянию волн, они поддерживаются в плавучем состоянии на якорях и канатах.
*
Все шире развертывалась панорама изумительной жизни нового человечества... Но что это? Какие великаны построили для себя эту величественную двойную аркаду на стройных четырехугольных колоннах? Мы летим над этим сооружением, и я вижу, что это целая вереница гигантских домов, по меньшей мере вдвое выше Эйфелевой башни, вытянувшаяся. двумя рядами вдоль широкой гладкой дороги, обрамленной высокой стеной деревьев, из которых выглядывают крыши и купола других, значительно меньших зданий. От одной башни к другой перекинуты легкие мосты из полупрозрачного материала, и сверху видно, как по ним с быстротой вихря скользят автомобили. На плоских крышах домов-гигантов я заметил также зеленые кущи деревьев и различил даже мелькающие фигуры людей, спешивших к аэронефам, причаливавшим к этим воздушным пристаням. Такие же аллеи башен-домов я видел слева и справа, и мне казалось, что все они тянутся к какому-то общему центру.
— Да так оно и есть, — ответила мне Рея на этот вопрос, — это начинается город-дорога, построенный около шести веков тому назад, когда жителям Паризии, прежнего Парижа, стало тесно в их городе. Уже задолго до этого времени население крупных центров Старого и Нового Света достигло десятков и сотен миллионов. Именно к этому времени и относится усиленная тяга жителей прочь от этого чудовищного скопления людей, которое держалось не столько в силу необходимости, сколько в силу трудно преодолеваемой привычки к старому. Вот взгляни, что осталось теперь от прежнего Парижа!
Я узнал знакомую мне излучину Сены... Вот кружево Эйфелевой башни, — я обрадовался ей, точно старому другу; вот купол Дома инвалидов; вот тень от Триумфальной арки, отчетливо легшая на Площадь согласия; вот силуэт Нотр-Дам де Пари. Но где же прежний кипящий, сверкающий, шумный Париж? Его нет, точнее, от него сохранилось лишь несколько десятков старых зданий, памятников прошлого, воспоминаний о давно отзвучавшей эпохе... Зеленая заросль вторглась почти в самое сердце города-света, старый город исчез, раскинувшись лучами исполинских аркад, теряющихся в дымке далекого горизонта...
Аэронеф ускорил свой ход, и через четверть часа я увидел вдали свинцовую полосу океана. Фер, лукаво поглядывая в мою сторону, начал о чем-то шептаться с нашим пилотом. Я заметил, что Рени улыбнулся и, кивнув головой, передвинул какой-то рычаг, отчего аэронеф принял наклонное положение и с увеличенной скоростью пошел вверх. Постепенно шипение вылетающих газов сделалось глуше, гряда облаков, одно время застилавшая часть горизонта, проплыла где-то далеко под нами. Я взглянул на альтиметр — прибор показывал высоту двадцать километров, но благодаря герметически закрытой кабине и искусственной вентиляции дышалось легко и свободно.
Под нами растиралась необъятная океанская ширь, и только узкая голубая полоска на востоке напоминала собой о Европе, оставленной далеко позади. Скоро мы очутились над сплошным морем облаков.
*
В оживленной беседе об увиденном прошло два часа, пока я не заметил что-то странное. Вылетели мы рано утром, когда солнце только что встало. По часам, висевшим около Рени, я видел, что сейчас половина двенадцатого, но косые лучи солнца, пронизывавшие стенку камеры, создавали впечатление, что теперь только раннее утро.
Я ничего не мог понять — солнце явно садилось на востоке. С недоумением смотрел я на моих спутников, весело хохотавших над моим растерянным видом.
— Милый Антреа, — первым обратился ко мне Фер, — ты, конечно, удивлен этим странным явлением. Я думаю, тебе не часто приходилось видеть солнце, заходящее на востоке... А ведь все очень просто: я попросил Рени подняться повыше и пустить наш аэронеф со скоростью 3 600 километров в час. А так как скорость вращения земли, даже на экваторе, не превосходит 1 700 километров в час, то совершенно ясно, что мы обгоним движение солнца — нам покажется, будто оно начинает склоняться к востоку. Наоборот, если бы мы двигались с запада на восток, то ночи и дни стали бы для нас вдвое и втрое короче... Уменьшив свой бег до скорости вращения земли — в этих широтах примерно до 1 200 километров в час, — мы могли бы иметь все время над собой полдень или полночь. Как видишь, на нашем корабле было бы немного затруднительно сверять свои часы по солнцу, как это делали наши предки в старинных романах.
Конечно, я опять попал впросак. Все очень просто, как говорит Фер, и вместе с тем... 3 600 километров в час! 11 часов вокруг земного шара...
*
Показалась серая каменистая полоса Панамского перешейка. Я различил несколько линий гигантских каналов. Шлюзов на них не было, а то, что я видел, скорее можно было назвать проливом. Дальше — снова бескрайняя гладь океана — лиловые тени окутывали постепенно наш аэронеф — сумерки вчерашней ночи, которую мы обогнали. На небе зажигались первые звезды. Одна из них привлекла мое внимание своим неестественно ярким светом. Вспышка — темнота. Две вспышки — темнота ... Положительно, что-то похожее на световую сигнализацию. Но я решил не задавать больше вопросов, боясь, что мои друзья снова будут смеяться над невежеством человека XX века. Однако загадочная звезда начинала вести себя все более и более непонятно. Несколько минут тому назад она была совсем близко у хвоста Большой Медведицы, а сейчас она явно переместилась на несколько градусов вправо. Что же это? Болид, встречный аэронеф, межпланетный корабль? Я не вытерпел и обратился с расспросами к Рее. Но Рея, улыбаясь, молчала.
— Имей терпение, Антреа, — сказал Фер, — скоро ты узнаешь, в чем дело. Зная, что ты интересуешься успехами астрономии, мы хотим тебе сделать небольшой сюрприз.
Действительно, я однажды рассказал им, что в юности для меня не было большего удовольствия, как посидеть в летнюю ночь с дешевеньким телескопом, который я приобрел себе ценою отказа от многих других радостей жизни, вроде театра и папирос... Ну, что ж, решил я, не буду расспрашивать...
Тем временем электричество в каюте погасло, но зато на белом круглом экране, который я давно уже заметил у задней стороны каюты, появилось неясное мерцание, в котором постепенно стали вырисовываться знакомые мне черты профессора Антея, с которым мы недавно расстались. В каюте снова стало светло, и с экрана мы услышали знакомый нам голос старого ученого.
— Привет вам, друзья мои. Как понравилось гостям их первое воздушное путешествие? — Голос нашего бывшего хозяина был так звучен и изображение его было настолько рельефно, что казалось, будто профессор говорит не за тысячи километров, а из-за перегородки каюты. Мы наперебой принялись рассказывать, что видели, и наш ученый друг слушал нас с чуть заметной улыбкой, — совсем как взрослые слушают оживленный рассказ детей, чье воображение поразило какое-нибудь явление, давно уже известное слушающему.
Но вот экран потух, и Рени, оставив рули, пошел в машинное отделение. Внимательно осмотрев, хорошо ли закрыты все отверстия аэронефа, он предложил нам плотно устроиться в глубоких мягких креслах лицом по направлению движения. Снова сев за руль, он привязал себя эластичным поясом к сидению и взялся за красную рукоятку справа. В это же мгновение из-под корпуса аэронефа, несмотря на разреженную атмосферу, раздался громоподобный рее вылетающих газовых потоков. Корабль рванулся вперед, и я почувствовал, что не могу сделать даже самого слабого движения рукой. Точно мягкая многопудовая тяжесть навалилась на плечи, на голову, на живот, мешая двигаться и дышать. Такое состояние продолжалось минуты три, показавшиеся мне целою вечностью. Но вот рев моторов затих, давившая тяжесть исчезла, я быстро вскочил, чтобы размять затекшие ноги, но — странная вещь: сделанное усилие отбросило меня в противоположный конец каюты, и я довольно чувствительно ударился головой о металлическую раму окна. Фер и Рени хохотали, глядя на мои старания найти утраченное равновесие. Невольно с ними рассмеялся и я, увидя, что и профессору Фарбенмейстеру не лучше, его длинная тощая фигура нелепо плавала в воздухе, пытаясь за что-нибудь ухватиться.
— Фер! — не мог я удержаться, чтобы не воскликнуть. — Фер, да объяснишь ли ты нам, наконец, это новое очередное чудо, которым вы хотите окончательно затуманить нас?
— Опять чудо, дорогой Антреа, ведь это так просто. (Опять это проклятое «просто» — подумал я.) Рени дал ускоренное движение нашему кораблю, который сейчас может быть назван скорее «этеронефом» — кораблем эфира, чем «аэронефом» — кораблем воздуха. Эти неприятные три минуты были нужны для сообщения ему скорости около 10 километров в секунду, достаточной, чтобы выйти из действия земного тяготения и достичь той звезды, на которую ты смотрел с таким недоумением. Да, да, я видел твое лицо, не отрицай, пожалуйста. Ну, я рассею твои недоумения, — это не «звезда», а искусственно образованная при помощи мощных космических кораблей — только гораздо больше, чем наше судно, — маленькая планета, новый спутник земли, служащий для астрономических наблюдений и для разрешения ряда других научных задач. Эта новая крохотная луна, названная Уранией, отстоит от земли на 12 тысяч километров и совершает свой оборот вокруг нее приблизительно в 6 часов. Огни, которые ты видел, не что иное, как световые сигналы, которые Урания посылает на землю.
*
Наш корабль-ракета, повинуясь управлению Рени, тем временем сделал полный оборот вокруг самого себя и начал двигаться кормою вперед. Мы снова должны были занять места в креслах, но на этот раз операция торможения была гораздо более мягкой, так как сама Урания обладала значительной скоростью.
С жадным любопытством смотрел я в окна каюты на это едва ли не самое поразительное создание человеческого гения последних веков.
Это было овальное продолговатое тело из стекла и металла, длиною около двух километров с огромными окнами, сквозь которые виднелись зеленая растительность и узкие дороги с редкими пешеходами. Из главного корпуса искусственной спутницы земли выступали два гигантских прозрачных купола, закрывавших собой скрытый внутри объектив зеркального телескопа. Несколько минут мы неслись рядом с этой странной планетой и могли рассмотреть ее во всем ее величии и красоте.
— Человек создал новое небесное тело!
 |
| Это было овальное продолговатое тело из стекла и металла длиною около 2 км, с огромными окнами, сквозь которые виднелись зеленая растительность и узкие дороги с редкими пешеходами. Из главного корпуса искусственной спутницы земли выступали два гигантских прозрачных купола, закрывавших собой скрытый внутри объектив зеркального телескопа... |
— Да, мы можем гордиться этим сооружением, — продолжал Реки. — Удачное его завершение стоило также немалых жертв человечеству. Смелая идея создания новой луны, где могла бы быть устроена идеальная астрономическая обсерватория, вне всякого влияния атмосферы, — была брошена еще несколько столетий тому назад. Впрочем, нет, еще раньше мысль о ней, конечно в наивной форме, встречается в одном научно-фантастическом романе первой четверти XX века, я забыл, к сожалению, имя автора этой забавной книги, которую теперь нельзя читать без смеха... Но к реальному воплощению этой смелой идеи человечество могло приступить лишь около ста лет тому назад, когда усовершенствовались способы междупланетного сообщения. Внутри этой планеты находятся запасы энергона — особого вещества, дающего двигательную силу нашим воздушный кораблям и машинам. Вещество это служит источником тепла и света для Урании, сообщая при помощи реактивных приборов всему ее телу различные положения в пространстве. Сама же Урания прочно связана силой тяготения с землей и навеки останется ее новым спутником. Особенно трудна была доставка сюда гигантских зеркальных объективов диаметром в 100 метров. Чудом точной механики были также приборы, посредством которых можно удержать в пространстве оптическую ось телескопа — сам объектив неподвижен, все необходимые повороты автоматически достигаются вращением самого тела новой планеты. Зато и результаты первых же лет наблюдения вознаградили любознательность человека: колоссальное увеличение, которое можно было здесь применить, раскрыло перед астрономией самые глубокие тайны вселенной. Детально изучены поверхности всех наших соседних планет, обнаружена еще одна планета внутри орбиты Меркурия и Плутона и одна за пределами Нептуна; сделались видимыми темные спутники некоторых ближайших к нам звезд; открылись новые туманности и супергалактики; во много раз отодвинулась видимая граница вселенной... Но вот и солнце! — прервал Рени самого себя, быстрым движением задергивая окно аэронефа плотною темною занавеской.
*
Ослепительно яркие лучи солнца, неожиданно быстро вышедшего из-за темного края закрывавшей его земли, почти мгновенно залили всю каюту невыносимо ярким сиянием. Глаза с трудом привыкали к этому морю огня.
Где-то в глубине над нами медленно выступала из мрака родная планета.
Узкий багрово-красный серп делался все шире и ярче, край ночной тени сползал с Индии, открылась Европа, показались контуры Африки, полированным выпуклым зеркалом сверкала зеленоватая гладь океанов.
Снежные шапки полюсов были закрыты сплошной облачной пеленой. Она же вуалировала очертания обеих Америк.
Было странно и жутко глядеть на эту рельефную картину...
Но что это? Я вглядываюсь пристальнее и хватаюсь за бинокль, который Фер принес из задней части каюты.
Нет сомнения — знакомые очертания берегов Европы потерпели коренное изменение!
Берега Бельгии и Голландии далеко вдаются теперь в Немецкое море, а от берегов Испании через Азорские острова тянется широкая ровная лента суши.
В сердце Сахары смутно поблескивает обширное море и ослепительным светом горят какие-то квадратные участки пустыни...
Феру и Рени снова пришлось дать мне объяснения увиденному.
— Сильно возросшему населению земли давно уже стало тесно в прежних границах ее материков. Начиная с XXV века, по примеру маленькой Голландии, начинают отвоевываться все большие и большие пространства земли. Сейчас почти половина моря к западу от Голландии ограждена гигантскими насыпями и осушена, дав приют сотням миллионов людей. Там, где такие ограждения были невозможны, прибегли к устройству искусственных островных поселений, вроде тех, которые были когда-то в Китае, на его полноводных реках.
Эти плавучие острова, которые ты видишь в Атлантическом океане и на побережье Западной Африки, обладая площадью в сотни тысяч квадратных километров, связывают непрерывной цепью материки Америки и Европы. Там же, около этих островов лежат наши океанские волновые и термические электроцентрали, рассылающие без проводов мощные потоки лучистой энергии.
Пустыни Сахары давно уже превращены в цветущую страну, после того как удалось прокопать каналы и залить водами океана часть ее сыпучих песков.
Центральное море Сахары, о создании которого мечтали еще в ваше далекое время, сейчас перед тобой.
Ты спрашиваешь, что это за блестящие квадраты? Это наши главные солнечные электрические станции, вырабатывающие миллиарды лошадиных сил и снабжающие своей энергией часть Европы и всю Африку.
Такие же солнечные станции, только меньших размеров, работают и в пустынях Азии и в Северноамериканской засушливой зоне.
*
Масштаб географической карты тем временем делался все крупнее, мы быстро приближались к земле, тормозя наше падение взрывами в реактивных моторах.
Вот мы уже опять над Атлантическим океаном, вот уже по глухому рокоту моторов чувствуется, что мы входим в верхние слои атмосферы. Еще несколько томительных минут, потребовавших от нашего капитана напряженного внимания, и под нами уже бегут клочки облаков, мелькает зелень деревьев, тянутся белые нити дорог...
Вот снова смелые очертания башен, связанных кружевом воздушных мостов, снова пестрая мозаика из камня, цветов и металла.
Механополис — столица мира — под нами...
 |
| ...Вот снова показались смелые очертания башен, связанных кружевом воздушных мостов, снова пестрая мозаика из камня, цветов и металла. Механополис — столица мира — под нами... |
"Внутри этой планеты находятся запасы энергона" - я так и знал, что энергон наш, а не америко-трансформеровский
ОтветитьУдалить